Народный фронт (Франция)

Народный фронт (фр. Front populaire) — коалиция левых политических партий и движений, в том числе Французской коммунистической партии (ФКП), Французской секции Рабочего Интернационала (СФИО) и Партии республиканцев, радикалов и радикал-социалистов, находившаяся у власти во Франции с 1936 по 1937 год. Она выиграла парламентские выборы в мае 1936 года и сформировала первое правительство, которое возглавил представитель СФИО Леон Блюм в составе исключительно членов СФИО и радикал-социалистов.

Создание Народного фронта

Созданию Народного фронта способствовала новая стратегия Коминтерна о народном фронте. После создания Коммунистического интернационала в 20-х годах XX века, когда казались большими революционные возможности, им была выработана стратегия единого фронта рабочих, профсоюзов и различных организаций рабочего класса — анархистских, социалистических и коммунистических — для сплочения революционных сил. В период с 1928—1934 годов коммунисты отказались от единого фронта (его продолжали отстаивать троцкисты) и стали характеризовать социалистические партии как «социал-фашистов». После прихода к власти Гитлера Коминтерн пересмотрел свою стратегию и перешёл в 1934 году к тактике Народного фронта и создания союза не только с профсоюзами и социалистами, но и с мелкобуржуазными и буржуазными политическими партиями, стоявшими на принципах антифашизма.

Ещё до создания Народного фронта социалисты, члены Всеобщей конфедерации труда (ВКТ), коммунисты, а также сторонники Радикальной партии собрались вместе на уличные акции протеста. После правых беспорядков в Париже 6 февраля 1934 года Социалистическая партия и ЗКП призвали к всеобщей забастовке и уличным демонстрациям, и, хотя коммунисты формально не присоединились к коалиции, они мобилизовали своих членов и сторонников к участию в совместных акциях протеста.

Создание народного фронта проходило на фоне роста забастовочного движения во Франции. Так, 12 февраля 1934 года состоялась всеобщая забастовка — первая успешная всеобщая забастовка в истории Франции.

В июле 1934 года социалисты и коммунисты договорились действовать вместе против фашизма. Позже к этому блоку присоединились и радикалы. После долгих переговоров социалисты, коммунисты, ВКТ и Радикальная партия и ряд других мелких, преимущественно левых и левоцентристских, организаций заключили 14 июля 1935 года соглашение о создании политического союза под названием Народное объединение (фр. le Rassemblement populaire), которое, однако, стало более известным под названием Народный фронт, на основе социал-демократической «минимальной» программы.

Избирательная кампания и приход к власти

На выборах в мае 1936 года партии Народного фронта получили 389 из 618 мест в Палате депутатов. Социалисты получили 19,86 % голосов, коммунисты — 15,26 %, а радикал-социалисты — 14,45 %. Другие левые получили 7,6 % голосов. По сравнению с выборами 1932 года коммунисты значительно увеличили своё влияние, социалисты сохранили, а радикал-социалисты потеряли. Только 174 депутата были избраны в первом туре, а 424 во втором. Согласно договорённости между партиями Народного фронта, они вместе поддерживали одного из своих кандидатов, вышедшего во второй тур. Наибольшее количество мест получили социалисты, поэтому их лидер, Леон Блюм, возглавил правительство. В правительство вошли также радикалы. Коммунисты не стали участвовать в формировании правительства, хотя и поддержали его в парламенте.

Правительство Народного фронта

Через несколько недель после победы Народного фронта во Франции начались массовые забастовки. Так, в мае и июне бастовало более 2 миллионов рабочих. Начались захваты рабочими промышленных предприятий. Численность профсоюзов выросла с 1,5 миллиона членов до почти пяти. 7 июня 1936 года при содействии правительства Народного фронта Всеобщая конфедерация французских работодателей (CGPF) и Всеобщая конфедерация труда (ВКТ) заключили между собой так называемые Матиньонские соглашения, что было значимой победой профсоюзов в истории Франции.

19 июня декретом правительства Леона Блюма были запрещены фашистские организации.

Народный фронт начал амбициозную широкомасштабную программу реформ. Так, 20 июня 1936 года был принят закон, устанавливающий ежегодный оплачиваемый отпуск (фр. le conges payes) в индустрии, торговле, свободных профессиях, домашней службе и сельском хозяйстве. Согласно этому закону, каждый рабочий, служащий или ученик, проработавший не менее 1 года на предприятии, имел право на оплачиваемый отпуск продолжительностью 14 дней, в том числе 12 рабочих.

27 июня 1936 года был принят закон, устанавливающий 40-часовую рабочую неделю в промышленных, торговых и ремесленных предприятиях, а также ограничивающий продолжительность пребывания в рудниках не более 38 часов 40 минут в неделю.

Среди других реформ, проведённых по инициативе Народного фронта, были:

• введение обязательных коллективных трудовых договоров;
• внедрение программы основных общественных работ (по примеру «Нового курса» в США);
• частичная национализация военной промышленности и полная национализация железных дорог;
• продление обязательного школьного образования с 13 до 14 лет, а также создание Министерства спорта и культуры и Народной академии искусств.

Всего в 1936 году парламент Франции принял 133 закона, реализовывавших программу Народного фронта. Была принята четырёхлетняя программа перевооружения армии.

В 1937 году была проведена налоговая реформа, по которой вводился налог для мелких предприятий в размере 2 % с оборота, а для крупных — 6 %. Были увеличены налоги на большие наследства и доходы, в том числе на прибыль акционерных компаний. Реорганизация Французского банка поставила его под контроль государства, хотя и не означала формальной национализации.

Крах Народного фронта

Политика Народного фронта не касалась кредитно-финансового механизма. Финансовые круги, которые были недовольны политикой Народного фронта, массово выводили капиталы за границу. Так, в период с 1936 по 1937 год в зарубежные банки было переведено около 100 млрд франков. Отток капиталов способствовал росту инфляции и нарастанию кризисных явлений в экономике. В 1937 году французскую экономику охватил новый кризис. Уровень промышленного производства упал до 70 % по отношению к 1929 году.

В феврале 1937 года Блюм заявил о необходимости «отдыха» в осуществлении реформ. В июне 1937 года он ушёл в отставку, и правительство возглавил представитель партии радикалов Камиль Шотан. 24 июля правительство Шотана провело новую девальвацию франка, а 31 июля сократило ассигнования на государственную программу по ликвидации безработицы. Политика жёсткой экономии вызвала кризис в середине Народного фронта и привела к отставке Шотана в январе 1938 года. В парламенте недоверие правительству Шотана поддержали коммунисты и социалисты.

Правительство вновь возглавил Леон Блюм. Он призвал к созданию широкой коалиции с участием различных политических сил Народного фронта от левых до центристов. Блюм пытался внедрить антикризисную программу, которая включала в себя повышение налогов на крупный капитал и установление контроля над перемещением капитала за границу. Для реализации этой программы ему нужны были чрезвычайные полномочия, которые Сенат отказывался ему предоставить. Не имея возможности реализовать свою программу, правительство Блюма снова ушло в отставку.

10 апреля 1938 года правительство возглавил лидер партии радикалов Эдуард Даладье. Правительство Даладье официально не отказывалось от сотрудничества с левыми в рамках Народного фронта, однако начало отходить от социальной и экономической политики Народного фронта, проводя так называемый «национальный курс».

Вопросы внешней политики также вызвали раскол внутри Народного фронта. Противоречия вызвал вопрос отношения к гражданской войне в Испании. Коммунисты и другие левые организации выступали за поддержку республиканской власти в Испании и призвали правительство Франции к оказанию помощи в виде поставок оружия и ресурсов. Одновременно умеренные и консервативные элементы высказывались за предоставление помощи Франко. Наконец, правительство Блюма склонилось к политике «невмешательства» в испанские дела. Левые партии подвергали значительной критике правительство Даладье за так называемую политику «умиротворения» нацистской Германии. С подписанием Мюнхенского соглашения с нацистской Германией Народный фронт окончательно распался. 30 октября 1938 года на съезде в Марселе радикально-социалистическая партия отказалась от участия в Народном фронте, ссылаясь на то, что коммунисты отказались поддержать в парламенте Мюнхенское соглашение.

В ноябре 1938 года декретами правительства Даладье были ликвидированы отдельные социальные гарантии (в частности, отменялась 40-часовая рабочая неделя, повышались прямые и косвенные налоги).

В августе 1939 года правительством Даладье были запрещены все печатные органы Французской коммунистической партии (печатный орган — газета «Юманите» и другие). А в сентябре была запрещена и деятельность компартии.

Победа на выборах Народного фронта остановила приход к власти фашистских организаций. Правительство Народного фронта провело ряд значимых социальных реформ. Однако среди партий, входивших в Народный фронт, были значительные противоречия в их видении политики. Промышленные круги были обеспокоены ростом влияния коммунистов и способствовали оттоку капитала из Франции и обесцениванию национальной валюты, что свело на нет многие социальные программы правительства. Также ультраправые партии, спекулируя на антисемитизме, подвергали критике Блюма из-за его еврейского происхождения.

Ссылки

• [historyannex.com/20th-century-Europe/France-1930s/popular-front.html Facts about France: Formation of the Popular Front]  (англ.)
• [bigsiteofhistory.com/the-popular-front-in-france-1936-1937-the-democracies The Popular Front In France, 1936—1937 | The Democracies | Big Site of History ©] (англ.)
• [www.agitclub.ru/front/fran/frontpopulaire.htm Народный фронт во Франции — Le Front Populaire — история]  (рус.)

Отрывок, характеризующий Народный фронт (Франция)

Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.