Нарусэ, Микио

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Нарусэ.
Микио Нарусэ
成瀬巳喜男
Имя при рождении:

Микио Нарусэ

Дата рождения:

20 августа 1905(1905-08-20)

Место рождения:

Токио, Япония

Дата смерти:

2 июля 1969(1969-07-02) (63 года)

Место смерти:

Токио, Япония

Гражданство:

Япония Япония

Профессия:

кинорежиссёр

Карьера:

1930—1967

Микио Нарусэ (яп. 成瀬 巳喜男 Нарусэ Микио?, 20 августа 1905, Токио — 2 июля 1969, там же) — японский кинорежиссёр, сценарист и продюсер, снявший 89 фильмов в период с окончания эры немого кино (1930) до шестидесятых годов (1967). Его современниками были Ясудзиро Одзу и Кэндзи Мидзогути. Все трое считаются наиболее выдающимися японскими режиссёрами своего времени, правда, работы Нарусэ остаются сравнительно мало известными за пределами Японии.

Нарусэ свойственно наполнение своих фильмов безрадостным, пессимистическим мироощущением. Он снимал преимущественно сёмин-гэки (драмы о жизни рабочего класса) с главными женскими образами, роли которых исполняли такие актрисы, как Хидэко Такаминэ, Кинуё Танака и Сэцуко Хара. Из-за его концентрации на семейных отношениях и пересечении традиционной и современной японских культур, его фильмы часто сравнивают с работами Одзу.

Акира Куросава сравнивал стиль Нарусэ с «огромной рекой: тихой на поверхности, но неистовой в своих глубинах».





Биография

Микио Нарусэ родился в Токио в 1905 году. Много лет он работал в компании Сётику под руководством Сидо Кидо управляющим недвижимостью, а позже — помощником режиссёра. Ему не удавалось получить разрешение самому снять фильм вплоть до 1930 года, когда он закончил работу над своим дебютным проектом «Супружеская пикировка» (Chanbara fūfū).

К примечательным ранним работам Нарусэ относится фильм «Лентяй, трудись!» (Koshiben gambare, 1931), в котором он объединил мелодраму с фарсом, пытаясь выполнить требования студии Каматы. В 1933 он ушёл из Сётику и стал работать в Фотохимической лаборатории, позже известной как студия Тохо.

В Тохо на протяжении 1930-х годов ему удалось достичь одновременно и признания критиков, и коммерческого успеха, кульминацией чего стал первый большой фильм Нарусэ «Жена! Будь как роза!» (Tsuma yo Bara no Yo ni, 1935). Фильм выиграл премию Кинэма Дзюнпо и стал первым японским фильмом, выпущенным в прокат в США, где он не имел успеха. Фильм рассказывает о молодой женщине, отец которой много лет назад бросил семью ради гейши. Как часто бывает в фильмах Нарусэ, образ «другой женщины» сделан тонко и сочувственно: впоследствии, когда дочь навещает отца в далёкой горной деревне, оказывается, что вторая жена гораздо больше подходит ему, чем первая. Дочь уводит отца с собой, чтобы уладить вопрос со своим собственным браком, но его встреча с первой женой — мрачной поэтессой — оборачивается полной неудачей: между ними нет ничего общего, после чего отец возвращается ко второй жене.

В военные годы Нарусэ прошёл через разрыв отношений со своей женой Сатико Киба, сыгравшей главную роль в фильме «Жена! Будь как роза!». Нарусэ впоследствии упоминал, что из-за этих событий у него начался период длительного спада. Послевоенный период принёс ему больше совместной работы, когда он начал ставить фильмы по чужим сценариям. К выдающимся успехам этого периода можно отнести такие фильмы, как «Мать» (Okasan, 1952, премия Голубая лента лучшему режиссёру), реалистичный взгляд на семейную жизнь в послевоенный период, который был выпущен во французский прокат, и фильм 1955 года «Плывущие облака» (Ukigomo, премия Голубая лента за лучший фильм), история обречённой любви, снятая, как и многие другие фильмы Нарусэ, по роману Фумико Хаяси.

Фильм «Когда женщина поднимается по лестнице» (Onna ga kaidan o agaru, 1960) рассказывает историю стареющей хозяйки бара, пытающейся приспособиться к современной жизни. Фильм примечателен почти полным отсутствием крупных планов и натурных сцен. Фильм «Размётанные облака» (Miidaregumo, 1967), ставший последним для Нарусэ, считается одной из величайших его работ. Это история обречённой любви между вдовой и водителем, который случайно убил её мужа. Фильм был снят за 2 года до смерти режиссёра.

Характеристика

Нарусэ присуща детальная иллюстрация японской концепции моно-но аварэ, очарования вещей, и лёгкой грусти из-за их мимолётности.

В фильмах Нарусэ обычно довольно простые сценарии с минимальным количеством диалогов, ненавязчивая операторская работа и неброская художественная постановка. Ранним фильмам Нарусэ свойственен более экспериментальный, экспрессионистский стиль, однако более известен стиль его поздних работ: умышленно медленный и неторопливый, с нарочито преувеличенным драматизмом ежедневных испытаний обычных японских людей и максимальной свободой действий, предоставляемой актёрам для изображения тонких психологических нюансов в каждом взгляде, жесте, движении.

Также известна экономность Нарусэ. Он часто использовал технические приёмы, избегаемые другими режиссёрами, но позволяющие сохранить деньги и время, требуемое на производство фильма. Например, отдельно снимал актёров, произносящих свои диалоги, а затем соединял их в хронологическим порядке при монтаже (это позволяло сократить расход плёнки, требуемой на съёмку каждого дубля и снять всю сцену диалога одной камерой). Наверно, неслучайно, деньги — главная тема во многих фильмах Нарусэ, в чём, вероятно, отражается его собственный детский опыт нищенской жизни. Особенно острой темой в его фильмах являются семейные финансовые проблемы, как в фильме «Косметика Гиндзы» (1951), где главной героине в итоге приходится содержать всех своих родственников, работая в баре, или «Сердце жены» (1956), где пара лишается банковского кредита из-за мошенничества со стороны родственников.

Фильмография

Напишите отзыв о статье "Нарусэ, Микио"

Ссылки

Фильмы Микио Нарусэ
1930-е
Немые
Звуковые
1940-е
1950-е
1960-е

Отрывок, характеризующий Нарусэ, Микио

– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Нарусэ,_Микио&oldid=79878601»