Нарышкина, Мария Львовна
Мария Львовна Нарышкина, в замужестве княгиня Любомирская (1766 — 1806) — дочь одного из ближайших к императрице Екатерине II придворных сановников; известная в своё время певица, музыкант и композитор.
Третья дочь обер-шталмейстера Льва Александровича Нарышкина (1733—1799), и жены его — племянницы графа Алексея Разумовского — Марины Осиповны Закревской (1741—1800). С детских лет была приучена к придворной жизни. Получила хорошее домашнее образование, прекрасно играла на арфе, пела и сама сочиняла песни.
Предположительно ей принадлежат слова двух популярных в своё время «русских песен», так называемых «нарышкинских» — «По морям, по горам» и «Ах, зачем, к чему это было». Обе песни были опубликованы в сборнике Трутовского и получили широкую известность. Вслед за этой публикацией они были перепечатаны в сборниках Львова, И.-К. Шнора и И. Прача. Без изменений они печатались и в дальнейшем в других песенниках XVIII — начала XIX века[1].
Пользовалась известностью в обществе в качестве певицы. От пения Нарышкиной приходил в восторг сам Державин и посвятил ей несколько произведений, воспев её под именем Эвтерпы[2]. Об её красоте, уме, замечательном голосе и способности к танцам сохранилось немало воспоминаний. Барышня Нарышкина плясала казачка так, что приводила всех в восторг «с большим воодушевлением и изяществом, весьма удачно заимствуя многие па английского «хорн-пайпа» (матросский танец); «как плавны её движения, движение её плеч и талии! Они способны воскресить умирающего», — писал венесуэлец Ф. Миранда[3].
В 1785 году в Нарышкину влюбился Г. А. Потёмкин, который почти никуда не выезжал, но часто бывал в доме её отца. По отзыву графа Сегюра, он «настойчиво и странно ухаживал за Марией; посреди всех посторонних он всегда был как будто бы наедине с нею»[4]. Их платонический роман длился несколько лет. В марте 1791 года граф А. А. Безбородко писал в Лондон своему племяннику В. П. Кочубею, что князь Потемкин «всякий вечер проводит у Нарышкина, где принимают людей с разбором, в городе уверены, что он женится на Марии Львовне»[5].
Но надежды Нарышкиных так и не оправдались, в октябре 1791 года князь Таврический умер. Только через несколько лет (около 1800 года) Мария Нарышкина, как и её сестры, вышла замуж за поляка. Она стала третьей женой богатого князя Феликса Любомирского (1747—1819). Этот поздней брак не принес ей счастья и вскоре в возрасте сорока лет она умерла, оставив двух сыновей:
- Антоний (1801—1885), крупный помещик, в его владениях находился знаменитый «Букский каньон».
- Александр (1802—1893)
Напишите отзыв о статье "Нарышкина, Мария Львовна"
Примечания
- ↑ А. М. Новиков. Русская поэзия XVIII — первой половины XIX века и народная песня. — М.: Просвещение, 1982. — С. 58—65.
- ↑ [ru.wikisource.org/wiki/%D0%9A_%D0%AD%D0%B2%D1%82%D0%B5%D1%80%D0%BF%D0%B5_(%D0%94%D0%B5%D1%80%D0%B6%D0%B0%D0%B2%D0%B8%D0%BD) «Пой, Эвтерпа дорогая!»]
- ↑ [elcocheingles.com/Memories/Texts/Miranda/Miranda_4.htm Дневники Франсиско де Миранды]
- ↑ Л. Ф. Сегюр. Записки о пребывании в России в царствование Екатерины II // Россия XVIII века глазами иностранцев. — СПб, 1865. — С. 57.
- ↑ Сборник Императорского Русского Исторического Общества. Вып. 26. — СПб., 1879. — С. 498.
Отрывок, характеризующий Нарышкина, Мария Львовна
– Как же?– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.
На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
