Нарышкин, Константин Павлович
Константин Павлович Нарышкин (13 сентября 1806—30 декабря 1880) — почётный опекун, действительный статский советник, камергер из рода Нарышкиных.
Потомок первого коменданта Санкт-Петербурга, К. А. Нарышкина. Сын действительного камергера Павла Петровича Нарышкина (1768—1841) от его брака с Анной Дмитриевной Нарышкиной (1774—1848). По матери был двоюродным братом княгини З. И. Юсуповой, по отцу — декабриста М. М. Нарышкина.
Получил домашнее образование. Службу начал в марте 1817 года в канцелярии министра финансов с чином губернского регистратора, откуда был уволен в 1820 году по прошению. С 1825 года состоял коллежским регистратором в ведомости Московской экспедиции Кремлёвского строения. В 1828 году произведён в губернские секретари. 28 августа 1832 года был определен в число чиновников при московском военном генерал-губернаторе князе Д. В. Голицыне. В 1835 году произведён в коллежские секретари.
Занимался оценкой зданий в Москве, в 1839 году собирал сведения по предмету устройства Тверской ямской слободы. В 1839 году произведён в титулярные советники, в 1841 года в камер-юнкеры. В 1843 году определен чиновником особых поручений в Дирекцию Императорских театров, с 1844 года коллежский асессор. В 1848 году был переведен почетным смотрителем Клинского уездного училища. С 1850 года надворный советник, с 1855 года почетный директор Клинских богоугодных заведений. В 1856 году за выслугу лет произведён в коллежские советники[1].
Состоял членом Попечительского совета Заведений общественного призрения в Москве и попечителем Преображенской больницы. В мае 1858 года был награждён орденом св. Станислава 2 степени. В 1859 году исправлял должность попечителя Сиротского дома. 25 февраля 1861 года был произведён в статские советники, 1 июня 1861 года пожалован в звание камергера.
Будучи человеком очень богатым, Нарышкин жил открыто и вращался в литературных кругах. В своем доме в Москве на ул. Поварской, д.48 давал балы и вечера. Был знаком с А. С. Пушкиным. В январе 1831 года присутствовал с поэтом и А. Я. Булгаковым в Английском клубе[2]. Во время одного из своих заграничных путешествий подружился с И. С. Тургеневым и Дюма-отцом. Когда в 1858 году Дюма посетил Москву, то бывал у Нарышкина, а также у его старшего брата Дмитрия Павловича на даче в Петровском парке[3]. Дюма отзывался о «царственном гостеприимстве», оказанном ему. Имя Нарышкина упоминается в дневнике Л. Н. Толстого.
Скончался в декабре 1880 года и был похоронен в Спасо-Андрониевском монастыре в Москве.
Семья
В течение нескольких лет Нарышкин состоял в связи с известной московской красавицей Марией Антоновной Ушаковой, урож. Тарбеевой (1802—1870), вдовой генерал-майора П. С. Ушакова. Он открыто содержал её на глазах у всей Москвы и имел от неё внебрачного сына.
- Павел Константинович (1841—19 ?), воспитывался отцом и мачехой, которая приходилась ему сестрой. По окончании курса в Московском университете поступил в июле 1862 года фейерверкером в Конную батарею. В 1863 году произведён в прапорщики и прикомандирован к Кавалергардскому полку. Уволен по болезни в отставку в января 1865 года подпоручиком. Выйдя в отставку, прожил за границею более 20 лет и во время Парижской осады 1870 года находился в армии Дюкро. В 1891 году состоял на службе при великом князе Михаиле Николаевиче, в качестве чиновника по особым поручениям. Был женат на Зинаиде Константиновне Губиной, дочери владельца Сергинско-Уфалейских горных заводов К. М. Губина (1785—1848) и падчерице П. П. Ушакова, родного брата Нарышкина. В браке имели двух дочерей, Марию (1865— ?), замужем за графом Ольжиати, и Елену (1879— ?)[4].
В конце 1840-х годов Нарышкин женился на дочери своей любовницы, Софье Петровне Ушаковой (1823—1877). Столь странная свадьба удивила всё общество. Благодаря протекции генерала Закревского и большому состоянию мужа была самой модной московской дамой и задавала блестящие балы. По отзывам современников, госпожа Нарышкина блистала в свете своей красотой, но никак не умом и приятностью характера[5]. Она очень круто обходилась со своим мужем и имела злой нрав. Известный в столице парикмахер говорил о ней: «Когда я её причесываю, она втыкает шпильки в руки своих горничных, будто это подушечки для булавок! Знаете, это очень злая дама»[6]. В браке имели детей:
- Пётр Константинович (19.05.1849—23.05.1849)
- Сергей Константинович (1851—1897), умер в Париже.
- Дмитрий Константинович (1853—1918), гвардии штабс-капитан, с 1893 года новоладожский предводитель дворянства. Любитель охоты на лосей, автор нескольких работ посвященных ей. Был женат на графине Елене Константиновне Толь.
- Николай Константинович (1859—1861)
- Мария Константиновна (1861—1929), фрейлина, с 1888 года замужем за князем П. С. Оболенским-Нелединским-Мелецким (1850—1913), разведены в 1897 году. Во втором браке за генерал-майором Александром Максимовичем Рейтерном (1849—1915). Умерла в Париже.
Напишите отзыв о статье "Нарышкин, Константин Павлович"
Примечания
- ↑ А. К. Нарышкин. В родстве с Петром Великим: Нарышкины в истории России.— Центрполиграф, 2005.—С. 192-194.
- ↑ Братья Булгаковы. Переписка. Т.3.— М.: Захаров, 2010.— С.322.
- ↑ Содержанкой, а потом и женой Дмитрия Петровича Нарышкина (1797—1868) был известная французская актриса Женни Фалькон.
- ↑ Сборник биографий кавалергардов. 1826—1908 //Сост. под ред. С. Панчулидзева. — СПб., 1908. — С. 241.
- ↑ Б. Н. Чичерин. Воспоминания, 1929. — Том 2. — С. 95.
- ↑ [feb-web.ru/feb/rosarc/rab/rab-320-.htm Из воспоминаний Е. И. Раевской]
Отрывок, характеризующий Нарышкин, Константин Павлович
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)