Население Житомирской области

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск


Численность населения

Населённые пункты с количеством жителей свыше 5,5 тысяч
по состоянию на 1 декабря 2015 года[1]
Житомир 267,8 Черняхов 9,7
Бердичев 77,2 Андрушёвка 8,8
Коростень 64,9 Хорошев 7,8
Новоград-Волынский 56,2 Романов 7,7
Малин 26,6 Иршанск 6,9
Коростышев 25,9 Емильчино 6,7
Овруч 16,4 Озёрное 5,9
Радомышль 14,9 Попельня 5,9
Барановка 11,9 Чуднов 5,8
Олевск 10,3 Новая Боровая 5,6

</div> По данным на 1 декабря 2015 года, численность наличного населения области составила 1 248 183 человека, в том числе городское население — 733 932 человека (58,8 %), сельское — 514 251 человек (41,2 %). Постоянное население — 1 248 952 жителя, в том числе городское население — 731 792 жителя (58,59 %), сельское — 517 160 жителей (41,41 %)[1].

Национальный состав

Народы

Русские

В Житомирской области проживает 68,9 тысяч русских, что составляет 5,0 % населения[2]. Расселение русских в основном городское.

Города со значительной долей русских в населении:

Поляки

В Житомирской области расположена самая большая на Украине польская община — 49 тысяч человек (3,5 %)[2].

Белорусы

Белорусы составляют 0,4 % населения области, их численность — 4,9 тысяч человек[2].

Евреи

Исторически юг области — край еврейских местек, наиболее выделяющимся из которых был Бердичев (к середине XIX века около 95 % его населения составляли иудеи, и именно его многие считают прототипом Касриловки из рассказов Шолом-Алейхема)[3]. В результате Холокоста, репатриации в Израиль и внутригосударственных миграций на Житомирщине осталось всего 2,7 тысячи евреев (0,2 %)[2].

Хотя Житомир и входил в черту оседлости, первые евреи появились там еще в начале XVIII века. Люстрация 1773 года, первый раз засвидетельствовавшая евреев в городе, определила, чтобы они платили тысячу злотых чинша. Евреи Житомира занимались ремёслами, держали постоялые дворы и шинки, а также активно торговали. Еврейское население города быстро росло — в 1789 году их было 882, что составляло треть всех жителей Житомира, через полвека евреев в городе насчитывалось уже около 9,9 тысяч, а к концу XIX века почти половина всех жителей Житомира были евреями[3].

Благодаря такой высокой концентрации Житомир стал одним из центров еврейской жизни на территории современной Украины — здесь активно строились синагоги и учебные заведения (в том числе и раввинское училище, которое позднее было преобразовано в институт), библиотеки и другие объекты культурной жизни. В 1862 году в городе было основано первое в России еврейское ремесленное училище. Через 22 года его закрыли, так как посчитали, что его существование даёт «евреям экономический перевес над христианами в Юго-Западном крае». В момент закрытия студентами училища были около 1500 человек. Ещё в Житомире работала одна из двух еврейских типографий в Российской империи, перевезённая в город в 1837 году (вторая типография располагалась в Вильно)[3].

В Житомире родились этнограф Лев Штернберг (1861), искусствовед Аким Волынский (1863), художник Давид Штеренберг (1881), военачальник Ян Гамарник (1894), электротехник Георгий Бабат (1911), на хуторе Рады около Житомира — поэт Хаим Нахман Бялик (1873), в Бердичеве — купец Ефим Эфрусси (1793), отец Уильяма Сайдиса Борис Сайдис (1867), писатель Василий Гроссман (1905), в Норинске — цадик Менахем Нахум Тверский (1730), в Малине — актёр и режиссёр Цви Фридланд (1898), в Ивнице — физик Яков Альперт (1911)[3].

Напишите отзыв о статье "Население Житомирской области"

Примечания

  1. 1 2 [www.zt.ukrstat.gov.ua/StatInfo/region/Naselen/chislnas.html Численность населения на 1 декабря 2015 года  (укр.)] Главное управление статистики в Житомирской области.
  2. 1 2 3 4 5 [2001.ukrcensus.gov.ua/results/general/nationality/gitomir/ Всеукраинская перепись населения 2001 года]
  3. 1 2 3 4 [jewishnews.com.ua/ru/publication?id=3609 Еврейская Украина: 10 фактов о евреях Житомира].

Отрывок, характеризующий Население Житомирской области

Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.


Навигация