Наскапи
| Численность и ареал | |
|---|---|
|
Всего: 3000 | |
| Язык | |
| Религия | |
| Родственные народы | |
Наскапи (англ. Naskapi, фр. Nascopie) — меньшая двух основных субэтнических групп индейского племени инну, населяющая полуостров Лабрадор. В отличие от более южных монтанье, малочисленные наскапи населяли более северные регионы тайги, лесотундры и тундры, где долгое время вели кочевой образ жизни (до 1980-х годов). Диалект наскапи также значительно отличается от диалекта монтанье. В отличие от монтанье, которые достаточно рано (в XVII веке) установили тесные культурно-языковые контакты с французскими колонистами, приняли католичество и стали пользоваться французским языком, наскапи обнаружила британская компания Гудзонова залива гораздо позже — в начале 1830-х годов. Поэтому наскапи в основном англикане и чаще пользуются английским языком как вторым.
Миграции
Отношения между наскапи и компанией складывались непросто, в основном из-за сугубо корыстных интересов британских торговцев, которым наскапи добывали пушнину. Так, за последние два века, по просьбе компании, племя совершило 5 крупных миграций, в ходе которых они оказывались в бедственном положении. В 1956 году племя пешком прошло 640-км расстояние из Кууджуака до Шеффервилла, в окрестностях которого оно в основном и осело. Далее, по инициативе старейшин, последовали добровольные близкие перемещения в поселения в резервации Матимекош (1969—1972) и Кававачикамач (1978—1980). Таким образом, в окрестностях Шеффервилла, Кот-Нор, Квебек, монтанье и наскапи теперь проживают недалеко друг от друга вместе с франко- (43 %) и англо-канадцами (17 %). По оценке на 2003 год, в Канаде проживало 3000 наскапи, большая часть — в современном регионе Кот-Нор в северо-восточном Квебеке, несколько семей также на территории соседней англоязычной провинции Ньюфаундленд и Лабрадор.
См. также
Напишите отзыв о статье "Наскапи"
Отрывок, характеризующий Наскапи
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
