Нассау-Зиген, Карл Генрих

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Карл Генрих Николай Отто,
принц Нассау-Зигенский
фр. Charles Henri Nicolas Othon, prince de Nassau-Siegen
Прозвище

Неуязвимый (фр. invulnérable)

Дата рождения

5 января 1743(1743-01-05)

Место рождения

Париж, Франция

Дата смерти

10 апреля 1808(1808-04-10) (65 лет)

Место смерти

Тынна, Ушицкий уезд, Подольская губерния, Российская империя

Принадлежность

Франция Франция
Испания
Речь Посполитая
Российская империя Российская империя

Род войск

Французский флот
Испанский королевский флот
гребной флот Российской империи

Годы службы

17581794

Звание

Полковник
Генерал-майор
Адмирал

Командовал

Королевский полк немецкой кавалерии (фр.)
Добровольческий корпус де Нассау
Talla Piedra (плав. батарея)
Днепровская гребная флотилия
Гребной флот Финского залива

Сражения/войны

Семилетняя война
Война за независимость США:

• Вторжение на Джерси
• Большая осада Гибралтара

Русско-турецкая война (1787—1791):

• Морская осада Очакова[en]

Русско-шведская война (1788—1790):

• 1-я Роченсальмская битва
• 2-я Роченсальмская битва

Восстание Костюшко:

• Осада Варшавы
Награды и премии
Иностранные ордена:
В отставке

помещик

Принц Карл Генрих (Николай Отто) Нассау-Зигенский (нем. Karl Heinrich Nikolaus Otto von Nassau-Siegen, или Шарль Анри (Николя Отон) де Нассау-Зиген, фр. Charles Henri Nicolas Othon, prince de Nassau-Siegen, 5 января 1743 года, Париж[1], Франция — 10 апреля 1808 года, имение Тынна Ново-Ушицкого уезда Подольской губернии Российской империи) — французский аристократ, знаменитый своими авантюрами и военными подвигами; полковник французского флота и кавалерии, генерал-майор испанского королевского флота, адмирал российского гребного флота екатерининской эпохи, известный, как блистательными победами, так и сокрушительными поражениями.

Неуязвимый (фр. invulnérable) — такое прозвище, с лёгкой руки принца де Линь, он носил среди французских аристократов, поскольку, несмотря на участие во многих военных кампаниях, бесчисленных дуэлях и авантюрах, ни разу не был ранен[2]. У российских авторов его фамилия иногда встречается в сокращённой форме — Нассау.





Происхождение

Считался отпрыском так называемой «католической линии» княжеской ветви Нассауского владетельного дома, правившей городом Зиген. Однако принадлежность его к этому роду и права на титул принца долгое время являлись предметом споров. Его отец, Максимилиан Гийом Адольф, родился через 7 лет после развода Иммануила Игнаца фон Нассау-Зигена (нем.) (1688—1735) и французской маркизы Катрин Шарлот де Майи-Нель (фр. Catharine Charlotte de Mailly-Nesle). От кого маркиза произвела это дитя на свет доподлинно неизвестно, однако она заявила, что в результате тайной встречи с бывшим супругом. Тот, не имея иных наследников, был вынужден уступить давлению королевского двора[К 1] и признать сына, дав ему своё имя[1].

Сам Иммануил Игнац носил официальный титул барон фон Ронсе (нем. Baron von Ronse), однако самовольно именовал себя принцем фон Нассау-Зиген (нем. Prinz von Nassau-Siegen) вопреки возражениям дома Нассау. Он был младшим сыном от третьего брака владетельного князя Иоганна Франца Дезидератуса (1627—1699) с баронессой Изабель Клэр Эжени дю Паже де ла Серр (фр. Isabella Claire Eugénie du Paget de la Serre) (1651—1714). В 1701 году Имперский надворный совет, а в 1709 году Имперский камеральный суд признали этот брак неравным[К 2], что исключало Иммануила Игнаца с нисходящим потомством из права наследия. Тем не менее, его сын Максимилиан Гийом Адольф, воспользовавшись тем, что к 1743 году пресеклись обе линии: и протестантская, и католическая[К 3], заявил свои права на княжество Нассау-Зиген в Имперском надворном совете. Проиграв этот процесс в 1746 году, он не отступился и подал иск в Парижский парламент, но из-за собственной ранней кончины не успел довести дело до конца[1]. Многолетнюю тяжбу продолжила его вдова, которая добилась к 1756 году решения в свою пользу, позволившего её сыну Шарлю Анри Николя Отону официально носить титул принца де Нассау-Зиген (фр. prince de Nassau-Siegen)[3]. Однако данный вердикт имел юридическую силу лишь на территории Франции и до 1791 года не был признан ни Священной Римской империей, ни домом Нассау[1].

Биография

Принц Шарль Анри Николя Отон — единственный, доживший до совершеннолетия, из четырёх сыновей Максимилиана Гийома Адольфа, принца де Нассау-Зигена (фр. Maximilien Guillaume Adolphe Charles Henri Nicolas Othon de Nassau-Siegen, 1722—1748) и его супруги Мари Мадлен Амиси, урождённой графини де Монши (фр. Marie Madelene Amicie, nee Comtesse de Monchy, ?—1752), дочери маркиза де Сенарпона (фр.)[3].

Ранние годы

Родился принц Шарль Анри в Париже и провёл детские годы в Буберском поместье родителей под Аррасом. Когда ему было пять лет, cкончался отец, не доживший всего несколько месяцев до рождения его сестры Шарлотты Амиси (фр. Charlotte Amicie, 1748—?)[3]. В возрасте 15 лет поступил во французскую армию добровольцем и вскоре стал пехотным лейтенантом, а через некоторое время драгунским капитаном. Принял участие в Семилетней войне.

В экспедиции Бугенвиля (1766—1769)

Разочаровавшись в армейской карьере, принц Нассау-Зиген в 1766 году оставил службу и поспешил в Брест, чтобы на корабле «Звезда» (фр. l'Étoile) отплыть в кругосветное плавание под командованием Луи Антуана де Бугенвиля. Некоторые современники считали этот шаг попыткой бегства от долгов, которыми успел себя обременить молодой офицер, привыкший жить на широкую ногу.

Главной целью экспедиции было исследование южной части Тихого океана, поэтому, пройдя Магелланов пролив, он в апреле 1768 года он прибыл на Таити, затем посетил Самоа и Новые Гебриды, Новую Бретань (ныне Архипелаг Бисмарка), Новую Гвинею и Маврикий, и, пройдя мыс Доброй Надежды, через два с половиной года вернулся в Сен-Мало. В ходе этого путешествия Нассау-Зиген проявил незаурядные дипломатические способности, налаживая отношения с туземным населением посещённых им островов. В частности, в Европе получил пикантную известность эпизод произошедший с ним на Таити. Вождь одного из местных племён по имени Эрети первоначально отнёсся к прешельцам враждебно, однако принц, соблазнив его жену, добился через её влияние на мужа дружеского расположения к французам.

На французской, польской и испанской службе (1772—1786)

По возвращениии из экспедиции, в 1772 году Нассау-Зиген вновь вступил в ряды французской армии и назначен полковником и владельцем Королевского полка немецкой кавалерии (фр.). В это же период он познакомился и подружился с польским королём Станиславом Августом, который в 1774 году наградил его высшими орденами своей страны.

Десантный корпус «Де Нассау»

Вступление в 1778 году Франции в Войну за независимость США на стороне восставших колоний привело к тому, что приватиры с острова Джерси стали наносить ощутимый ущерб её торговому флоту от Ла-Манша до берегов Северной Америки. Вместе со своим другом Пьер де Бомарше, нажившим солидное состояние на поставках оружия восставшим, и потому крайне заинтересованным в безопасности судоходства, принц взялся устранить эту угрозу. В декабре он получил разрешение короля сформировать за счёт де Бомарше и возглавить частный морской десантный корпус численностью около 6000 человек[4], названный им в собственную честь «Добровольческий корпус де Нассау» (фр. corps de volontaires de Nassau). Вторым командиром корпуса (заместителем) Нассау-Зиген выбрал авантюриста и солдата-наёмника самозванного барона Филиппа де Рюлькура[5].

Сдав командование Королевским полком немецкой кавалерии, принц в конце апреля 1779 года отплыл из Сен-Мало с корпусом «де Нассау» на пяти фрегатах, нескольких куттерах и множестве десантных лодок (числом около 50) с тем, чтобы ранним утром 1 мая высадиться в заливе Сент-Уэн (англ.) и захватить Джерси coup de main. Однако своевременно прибывшие под командованием лейтенант-губернатора (англ.) острова майора Мозеса Корбета (англ.) (англ. Moses Corbet) на место высадки части британских регулярных войск и островной милиции (англ.), подкреплённые несколькими полевыми орудиями, пресекли это намерение. Не достигнув побережья из-за отлива, и потеряв от огня противника одну лодку с 40 десантниками[6], принц Нассау-Зиген решил попытать счастья в другом заливе острова — Сент-Брелад. Но и там его ждали части джерсийской милиции, и он был вынужден ретироваться в Сен-Мало ни с чем[4].

Через несколько дней ответным рейдом английская эскадра под командованием сэра Джеймса Уолеса (англ.) настигла и сожгла на якорной стоянке большую часть десантной флотилии принца в бухте Канкаля, захватив при этом в качестве приза 32-пушечный фрегат «Даная» (англ.) и два меньших судна. Нассау-Зиген лишился, таким образом, почти всех средств доставки десанта[7].

Эта неудачная военная авантюра, тем не менее, оказалась не совсем бесплодной, поскольку отвлекла на помощь островитянам британскую эскадру под командованием адмирала Мариота Арбатнота. В конечном итоге, порученный его охране конвой с подкреплениями для лоялистов в Северной Америке, задержался в пути почти на два месяца, что заметно ухудшило их положение[8].

По возвращении, принц попытался реформировать корпус «де Нассау», чтобы взять реванш за поражение на Джерси, но 16 августа 1779 года пришёл королевский приказ передать корпус сухопутным войскам. Оставаясь владельцем корпусного имущества, принц был заменён новым командиром лейтенант-полковником д’Айме (фр. d’Ayme). Расстроенный таким повором дел, Нассау-Зиген отбыл поправлять здоровье на бельгийский курорт Спа.

Большая осада Гибралтара

С 1780 года Нассау-Зиген послелился в Варшаве, однако вскоре отправился в Испанию, чтобы принять участие в штурме Гибралтара в качестве командира «Талья Пиедра» (исп. Talla Piedra) — одной из самых больших плавучих батарей из 10, построенных специально для генерального штурма по оригинальному проекту французского инженера Мишо д’Арсона. Она имела экипаж 700 человек при 28 орудиях, размещённых на двух деках только с одного борта, обращённого к противнику. Деревянный бруствер толщиной 3—4 фута, усиленный изнутри мешками с песком, а снаружи обшитый дранкой, которую матросы должны был постоянно орошать водой с помощью сложной системы ручных помп, цистерн и перепускных труб, служил, по замыслу инженера, надёжной защитой от зажигательного действия английских калёных ядер.

Рано утром 13 сентября 1782 года начался генеральный штурм Гибралтара — большие и неповоротливые батареи стали выводить на боевую позицию. Однако из-за несогласованных действий командования только три из них бросили якоря на дистанции выстрела, причём «Талья Пиедра» — ближе всех к противнику. Линейный строй батарей был нарушен, и остальные семь встали на 1—3 кабельтовых дальше от цели. Это не позволило обеспечить плотность огня, необходимую для нанесния англичанам критического урона. Тем не менее, экипаж под командованием принца весь день обстреливал форты, не теряя присутствия духа под интенсивным ответным огнём. Как выяснилось позднее, «Талья Пиедра» была единственный из всех батарей, на которой матросы продолжали качать воду для увлажнения дранки в течение всего боя. Не смотря на эти усилия, задумка д’Арсона себя не оправдала — одно из калёных ядер пробило бруствер до сухих деревянных конструкций, и они начали тлеть. К вечеру огонь добрался до порохового погреба, и батарея взлетела на воздух — Нассау-Зиген чудом остался в живых. Ещё раньше аналогичная судьба постигла остальные две батареи, оказавшиеся в зоне обстрела — штурм был провален. За героизм и мужество проявленные в этом бою принц получил в награду 3 000 000 реалов, чин генерал-майора флота и титул гранда 1-го класса, дававшего привилегию говорить с испанским королём, не снимая головного убора.

Знакомство с Потёмкиным

Не смотря на солидное вознаграждение за Гибралтар, долги принца продолжали стремительно расти. Чтобы выручить друга, де Бомарше предложил Нассау-Зигену раздобыть во Франции два корабля и добиться у испанского короля разрешения на их беспошлинный заход во все порты испанских колоний. Карл III просьбу принца удовлетворил, а де Бомарше договорился с одним торговым домом, готовым поставить грузы и заплатить принцу 500 000 ливров и 10 мая 1783 года от имени Нассау-Зигена передал Людовику XVI им же самим составленный мемуар с просьбой о предоставлении двух кораблей. Маршал де Кастр весьма благосклонно отнесся к просьбе принца, но тот, вместо благодарности рассорился с ним, в результате чего разрешение на предоставление судов было аннулировано[9]. Боясь оказаться за долги в тюрьме, Нассау-Зиген счел за благо вернуться в Польшу, где в Гродно получил от короля Станислава Августа подданство Речи Посполитой и магнатское достоинство. В качестве ответной любезности он взялся возобновить турецко-польские торговые связи, для чего отправился в Стамбул, составив по дороге самую подробную на то время карту русла Днестра. Понимая, что успех любого предприятия в Черноморском регионе во многом зависит от всесильного правителя Новороссии светлейшего князя Г. А. Потёмкина, нашёл дипломатический повод быть ему представленным, и через несколько дней они стали друзьями. Хотя русская императрица поначалу и пеняла своему фавориту за эту дружбу, из-за сомнительной репутации принца-авантюриста, позднее познакомившись с ним лично, изменила своё отношение на исключительную благосклонность.

В том же году Нассау-Зиген отправился в Париж где уладил дела с военной собственностью добровольческого корпуса «де Нассау», уступив её графу де Монреаль. По этому случаю Людовик XVI назначил ему пожизненную пенсию 12 000 ливров. На обратном пути в Варшаву он задержался в Вене, чтобы возобновить в Имперском надворном совете тяжбу о восстановлении своих прав на княжество Нассау-Зиген. Однако процесс затягивался, и в начале 1786 года, не имея терпения дождаться его результатов, принц поспешил по приглашению князя Потёмкина в Россию, чтобы быть представленным Екатерине II и сопровождать её во время посещения южных губерней. Он так же имел дипломатическое поручение от польского короля добиться от российской императрицы согласия на встречу с ним.

На русской службе

С началом Русско-турецкой войны принц был принят на российскую службу начальником Днепровской гребной флотилии в чине контр-адмирала. Матросы называли Нассау «пирог с грибами», так как он знал только два слова по-русски: «вперёд» и «греби», но произносил их как «пирог» и «грибы». 17—18 июня 1788 он вместе с контр-адмиралом Джон Пол Джонсом разбил турецкий флот под Очаковым[en] и 1 июля уничтожил его остатки, укрывшиеся под защиту крепости. За проявленные в этих делах военную доблесть и мужество Нассау-Зиген получил звание вице-адмирала и в подарок от Потёмкина несколько имений в Крыму, в том числе и знаменитую Массандру. Принц стал, таким образом, первым владельцем этих земель после их включения в состав Российской Империи. Со временем князь Потёмкин начал ревновать к его флотоводческой славе и Нассау-Зиген предпочёл за лучшее уехать в Санкт-Петербург. Императрица милостиво приняла Нассау-Зигена и назначен начальником гребного флота в Финском заливе. Также отправляла с дипломатическим поручением его к разным европейским дворам содействовать заключению тайного русско-французско-испанско-австрийского союза.

Начавшаяся на севере война со Швецией расстроила эти планы — принц вернулся к командованию гребным флотом и одержал победы над шведами 4 августа 1789 года в 1-м сражении при Роченсальме, за которое он получил Орден Андрея Первозванного, и 21 июня 1790 года — в Биорке-Зундском проливе, из которого выбил шведскую гребную флотилию. Но вслед за этим Нассау-Зиген опоздал к Выборгскому сражению 22 июня и потерпел жестокое поражение во 2-м Роченсальмском бою 28 июня. Причиной печального результата даже сам Нассау-Зиген считал свои ошибки — излишние самоуверенность и легкомыслие. Потрясённый неудачей, он отослал императрице все пожалованные ему ордена и отличия, однако Екатерина вернула их ему со словами: «Одна неудача не может истребить из моей памяти, что Вы 7 раз были победителем моих врагов на юге и на севере». Скрое заключение мира со Швецией не позволило Нассау-Зигену восстановить в сражении свою репутацию удачливого флотоводца, что весьма его удручало и он стал попроситься в отставку.

Когда к 1791 году стало ясно, что по итогам войны с Турцией Крым и Очаков отходят к России, отношения с Великобританией, недовольной её усилением на Чёрном море, оказались на грани военного конфликта. Тогда некий француз Рей де Сен Жени (фр. Ray de Saint Genie) обратился в Санкт-Петербурге к принцу Нассау-Зигену с проектом организации похода русских войск в Индию, богатейшую колонию Британской Империи, предполагаемый маршрут которого из центральных Российских губерний пролегал вниз по реке Волге и далее через Каспийское море в Среднюю Азию. Там следовало от Аральского моря по реке Амударье подняться до города Балх и затем через Гималаи выйти к конечной цели — Кашмиру, где от имени российской императрицы провозгласить восстановление Империи Моголов. Принц проект одобрил и представил Екатерине II, которую они вдвоём с де Сен Жени убеждали, что вторгнувшись в мусульманские области, русские войска не встретят сопротивления, если провозгласят своей целью поддержку ислама — наоборот, их всюду их будут приветствовать, как друзей и освободителей. Императрица казалсь всерьёз заинтересованной, однако вскоре англо-российские отношения улучшились и политическая подоплёка вторжения в Индию исчезла, к тому же князь Потёмкин до своей смерти всячески высмеивал этот проект, как совершенно фантастический. В конечном итоге поход не состоялся[10].

В том же году Имперский надворный совет в Вене наконец решил многолетнюю тяжбу с домом Нассау в пользу принца. Ирония этого решения заключалась в том, что город Зиген был к тому времени оккупирован французскими революционными войсками, и вступить в права владения не было никакой возможности. Однако нисколько этим не смутившись, Карл Генрих испросил продолжительный заграничный отпуск с сохранением содержания и в мае 1792 года отбыл на Рейн, чтобы отвоевать свои законные владения. Прибыв в Кобленц, где находились тогда главные силы французских роялистов, принц стал кормить и поить за свой счёт такое множество эмигрантов, что вынужден был распродать подарки Екатерины II, сервизы и свои золотые шпаги — «решил растратить все, что нажил в России», по отзыву А. Р. Воронцова.

К 1794 году Нассау-Зиген оказался в свите прусского короля Фридриха Вильгельма II, который весьма ценил общество принца. В том же году после неоднократных просьб, был окончательно уволен от службы в российском флоте (с полным содержанием), а его крымские владения, включая Массандру, отошли в казну. При этом он оставался тайным агентом российской императрицы[11].

С началом восстания Костюшко Фридрих Вильгельм II вступил со своими войсками на территорию Польши. Екатерина II распорядилась «последовать принцу Нассау-Зиген к прусской армии»[12]. То есть находиться непосредственно в лагере прусского короля для координации действий союзных войск. Кроме того, ему был поручен негласный сбор данных о ходе кампании и выяснение дальнейших планов не слишком надёжного союзника России, с чем он вполне справился[13].

Последние годы жизни, смерть

13 сентября 1794 года после безуспешной полуторамесячной осады Варшавы Фридрих Вильгельм II увёл войска подавлять восстание поляков, вспыхнувшее у него в тылу. Пруссия, тем самым фактически вышла из войны, и, оставшись не у дел, принц отбыл с супругой в Венецию, где поселелся в роскошном палаццо Лоредан (итал.). Там он устроил нечто вроде приюта для эмигрантов: каждый платил за жильё по средствам, а те у кого их не было, могли жить во дворце бесплатно.

Однако праздная жизнь скоро ему наскучила, и он вновь решил попытать счастья на испанской службе, в чём, после многих хлопот, ему было отказано. Тем временем, условия аренды дворца Лоредан были нарушены и его пришлось оставить, а эмгрантскую колонию распустить — семья Нассау-Зиген переехала в Вену. Не встретив там достойного приёма, супруги отправились в свои польские владения, которые недвано достались княгине Сангушко по наследству от брата. Оттуда в 1795 году принц вновь явился ко двору российской императрицы, однако Екатерина II, недовольная прежним отказом, приняла его весьма холодно. Тем не менее через год, вскоре после её смерти, он всё же приехал в Санкт-Петербург, чтобы «поклониться праху великой женщины».

После заключения в 1802 году Амьенскго мира, Нассау вернулся во Францию где безуспешно хлопотал о получении поста имперского маршала в армии Наполеона. В 1804 году, умерла в Крыму от лихорадки его супруга, и он поспешил улаживать наследственные дела в Россию и поселился в Юго-Западном крае в доставшемся ему имении Тынна (ныне — село Тынная в Дунаевецком районе Хмельницкой области Украины). Усердно занялся сельским хозяйством, устраивал свои владения в Крыму, Польше и Белоруссии. Умер и был похоронен в Тынне. По легенде, принц Нассау-Зиген завещал украсить свою могилу одними только живыми цветами, ухаживать за которыми всегда должны были две самые красивые девушки Тынны. Он даже учредил специальный фонд, который, в случае замужества одной из них, выплачивал бы приданое — тогда для ухода за цветами односельчане должны были избрать новую красавицу. Могила принца не сохранилась (разрушена в 1980-е годы, на её месте выстроен костел).

Награды

В 1774 году польский король Станислав Понятовский наградил принца Нассау-Зиген высшими орденами Белого Орла и Святого Станислава. В 1779 году Людовик XVI — орденом орденом Святого Людовика за организацию вторежения на Джерси. В 1782 году за отличие при осаде Гибралтара получил орден Золотого руна и орден Святого Януария. 24 июля 1788 награждён орденом Святого Георгия 2-го класса.

За оказанное им отличное мужество 1788 года июня 7 дня отражением на Очаковском Лимане турецкой морской силы, под командою Капитан-паши и одержанием под него знаменитой победы.

В 1789 году за победу в 1-м сражении при Роченсальме получил орден Андрея Первозванного. По заключении мира со Швецией императрица наградила его золотой шпагой с алмазами и серебряным сервизом.

Семья, потомки и личные связи

В конце 1779 года в Спа принц Нассау-Зиген повстречал недвано разведённую княгиню Каролину Сангушко (1751—1804), урождённую Гоздзкую (польск. Gozdzki), владелицу обширных владений. Встречу эту ей весьма точно предсказал накануне граф Калиостро во время одного из магических сеансов в Варшаве[14]. По свидетельству современников княгиня Сангушко была женщиной исключительно красивой и образованой, но легкомысленной, дерзкой и «большой лгуньей», которую «ничто не приводило в смущение».

В сентябре 1780 года принц и княгиня сыграли свадьбу в присутствии польского короля Станислава Августа. Известна ода Адама Нарушевича по этому поводу. При этом их брак был зарегистрирован лишь гражданским ведомством, поскольку папа римский отказал принцу в венчании с разведенной женщиной, запрещённом догматами католической церкви[15]. Молодожёны поселились в роскошном дворце «Дынасы» — реконструированной принцем старой, пришедшей в запустение, резиденции Гоздзких, расположенной в варшавском Средместье[16].

Супурги проводили вместе не так уж много времени в силу характера и образа жизни принца, склонного к военным походам и дальним путешествиям. Тем не менее, княгиня Сангушко была в восторге от того, что соединила свою судьбу с «королём авантюристов», переезжала с ним от одного места службы к другому и неизменно публично восторгалась им. Даже после изветия о Роченсальмской катастрофе княгиня легкомысленно заявила: «…во всём этом я вижу только славу принца Нассауского». Сам Нассау-Зиген был вполне искренне привязан к супруге, о чём свидетельствую подробные ежедневные его письма к ней во время путешествия в свите Екатерины II по Югу России. [К 4]. Общих детей у них не было. Поэтому всё их состояние унаследовала воспитанница княгини — крымская гречанка по имени Элькомон (польск. Elkomon), дочь капитана. Она получила образование в Париже, а позже вышла замуж за некоего Булакина и поселилась в Санк-Петербурге. Права наследия перешли к четверым её детям, которые в 1841 году безуспешно пытались через суд восстановить владение участком варшавской земли, где некогда возвышался дворец «Дынасы». Кроме того, ещё за долго до женитьбы во Франции у Нассау-Зигена родилась внебрачная дочь, руку которой он позднее предлагал графу Ф. В. Ростопчину.

Принц, а заним и княгиня были весьма дружны с известным французским литератором, драматургом и предпринимателем де Бомарше, который, узнав об их страстном желании обвенчаться в церкви, принялся убеждать парижского архиепископа монсиньора де Бомона свершить этот обряд. Архиепископу стоило большого труда втолковать ему, почему это невозможно. Тогда раздосадованный отказом де Бомарше обратился к королю Людовику XVI, который милостиво разрешил этот брак, поскольку предыдущий брак принцессы Сангушко можно было считать недействительным, так как венчание состоялось в Польше. В архиве де Бомарше сохранилось около 200 писем от четы Нассау-Зиген, многие из них с просьбой о займе той или иной суммы денег, при этом княгиня Сангушко регулярно писала его фамилию с ошибкой — «Бонмарше» (фр. Bonmarché — «дешёвка»), чему тот великодушно не придавал никакого значения и охотно ссужал обоих. Общая сумма задолженности дошла до 125 000 ливров, поэтому, когда принц уезжал на войну, де Бомарше ему всегда писал: «Только смотрите, чтобы Вас не убили!»[15]. Хотя супруги Нассау-Зиген так и не погасили этот долг полностью, принц отплатил своему другу сполна, выручив его однажды из тюрьмы Сен-Лазар, куда того в 1785 году заточили без суда и следствия по приказу короля. Нассау-Зиген обратился к графу д’Артуа и стал горячо просить за де Бомарше. Тот внял и сумел убедить своего брата Людовика XVI в необходимости отменить необдуманный приказ[17]. Кроме того, чета Нассау-Зиген весьма ценила творчество де Бомарше, способствовала его популяризации за пределами Франции. Так они осуществили первую постановку его комедии «Женитьба Фигаро» в Польше, роль Сюзанны в которой сыграла сама княгиня Сангушко[15].

Был он знаком и с Джакомо Казанова, которого повстречал в 1783 году во время поездки в Спа, а в 1784 году в Гродно свёл знакомство с просветителем Георгом Форстером. Во время польской кампании 1794 года в прусском лагере с ним сошёлся, случайно оказавшийся там, капитан на русской службе К. О. Оде-де-Сион, будущий инспектор классов Пажеского корпуса. Позднее принц представил весьма похвальный отзыв о нём в Военную коллегию[12].

Дружил Нассау-Зиген и с российским посланником в Неаполе Ф. Г. Головкиным, который в 1795 году несколько месяцев жил в его венецианском дворце на обратном пути в Россию и оставил ряд мемуарных зарисовок о своих гостеприимных хозяевах. В частности он сообщил, что принц, не смотря на высокие воинские звания, заслуги и обширные общественные связи, был человеком весьма малообразованным, с трудом умел писать, читать и считать.

Память

  • Посмертно выведен в «Пане Тадеуше» под фамилией Denassów.
  • В 1767 году, во время экспедиции Бугенвиля, на побережье Аргентины в устье Ла-платы принц Нассау-Зиген принял участие в охоте на ягуара. Загнаный зверь неожиданно бросился на одного из его спутников — Шевалье де Льерезона, однако принц не потерял хладнокровия и спас жизнь товарища, убив хищника метким выстрелом. Этот сюжет лёг в основу целого ряд полотен художника-баталиста Франческо Казанова, дружившего с принцем[18]. Одно из них, огромное по размеру, было в подарено Потёмкину, затем перекочевало в коллекцию Эрмитажа, а ныне хранится в Музее Российской академии художеств в Санкт-Петербурге.
  • Название улицы Дынасы (польск.) в Варшаве появилось благодаря роскошному дворцу, который в 1780-х годах принц выстроил здесь для своей супуруги, княгини Сангушко. Первоначально он назвал новую резиденцию, расположенную на вершине холма, в собственную честь — «Горы де Нассау» (польск. Góry de Nassau), что на польский манер звучало, как «Горы Дынасовские» (польск. Góry Dynasowskie), или кратко — «Дынасы» (польск.) (польск. Dynasy). Постепенно название закрепилось за историческим районом и улицей, прилегающими ко дворцу, который сгорел уже в 1788 году, хотя одна его ротонда простояла до Второй мировой войны.

Напишите отзыв о статье "Нассау-Зиген, Карл Генрих"

Комментарии

  1. Маркиза де Майи-Нель была родной тёткой Мари-Анн де Майи-Нель и её старшей сестры — фавориток Людовика XV.
  2. Термин «морганатический» тогда не употреблялся.
  3. Cтарший сводный брат Имануила Игнаца — владетельный князь Зигена Вильгельм Гиацинт (нем.) (1666—1743) умер, не оставив мужского потомства[1].
  4. Помимо всего прочего, письма эти и являются ценным историческим свидетельством событий той эпохи.

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 Pütter, 1790, p. 35.
  2. Le Brun, 1869, p. 316.
  3. 1 2 3 de La Chesnaye-Desbois X, 1775, p. 189.
  4. 1 2 Philip Falle, 1837, p. 469.
  5. de La Chenaye-Desbois XII, 1778, p. 386.
  6. London Gazette. — P. 2.
  7. The Guernsey and Jersey Magazine, 1837, p. 371.
  8. David Syrett, 1998, p. 67.
  9. Рене де Кастр, 2003, с. 67.
  10. [ru.wikisource.org/wiki/ВЭ/ДО/Нассау-Зигены Нассау-Зигены] — Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
  11. Безбородко, 1881, p. 257.
  12. 1 2 Формулярный список полковника К. О. Оде-де-Сиона, составленный в 1817 году. // Российский государственный военно-исторический архив. Ф. 318. Оп. 1. Д. 9713. Л. 21—23.
  13. Безбородко, 1881, p. 286.
  14. Морозова Е. В. Калиостро. — М. : Молодая гвардия, 2011. — 352 с. — (Жизнь замечательных людей). — ISBN 978-5-235-03449-5.</span>
  15. 1 2 3 Грандель, 1986.
  16. Julian Bartoszewicz. Karol de Nasau // [books.google.com/books?id=MD0uAAAAYAAJ Znakomici mężowie Polscy w XVIII w., t. I] : [польск.]. — СПб. : B.M. Wolffa, 1856. — С. 209 – 260. — 331 с.</span>
  17. Рене де Кастр, 2003, с. 72.
  18. Le Brun, 1869, p. 317.
  19. </ol>

Литература

Книги

  • Johann Stephan Pütter. Chapter IV // [books.google.com/books?id=lU8BAAAAYAAJ An Historical Development of the Present Political Constitution of the Germanic Empire] : [англ.] / Translated from German by Josiah Dornford. — London : T. Payne and son, 1790. — Vol. III, bk. XI. — P. 320.</span>
  • Franc̜ois Alexandre Aubert de La Chesnaye-Desbois. Chapter IV // [books.google.ch/books?id=iZ1YAAAAMAAJ Dictionnaire de la noblesse, …] : [фр.] / Chez Antoine Boudet. — Seconde édition. — Paris : Libraire-Imprimeur du Roi, 1775. — Vol. X. — P. 760.</span>
  • Élisabeth-Louise Vigée-Le Brun. Portraits à la plume // [books.google.com/books?id=mhqlMnahvmwC Souvenirs de Madame Vigée Le Brun] : [фр.]. — Paris : Charpentier et Cie, Libraires-éditeurs, 1869. — Vol. 2. — P. 378.</span>
  • Franc̜ois Alexandre Aubert de La Chenaye-Desbois. [books.google.com/books?id=2h8VAAAAQAAJ Dictionnaire de la noblesse, …] : [фр.] / Chez Antoine Boudet. — Seconde édition. — Paris : Libraire-Imprimeur du Roi, rue saint Jaques, 1778. — Vol. XII. — 934 p.</span>
  • The Rev. Philip Falle. [books.google.com/books?id=L5c4AAAAMAAJ An Account of the Island of Jersey] : With an Appendix of Records, &o : [англ.] / Notes and illustrations by the Rev. Edward Durell. — Jersey : Richard Giffard, 1837. — 480 p.</span>
  • David Syrett. [books.google.com/books?id=eEfsS5QKeFQC The Royal Navy in European Waters During the American Revolutionary War] : [англ.]. — illustrated. — Columbia, South Carolina, USA : University of South Carolina Press, 1998. — 217 p. — Studies in maritime history. — ISBN 1-57003-238-6.</span>
  • А. А. Безбородко. Канцлер князь Александр Андреевич Безбородко в связи с событиями его времени. Том 2 // Сборник Императорского Русского Исторического Общества / Председатель Общества, Сенатор А. А. Поленцов. — СПб. : Императорское Русское Историческое Общество, 1881. — Т. 29. — 736 с.</span>
  • Нассау-Зиген, Карл Генрих Николай Отто // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
  • [memoirs.ru/texts/Nassau_RS93T80N11.htm Нассау-Зиген К.-Г. Императрица Екатерина II в Крыму. 1787 г. Отрывки из дневника и переписки / Перевод и публ. В. В. Т. // Русская старина, 1893. — Т. 80. — № 11. — С. 283—299.]
  • [www.memoirs.ru/rarhtml/Nassau_IV93_9.htm Нассау-Зиген К.-Г. Рассказ очевидца о путешествии Екатерины II в Крым. Извлечение // Исторический вестник, 1893. — Т. 53. — № 9. — С. 819—821.]
  • [militera.lib.ru/bio/skritsky_nv/02.html Скрицкий Н. В. Георгиевские кавалеры под Андреевским флагом. — М.: Центрполиграф, 2002]
  • Фредерик Грандель. Бомарше = Beaumarchais: ou, la calomnie. Paris, Flammarion, 1973 / Перевод с французского Л. Зониной и Л. Лунгиной. — М.: Книга, 1986. — 400 с.
  • Рене де Кастр. Бомарше / Переводчик: И. Сосфенова. — М. : Молодая гвардия, 2003. — 432 с. — (Жизнь замечательных людей). — ISBN 5-235-02565-2.</span>
  • [castles.com.ua/tynna.html - статья о с. Тынна]

Статьи

  • [www.london-gazette.co.uk/issues/{{{1}}}/pages/2 №11976, стр. 2] (англ.) // London Gazette : газета. — L., 1779. — Fasc. 11976. — P. 2.
  • An old Jersey militiaman. [books.google.com/books?id=1YQAAAAAYAAJ French attacks on Jersey, in 1779 and 1781] : [англ.] // The Guernsey and Jersey Magazine / Jonotan Duncan. — L., 1837. — Vol. III (June). — P. 370—373.</span>

Ссылки

  • [www.podil.com/history/history29.htm Картина Ф. Казанова «Принц Нассау, убивающий тигра»]
  • [www.guernsey-society.org.uk/donkipedia/index.php5?title=Baron_de_Rullecourt Baron de Rullecourt] (англ.). Jersey: Guernsey Society (27 December 2015). Проверено 3 июля 2016.
  • Dr. phil. Robert Fecher. [www.fecher-autographen.de/France/Reign-of-Louis-XVI-1774-1789/::40.html?XTCsid=c0e02af75139311d417c450b27b1cae3 Product no.: 3260] Details (фр.). Kleinostheim: Scripta Historica (8 décembre 2012). — Историческая справка к лоту № 3260: Удостоверение г-на Алексиса Луи Шарля де Фонтено, члена дворянского экипажа добровольческого корпуса «де Нассау» от 7 мая 1779 года за подписью принца Нассау-Зигена. Проверено 11 июля 2016.

Отрывок, характеризующий Нассау-Зиген, Карл Генрих

На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.


В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.


Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
– Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.
– А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
– А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
– Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он.
«А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос.
– Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть…
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.


Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов.
– Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело.
– Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле.
– Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.)
В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их ударилось ядро.
– Что ж это упало? – наивно улыбаясь, спросил аудитор.
– Лепешки французские, – сказал Жерков.
– Этим то бьют, значит? – спросил аудитор. – Страсть то какая!
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что то жидкое, и ш ш ш шлеп – казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв, лошадь еще билась.