Нассири, Нематолла

Нематолла Нассири перс. نعمت‌الله نصیری‎<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
3-й Директор САВАК
январь 1965 — 6 июня 1978
Предшественник:	Хассан Пакраван
Преемник:	Нассер Могадам
Вероисповедание:	Ислам, шиитского толка
Рождение:	1911(1911) Сангуссар, остан Семнан
Смерть:	15 февраля 1979(1979-02-15) Иран,
Образование:	1) офицерская школа иранской армии
Профессия:	Деятель иранских спецслужб
Военная служба
Годы службы:	1929—1979
Принадлежность:	Иран
Род войск:	Секретная служба Ирана «САВАК»
Звание:	Генерал

Нематолла Нассири (перс. نعمت‌الله نصیری ‎ — 'Nematollah Nassiri') (1911 — 15 февраля 1979) — 3-й руководитель САВАК (январь 1965 — июнь 1978). Деятель иранских шахских спецслужб. Генерал (Arteshbod) иранских вооружённых сил.

Биография

Военная карьера

Нематолла Нассири родился в 1911 году в Сангуссаре, вблизи от Семнана. Получил среднее образование в Тегеране. В 1929 году его зачислили в армейскую офицерскую школу.

Свою карьеру Нассири начал в звании лейтенанта 2-го класса (ранга), быстро продвигаясь в званиях по службе в сухопутных силах.

В 1949 году, в звании лейтенант-полковник, Нассири стал губернатором провинции Керман. Через 2 года Нассири был назначен начальником Императорской Охраны.

Военный переворот 1953 года

По признаниям его коллег, Нематолла Нассири, будучи ещё младшим офицером, — всегда отличался своей безусловной верностью шаху. Полковник Нассири получил широкую известность ещё в период правительственного кризиса, охватившего Иран в 1953 году, во время которого Нассири примкнул к группе офицеров иранской армии, группировалшихся вокруг шаха.

15 августа 1953 года полковник Нассири лично вручил премьер-министру Мосаддыку шахский указ (фирман), по которому последний отстранялся от должности. Он был незамедлительно арестован охраной премьера. Нассири вышел на свободу после свержения правительства Мосаддыка (19 августа 1953 года).

После свержения Мосаддыка и восстановления авторитарной власти шаха, полковник Нассири получил повышение в звании; стал одним из приближенных людей Мохаммеда Реза Пехлеви, довольно быстро войдя в его близкое и доверенное окружение. Дальнейшая карьера Нассири развивалась стремительно. С этого периода времени не было ни одного крупного политического процесса или политической акции, в которых Нассири не принимал бы участия.

Во главе САВАК (январь 1965 — июнь 1978)

В январе 1965 года, шах продвинул его на пост начальника секретной службы САВАК, после того как с этой должности был смещен генерал Хассан Пакраван — по причине того, что под его начальством велась неэффективная борьба с исламскими фундаменталистами.

Замена Пакравана, по словам журналиста Жерара де Вилье, означала замену образованных интеллектуалов человеком с резким отличием от предшественника, вряд ли кем-то более подходящим на должность главы секретной службы, которая в будущем будет иметь страшную репутацию.

Интересна в этой связи позиция некоторых исследователей данной тематики:

«Существует несколько объяснений этого назначения. Наиболее близкое к истине, вероятно, следующее. Шах был обеспокоен ростом авторитета левых сил в стране, представленный экстремистскими и террористическими организациями «Моджахедин-Э Хальк» и «Федаине Ислами». Пехлеви, также не без причины опасался роста авторитета военных, прежде всего генералитета и высшего офицерства, ставших после августовского переворота 1953 г. «героями». Следует принять во внимание тот факт, что в период 1950—1960-х гг., во многих странах региона, в результате государственного переворота к власти пришли военные, которые свергли «прозападные» светские режимы и установили военную диктатуру. Именно поэтому шаху нужен был новый руководитель политической полиции, вышедший из военной среды, и прекрасно осведомленный, какие меры следовало бы предпринять, чтобы обезопасить трон от узурпации власти со стороны армии».

Модернизация шахских спецслужб

Мохаммед Реза Пехлеви дал генералу Нассири жесткие инструкции — восстановить эффективность деятельности тайной полиции САВАК и должным образом служить монарху.

Генерал Нематолла Нассири идеально справился с поставленной перед ним шахом задачей: в кратчайшие сроки была создана довольно сложная и всеохватывающая система тотального сыска и доносительства, которая контролировала все аспекты политической и общественной жизни Ирана. Например, был установлен «Офис цензуры», чтобы контролировать журналистов, литературные фигуры и академиков по всей стране. Кто не вписывался в официальную линию режима — к тем САВАК применяла репрессивные меры. Один из лидеров, идеологически обосновывавших «белую революцию шаха и народа», поэт Але-Ахмад (1923—1969) — автор «Западничества», в 1961 году опубликовал первый вариант «Западничества» (более точный перевод — «Заражение Западом»), которая насторожила придворную элиту. За что он и был взят под надзор агентов САВАК. Это произведение приносит ещё большую популярность и славу Джалалу Але-Ахмаду и находит многочисленные отклики среди интеллигенции и передовой молодежи Ирана. Основная идея этого произведения заключается в освещении противоречий между разбогатевшим и индустриализированным Западом и аграрным Востоком, то есть странами третьего мира. В этом социально-публицистическом произведении автор, жестко критикуя, бичует экономическую и культурную зависимость Ирана от эксплуататорских стран Запада, в особенности США. В отчетах САВАК книга «Западничество» отнесена к категории «особо опасных для существующего режима», а её автор охарактеризован следующим образом:

«...этот человек на протяжении всей своей жизни действовал против государственного порядка. Его прозвище в политических кругах — "старый партизан"».

Согласно данным Симин Донишвар, и сообщениям в иранской прессе, Джалал Але-Ахмад скончался 15 сентября 1969 г., в результате инфаркта, на своей вилле в селении Аслам Гелонской провинции. Однако брат его, Шамс Але-Ахмад, утверждает, что Джалал Але-Ахмад убит агентами шахского САВАК.

В 1965—1966 гг. полномочия САВАК были расширены в области сбора оперативных сведений и нейтрализации противников монархического режима как внутри страны, так и за рубежом. Университеты, профсоюзы и крестьянские организации находились под интенсивным наблюдением агентов САВАК и платных осведомителей. В общественной жизни страны дела обстояли также: от приема на работу или государственную службу и вплоть до выдачи паспортов, пенсий и пособий — все контролировал вездесущий САВАК. Вовсе не является вымыслом и преувеличенным тот факт, что в Иран невозможно было попасть, не оказавшись в поле зрения сотрудников тайной полиций САВАК.

Агентура и информаторы САВАК вели систематическую слежку не только за оппозиционными организациями и деятелями, за инакомыслящими — но фактически и за всеми высокопоставленными государственными служащими, лояльными к шаху политическими деятелями, журналистами, предпринимателями, писателями и т. д.

Получив назначение на пост главы САВАК как особо близкое и доверенное лицо шаха, генерал Нематолла Нассири, в отличие от Хассана Пакравана, отнюдь не был бесцветной и несамостоятельной фигурой. Очень скоро выяснилось, что у него есть не только свой стиль руководства, но и собственные амбиции, но они не выходили за устойчивые рамки монархизма и преданности шаху. Генерал Нассири провел массовую чистку в структурах САВАК, изгнав из карательных органов множество некомпетентных сотрудников, и расставил на ведущие посты верных себе людей. Первоначально его приход к руководству в САВАК не внушало у многих особого представления относительно предстоявших «революционных» изменении во всех звеньях органов безопасности: перетряхивание кадрового состава секретного агентства, структурная реорганизация тайной полиции, увеличение полномочии САВАК и расширение сферы его деятельности за пределами Ирана.

Шахская разведывательная служба (САВАК) и Министерство Госбезопасности Ирана в целом были реорганизованы и стали более активными перед лицом повышающейся исламистской и коммунистической воинственности и политического волнения.

Основной упор деятельности шахских спецслужб был направлен на борьбу с «красной опасностью». Вместе с тем Нематолла Нассири в 1968 году проявил заинтересованность в установлении контактов с СССР по каналам спецслужб, в частности в приобретении в Советском Союзе «контрразведывательной техники».

Не полагаясь в начале полностью на САВАК, шах в 1958 году учредил специальную «шахскую инспекцию», назначив её руководителем своего друга, генерала Хоссейна Фардуста, товарища по учёбе в Швейцарии. Данная секретная организация предоставляла монарху информацию относительно «темных сторон» в деятельности иранской элиты.

Мансур Рафизаде (директор отделения САВАК в США в течение 1970-х гг.), после исламской революции утверждал, что телефон генерала Нассири в предреволюционный период прослушивали сотрудники САВАК и записывали на диск, которые непосредственно сообщали шаху об уровне преданности Нассири монархии.

Близостью к шаху и его окружению позволило Нассири довольно быстро стать богатейшим человеком в Иране. К началу 1970-х гг. Нассири был уже самым богатым землевладельцем на всем побережье Каспийского моря (следует отметить, что Нематолла Нассири был одним из лучших друзей шаха).

Одной из главных заслуг Нассири на посту главы САВАК была ликвидация довольно сильного шахского оппонента — первого директора САВАК генерала Теймура Бахтияра. Разработку плана спецоперации по устранению Бахтияра и его блестящее исполнение агентами САВАК курировал лично генерал Нассири, непосредственно согласуясь с шахом относительно всех деталей данной операции. 12 августа 1970 года Теймур Бахтияр был ликвидирован в Ираке подосланными агентами из САВАК.

В 1976 генерал Нассири выступил одним из учредителей международного антикоммунистического разведывательного сообщества Клуб Сафари.

Исламская революция и арест

Когда начались массовые антишахские демонстрации, силы САВАК усилили репрессии против исламских активистов и революционных элементов. Следует помнить, что масло в огонь начинавшегося всеобщего революционного движения подлили сами спецслужбы САВАК (об этом шах скажет уже в эмиграции).

6 июня 1978 года генерал Нематолла Нассири был освобожден с должности главы САВАК и назначен послом в Пакистан. Его место занял генерал-лейтенант Нассер Могадам, высокопоставленный офицер шахских спецслужб — долгие годы возглавлявший «Департамент III» САВАК.

Немецкая газета «Die Zeit» 9 июня 1978 года писала:

“Двенадцать лет генерал Нассири был во главе известного своей жестокостью разведки. В этом качестве параллельно он был также заместителем премьер-министра и помощником шаха. В будущем он будет проходить службу в качестве посла в Пакистане”.

В ноябре 1978 года, по настоятельным просьбам Ардешира Захеди (посол Ирана в США) и генерала Голям-Али Овейсси (Военный губернатор Тегерана, прозванный исламистами «мясник Тегерана»), шах поддался уговорам придворных кругов и заокеанских «друзей», в целях сбить нараставшую волну протеста провел массовую чистку в высших эшелонах власти и госаппарате (по приказу шаха полиция САВАК арестовала 13 видных чиновников режима).

После нескольких месяцев пребывания на посту посла Ирана в Пакистане, генерал Нассири решил вернуться в Иран, заранее зная, что правительство собиралось его арестовать, наряду с другими видными чиновниками режима.

Прибыв в Тегеран, Нематолла Нассири, был вскоре арестован и заключен в тюрьму Эвин (данная тюрьма обслуживала запросы САВАК, которая славилась своими жестокими обращениями с исламистами и другими оппонентами шаха). Вместе с Нассири были арестованы несколько высокопоставленных чиновников шаха, в том числе генерал Хассан Пакраван и бывший премьер-министр Амир Аббас Ховейда.

Казнь

Генерал Нассири находился в тюрьме Эвин вплоть до падения 11 февраля либерального правительства Шапура Бахтияра. Исламские богословы, придя к власти, с первого же дня начали тотальную и широкомасштабную кампанию кровавых расправ над сторонниками шаха.

15 февраля 1979 года генерал Нематолла Нассири, предварительно подвергнутый физическим пыткам и допросу, по решению Исламского революционного трибунала был расстрелян. В этот же день, вместе с генералом Нассири исламскими фундаменталистами были казнены высокопоставленные шахские генералы — Манучер Хосродад (генерал авиации), Мехди Рахими (генерал сухопутных войск), Реза Наджи (генерал армии).

Источники

• Hoveyda, Fereydoun. The Fall of the Shah. Trans. Roger Liddell. New York: Wyndham Books, 1980.
• All Fall Down: America's Fateful Encounter with Iran ISBN 1-85043-009-8
• Issa Pejman, Assar-e Angosht-e SAVAK vol. 1, Nima Publishing, février 1994.

Отрывок, характеризующий Нассири, Нематолла

– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.