Настольный теннис на Олимпийских играх
Поделись знанием:
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
Соревнования по настольному теннису на летних Олимпийских играх впервые появились на летних Олимпийских играх 1988 года в Сеуле и с тех пор включались в программу каждых последующих Игр. Первоначально соревнования проходили в одиночном и парном разрядах, командный разряд был введён на летних Олимпийских играх 2008 года в Пекине вместо парного. В этом виде спорта разыгрываются четыре комплекта наград.
Содержание
Соревнования
| Соревнования | 1988 | 1992 | 1996 | 2000 | 2004 | 2008 | 2012 | Всего |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Мужской одиночный разряд | • | • | • | • | • | • | • | 7 |
| Мужской парный разряд | • | • | • | • | • | 5 | ||
| Мужской командный разряд | • | • | 2 | |||||
| Женский одиночный разряд | • | • | • | • | • | • | • | 7 |
| Женский парный разряд | • | • | • | • | • | 5 | ||
| Женский командный разряд | • | • | 2 | |||||
| Всего | 4 | 4 | 4 | 4 | 4 | 4 | 4 |
Медальный зачёт
| Общее количество медалей | |||||
|---|---|---|---|---|---|
| Место | Страна | Золото | Серебро | Бронза | Всего |
| 1 |
| ||||
| 2 |
| ||||
| 3 |
| ||||
| 4 |
| ||||
| 5 |
| ||||
|
| |||||
| 7 |
| ||||
|
| |||||
|
| |||||
| 10 |
| ||||
|
| |||||
| 12 |
| ||||
Страны
| Страна | 1988 | 1992 | 1996 | 2000 | 2004 | 2008 | Всего |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 3 | 2 | 5 | 9 | 6 | 6 | 6 | |
| 2 | 2 | 4 | 5 | 4 | 6 | 6 | |
| 2 | 5 | 1 | 3 | ||||
| 1 | 2 | 2 | 3 | 2 | 5 | ||
| 2 | 5 | 5 | 4 | 4 | |||
| 2 | 2 | 2 | 2 | 1 | 1 | 6 | |
| 2 | 1 | 2 | |||||
| 1 | 1 | 2 | |||||
| 2 | 4 | 4 | 3 | 5 | 4 | 6 | |
| 1 | 1 | ||||||
| 4 | 6 | 4 | 1 | 4 | |||
| 5 | 1 | 4 | 3 | 3 | 4 | 6 | |
| 2 | 1 | 2 | 2 | 1 | 5 | ||
| 1 | 1 | 2 | |||||
| 1 | 2 | 2 | 3 | ||||
| 5 | 7 | 8 | 8 | 6 | 5 | ||
| 1 | 1 | ||||||
| 6 | 4 | 4 | 4 | 8 | 6 | 6 | |
| 2 | 2 | 4 | 3 | 4 | |||
| 2 | 2 | 1 | 3 | ||||
| 2 | 1 | ||||||
| 3 | 1 | 2 | 4 | 4 | |||
| 3 | 2 | 5 | 5 | 4 | |||
| 1 | 1 | ||||||
| 3 | 4 | 2 | 3 | 2 | 2 | 6 | |
| 1 | 3 | 2 | 2 | 4 | |||
| 4 | 1 | 5 | 3 | ||||
| 1 | 1 | 3 | 5 | 3 | 5 | ||
| 1 | 1 | 1 | 1 | 1 | 5 | ||
| 1 | 1 | ||||||
| 1 | 1 | 1 | 1 | 4 | |||
| 1 | 1 | ||||||
| 1 | 1 | ||||||
| 3 | 2 | 5 | 6 | 4 | 5 | 6 | |
| 1 | 1 | 2 | |||||
| 7 | 8 | 8 | 9 | 9 | 6 | 6 | |
| 8 | 7 | 4 | 5 | 4 | |||
| 1 | 1 | ||||||
| 4 | 5 | 2 | |||||
| 1 | 1 | 2 | |||||
| 1 | 1 | ||||||
| 1 | 1 | ||||||
| 1 | 2 | 1 | 3 | ||||
| 2 | 1 | 2 | |||||
| 2 | 1 | 2 | |||||
| 2 | 1 | ||||||
| 1 | 1 | ||||||
| 1 | 1 | 2 | |||||
| 5 | 1 | ||||||
| 6 | 6 | 4 | 7 | 8 | 6 | 6 | |
| 2 | 3 | 6 | 2 | 2 | 3 | 6 | |
| 2 | 3 | 1 | 3 | 2 | 5 | ||
| 6 | 1 | ||||||
| 1 | 1 | ||||||
| 1 | 1 | ||||||
| 1 | 4 | 2 | 1 | 4 | |||
| 3 | 3 | 2 | 2 | 2 | 4 | 6 | |
| 3 | 1 | ||||||
| 2 | 1 | ||||||
| 4 | 3 | 6 | 5 | 4 | |||
| 4 | 5 | 3 | 4 | 4 | 5 | ||
| 1 | 1 | 2 | |||||
| 1 | 1 | ||||||
| 1 | 1 | ||||||
| 3 | 2 | 3 | 3 | ||||
| 1 | 2 | 4 | 6 | 6 | |||
| 1 | 1 | 2 | |||||
| 1 | 1 | 2 | |||||
| 5 | 1 | ||||||
| 1 | 1 | ||||||
| 3 | 5 | 6 | 8 | 7 | 4 | 6 | |
| 1 | 1 | 1 | 3 | ||||
| 6 | 6 | 7 | 4 | 5 | 5 | ||
| 1 | 1 | 2 | |||||
| 4 | 3 | 1 | 1 | 2 | 5 | ||
| 1 | 1 | 2 | |||||
| 2 | 1 | ||||||
| 1 | 3 | 1 | 3 | ||||
| 1 | 1 | ||||||
| 1 | 3 | 2 | |||||
| 2 | 6 | 6 | 5 | 1 | 4 | 6 | |
| 6 | 1 | ||||||
| 2 | 4 | 4 | 3 | 6 | 5 | ||
| 3 | 2 | 4 | 2 | 4 | |||
| 4 | 5 | 2 | |||||
| 3 | 3 | 4 | 5 | 4 | 5 | ||
| 1 | 1 | ||||||
| 4 | 6 | 7 | 6 | 3 | 3 | 6 | |
| 1 | 1 | ||||||
| 1 | 1 | ||||||
| 2 | 1 | ||||||
| 5 | 1 | ||||||
| 7 | 8 | 8 | 8 | 9 | 6 | 6 | |
| 1 | 1 | 2 | 3 | ||||
| 7 | 8 | 8 | 9 | 8 | 6 | 6 | |
| Всего стран: 95 | 41 | 48 | 51 | 48 | 50 | 56 | |
| Всего спортсменов | 129 | 159 | 166 | 171 | 172 | 171 |
См. также
Напишите отзыв о статье "Настольный теннис на Олимпийских играх"
Ссылки
- [www.sports-reference.com/olympics/sports/TTN/ Настольный теннис на Олимпийских играх] (англ.)
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Настольный теннис на Олимпийских играх
Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
