Наст, Томас
| Томас Наст | |
| Thomas Nast | |
 Томас Наст, портрет из журнала Харперс, 1867 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Стиль: | |
Томас Наст (англ. Thomas Nast; 27 сентября 1840, Ландау, Германия — 7 декабря 1902, Гуаякиль, Эквадор) — известный американский художник-карикатурист германского происхождения, считается основателем жанра американского политического рисунка.
Содержание
Биография
Наст родился в немецком городе Ландау (Рейнланд-Пфальц) в семье баварского военного тромбониста, который из-за своих либеральных взглядов вошёл в противоречие с официальными властями Германии и в 1846 году записался на французский мановар, а позже на американский корабль. Жену и сына Томаса он отправил в Нью-Йорк, куда в 1849 году прибыл и сам. Огромный интерес Томаса Наста к рисованию проявилось уже в раннем возрасте и он записался на год в студию Альфреда Фредрикса и Теодора Кауфмана и в школу Национальной академии дизайна. После школы в возрасте 15 лет Наст начал работать в иллюстрированной газете Фрэнка Лесли, а через 3 года — в еженедельном журнале Harper's Weekly.
Карьера
Наст работал в «Харперс» в 1859—1860 и 1862—1886. В перерыве он поехал в Лондон, чтобы делать зарисовки основного спортивного события того времени — боксёрского поединка между американцем Джоном Хенаном и англичанином Томасом Сойером. Через несколько месяцев он, работая на Иллюстрейтед Лондон Ньюз, уехал к Гарибальди в Италию, где рисовал и писал статьи о военной кампании. В 1861 году Наст женился на Саре Эдвардс. Вскоре он вернулся в США.
В 1862 году появилась первая карикатура «Мир», направленная против оппонентов гражданской войны. Его карикатуры во время гражданской войны и последующей Реконструкции публиковались в «Харперс». Он рисовал поля сражений на границе и в штатах Юга. Рисунки привлекали такое огромное внимание публики, что Абрахам Линкольн назвал Наста «наш лучший рекрутирующий сержант». Позже Наст оппонировал президенту Эндрю Джонсону и его политике Реконструкции.
- The American River Ganges (Thomas Nast cartoon).jpg
Американская река Ганг
- Boss Tweed, Thomas Nast.jpg
Мозги
- 1881 0101 tnast santa 200.jpg
- Nast-Tammany.jpg
Тамманийский тигр
Кампания против шайки Твида
Рисунки Наста стали одним из важнейших факторов в падении босса Твида, который настолько боялся художника, что послал своего эмиссара с целью подкупа Наста, предлагая $500 000, лишь бы тот «бросил это дело» и отправился в заграничный вояж. Однако, Наст отверг предложение и усилил свои атаки на Твида. В результате в 1873 году Твид был арестован и осуждён за мошенничество. В декабре 1875 года Твид сбежал на Кубу, а оттуда — в Испанию, где был опознан американским туристом по одному из рисунков Наста и вновь арестован.
Наст считал, что хорошо организованное ирландское иммигрантское сообщество обеспечивает базу для поддержки Твида. Это наряду с антикатолическими и нативистскими (проамериканскими) воззрениями Наста привело его к изображению ирландского сообщества в Америке и католических лидеров церкви с крайним осуждением. В 1875 году одна из его работ была «Американская река Ганг», где католические священники были изображены в виде крокодилов, подстерегающих и нападающих на американские семьи.
Творчество
В целом Наст в своих политических рисунках поддерживал американских индейцев, китайских иммигрантов и выступал за запрет рабовладельчества. Позже он касался тем сегрегации и насилия Ку-Клукс-Клана. На одном из рисунков «Хуже, чем рабство» Наст изобразил отчаявшуюся негритянскую семью, чей дом был сожжён, и двух членов Ку-Клукс-Клана и Белой лиги, поздравляющих друг друга. В рисунках Наста основной сюжет часто сопровождался многочисленными подробными дополнительными второстепенными сюжетами. Воскресные рисунки могли доставлять часы развлечения с сильным социальным подтекстом.
Его знаменитая карикатура на нью-йоркских демократов «Тамманийский тигр» была позже многократно использована в течение длительного времени другими карикатуристами.
Кроме этого, Наст ввёл в практику американской карикатуры использование осовремененных сцен из произведений Шекспира в политических целях.
Наст первым ввёл изображение слона как символа республиканской партии[1], а также популяризировал изображение осла как символа демократической партии, хотя и известного ещё с 1837 года[2]. Одной из самых известных карикатур на эту тему стала работа «Третий срок паники». Карикатура появилась спустя три дня после того, как демократы впервые после гражданской войны завоевали большинство в палате представителей. Сторонник республиканцев Наст высмеял своих испуганных однопартийцев, изобразив их в виде слона, спасающегося бегством вместе с другими животными от осла в львиной шкуре. Роль осла в карикатуре отводилась газете «Нью-Йорк Геральд», писавшей о том, что президент-республиканец генерал Улисс Грант — это современный Цезарь, добивающийся третьего президентского срока. Сам Грант, кстати, восхищался Настом, и, одержав победу на выборах, заявил, что именно работы Наста помогли его избранию.
Смерть
В 1902 году Теодор Рузвельт назначил Наста генеральным консулом в Гуаякиль в Эквадоре. Во время вспышки жёлтой лихорадки Наст самоотверженно помогал многочисленным дипломатическим и деловым миссиям избежать заражения. Однако сам заразился и умер в том же году. Тело Наста было доставлено в США и захоронено на кладбище Вудлон в Бронксе (Нью-Йорк).
Напишите отзыв о статье "Наст, Томас"
Примечания
Ссылки
- [www.thomasnast.com/ ThomasNast.com]
- [www.sonofthesouth.net/Thomas_Nast_Civil_War.htm Thomas Nast Civil War Pictures]
- [greatcaricatures.com/articles_galleries/nast/html/01_nast.html Thomas Nast Caricatures of the Civil War, Reconstruction, Santa Claus, Napoleon, Catholicism, Boss Tweed, Tammany Hall and more.]
- [www.csubak.edu/~gsantos/cat15.html Cartoons of Thomas Nast: Reconstruction, Chinese Immigration, Native Americans, Gilded Era]
Отрывок, характеризующий Наст, Томас
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»
Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.
Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
