Нателашвили, Шалва

Шалва Нателашвили (груз. შალვა ნათელაშვილი; 17 февраля 1958, село Базалети (по другим данным — в посёлке Пасанаури; ныне — Мцхета-Мтианетского края, Грузинская ССР) — грузинский политический деятель. Лидер оппозиционной Лейбористской партии Грузии (с 1995 года). Экс-кандидат в президенты Грузии (результат — 6,49 % голосов)

Биография

В 1981 году окончил с отличием юридический факультет Тбилисского государственного университета. Работал следователем, прокурором и начальником отдела международных отношений прокуратуры Грузии. В 1989 году окончил аспирантуру Дипломатической академии МИД СССР.

С 1992—1995 председатель юридического комитета парламента Грузии с 1994—1995 руководитель редакционной-конституционной комиссии в парламенте страны, автор и соавтор основных государственно-правовых законов, таких как законы о гражданстве об иммиграции и эмиграции, о обороне, об оружии, о парламентском регламенте, о парламентских фракциях, о парламентских временных и постоянных комиссиях, о правовом положении иностранцев и лиц без гражданства. По его инициативе Грузия присоединилась пактам о правах человека и основных конвенциях международного права.

В 1992 году был избран депутатом парламента Грузии. С 1995 года руководил парламентскими фракциями «Избиратель» и «Мажоритарий», с 1997 года — фракцией «Лейборист». В 1995 году основал будущую Лейбористскую партию Грузии.

Нателашвили отказался поддержать «революцию роз», в результате которого Эдуард Шеварнадзе потерял власть, а Михаил Саакашвили в январе 2004 года стал президентом Грузии.

В 2007 году, к Нателашвили приехали представители немецкой сатирической партии «Партия», в том числе их «лидер» Мартин Зоннеборн, который являлся главным редактором сатирического журнала «Титаник». Нателашвили поверил в то, что «Партия» имеет 30 представителей в немецком парламенте, или же получит сколько же мандатов в следующих выборах. Зоннеборн позже включил этот эпизод в его фильм «Партия», а также написал статью о Грузии в журнале «Шпигель»..

8 ноября 2007 года после разгона полицейским спецназом акций оппозиции грузинская прокуратура обвинила Нателашвили в шпионаже в пользу России и заговоре с целью свержения власти, после чего Нателашвили пришлось скрыться. По его словам, власти Грузии готовили его убийство:

Меня хотели убить. 7 ноября, после захвата телекомпании «Имеди», спецназ ворвался ко мне домой, в родительский дом и в офис. Саакашвили лично — никто другой не осмелился бы это сделать — дал приказ ликвидировать Нателашвили и его людей, а трупы бросить близ Цхинвали. Будто мы, «российские агенты», пытались бежать в Россию.

10 ноября Нателашвили попросил в США политического убежища для членов своей семьи, он также объявил, что собирается баллотироваться на пост президента. Как сказал Нателашвили, после вмешательства США президент Саакашвили через СМИ предложил ему выйти из подполья и принять участие в выборах: «Вот „вождь народа“ Нателашвили сегодня подает свой голос из норы и говорит, позвольте выйти, не ловите. Пусть выходит, не будем ловить». 12 ноября прокуратура сняла свои обвинения.

Нателашвили выдвинул свою кандидатуру на выборах президента Грузии в 2008. По итогам голосования набрал 6,49 % голосов.

В июле 2008 года Нателашвили попросил комиссара Евросоюза по внешней политике и безопасности Хавьера Солану о политическом убежище для своей семьи. По словам Нателашвили, это вызвано тем, что в Грузии «правят спецслужбы и невозможно даже мечтать о демократии».

Является критиком политики Саакашвили, обвиняя власти в фальсификации итогов выборов и других преступлениях.

8 июля 2008 года Европейский суд по правам человека в Страсбурге опубликовал решение по жалобе Лейбористской партии, возглавляемой Нателашвили, в котором признал нарушенным право на участие в выборах.

Ссылки

• Нателашвили, Шалва — статья в Лентапедии. 2012 год.

Интервью

• [archive.is/20120803023217/www.izvestia.ru/world/article3111384/ Кандидат в президенты Грузии Шалва Нателашвили: «У Саакашвили — улыбка Сатаны»] // Известия, 17 декабря 2007

Отрывок, характеризующий Нателашвили, Шалва

– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.