Натурализм (философия)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Натурали́зм (фр. naturalisme; от лат. naturalis — природный, естественный) — философское направление, которое рассматривает природу как универсальный принцип объяснения всего сущего, причём часто открыто включает в понятие «природа» также дух и духовные творения (стоики, Эпикур, Дж. Бруно, Гёте, романтизм, биологическое мировоззрение XIX века, философия жизни).

По Канту, натурализм есть выведение всего происходящего из фактов природы. В этике — это требование жизни, согласующейся с законами природы, развитие естественных побуждений, а также философская попытка объяснить понятия морали чисто природными способностями, побуждениями, инстинктами, борьбой интересов (киники, стоики, Руссо, Конт, Маркс, Ницше).





Онтологический натурализм

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Онтологический натурализм, в рамках которого обсуждаются вопросы о том, что существует или не существует в мире. Центральным тезисом онтологического натурализма является утверждение вида «Все что существует, имеет определенное качество А» о том, что существует (позитивная версия), и утверждение вида «Объекты, обладающие качеством В не существуют», о том, чего не существует (негативная версия). К положительным вариантам онтологического натурализма можно отнести многие формы физикализма и материализма.

Куайн доказывает, что «концептуальная схема» языка определяет структуру онтологии. При экспликации онтологической проблематики на языке экстенсиональной логики он формирует свой знаменитый тезис: «Быть — значит быть значением связанной переменной». Предпочтение одних онтологических картин другим объясняется сугубо прагматическими мотивами. С этим связан и тезис «онтологической относительности», в соответствии с которым наше знание об объектах, обусловлено теми научными теориями, которые мы используем. «Сущее как таковое» вне поля устанавливающих его языка и теории немыслимо.

Философия, согласно Куайну, принципиально не отличается от естественных наук, выделяясь лишь несколько большей степенью общности своих положений и принципов (ср. тезис Г. Спенсера). «Физик говорит о каузальных связях определенных событий, биолог — о каузальных связях иного типа, философ же интересуется каузальной связью вообще… что значит обусловленность одного события другим… какие типы вещей составляют в совокупности систему мира?» Собственную позицию Куайн квалифицирует как натурализм, или научный реализм.

Эпистемологический натурализм

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Эпистемологический натурализм обсуждает источник веры, лежащей в основе знания. Эпистемологический натурализм имеет две разновидности — экстернализм и интернализм, которые расходятся в толковании источника ментальных состояний. С точки зрения экстернализма, причиной наших представлений являются внешние по отношению к нам субъекты. Для интерналиста не существует внешних объектов или сущностей, которые лежат вне мозга субъекта и все представления о мире являются следствием ментальных состояний. Обе версии эпистемологического натурализма отрицают возможность априорного знания.

Семантический натурализм

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Семантический натурализм описывает процесс смыслообразования и признаки, которые отличают осмысленные предложения от бессмысленных. Ядром семантического натурализма является утверждение о том, что философские утверждения относительно языка, имеющие познавательную ценность, должны формулироваться в рамках естественных наук. Семантический натурализм имеет сильную и слабую версии. Сильная версия натурализма выставляет требование логической редукции, согласно которому, все осмысленные суждения следует сводить к суждениям естественных наук, особенно физики, что обеспечит терминологическую и методологическую гомогенность и единство. Слабая версия семантического натурализма преследует цель разработать способ провести границу между эмпирической и теоретической областями в научной теории.

Методологический натурализм

Методологический натурализм, в рамках которого обсуждаются допустимые в философии методы. Методологический натурализм имеет слабую и сильную версии.

Сильная версия методологического натурализма утверждает, что в философии допустимы исключительно естественно-научные методы, которые используются в естественных науках, поскольку только они ведут надежным путём получения знаний. Эта версия часто формулируется как требование исключить из научного рассмотрения телеологическое объяснение в пользу причинного.

Слабая версия методологического натурализма является вариантом утверждения об отсутствии четких границ между различными естественными науками. Поскольку строгих границ, по мнению методологического натуралиста, не существует, возможно перенесение методов естественных наук в область наук гуманитарных. Обе версии методологического натурализма исключают возможность трансцендентальной философии и исследований в области теории познания, выходящие за рамки материальной области. Ярким примером сциентизма является программа натурализации эпистемологии Куайна: «Эпистемология, или что-то подобное, просто оказывается частью психологии и, следовательно, естественной наукой. Она изучает природные явления, такие как физический человеческий субъект».[1]

Антинатурализм

Онтологический антинатурализм выступает против сведения всех процессов к причинно обусловленным, указывая на акты свободы воли и творческую активность человека.

Эпистемологический антинатурализм защищает право на существование альтернативных (не натуралистических) теорий познания.

Семантический антинатурализм утверждает осмысленность определенного класса высказываний, которые касаются описания психического состояния субъекта, несводимого к физикалистскому языку.

Методологический антинатурализм ставит вопрос о допустимости применения данных естественных наук для решения философских проблем, поскольку естественнонаучные методы не гарантируют достоверного знания.

Критика натурализма

1. Самообращение. Натурализм сам ненаучный и, таким образом, недостаточно обоснован. Аргумент самообращения может быть усложнен дополнительным рассуждением о том, что принципы натурализма не являются априорными и, следовательно, должны оцениваться не как достоверные суждения, а как вероятностные.

2. Возможность альтернативных подходов. Поскольку натурализм не достоверен, постольку натуралистические указания на то, какие области и аспекты человеческой деятельности доступны для изучения, не запрещают альтернативных подходов. Эта брешь в основании натурализма является лазейкой не только для вполне легитимных альтернативных философских методов — спекулятивной метафизики, интроспекции, ментализма, экзистенциализма, но и для эзотерики, мистики, спиритуализма.

3. Нормативность. Согласно натурализму, решение философских проблем возможно только на основе данных естественных наук. Но если эпистемологические проблемы являются научными проблемами, то философы не должны вмешиваться в решение этих проблем.

4. Парадокс Гуссерля. Недостаточное обоснование натурализма ведет к релятивизму: структура нашего мозга определяет вид нашей логики, то есть наш путь построения заключений. Поэтому содержание некоторой пропозиции может быть истинно для одного вида мозга и ложно для другого. Это утверждение известно как парадокс Гуссерля: «натурализованная эпистемология думает, что должна найти основной язык или фундаментальную „схему мышления“ которая получена здесь и сейчас и мы должны принять их перед тем как мы сможем их обосновать»[2]

5. Теоретическая нагруженность языка и наблюдения. Одна из задач натуралиста — дать описание области ментальных явлений в научных терминах, без ссылки на «духовное». В словарь натуралиста входят такие термины, как «информация», «значение», «репрезентация», «признаки». Однако определение этих терминов подразумевает субъекта, его представление и понимание, целевые установки. Информация предполагает наличие канала передачи и декодирующее устройство, в качестве которых, применительно к человеческому субъекту, понимаются органы чувств и сознание. Значение зависит от словоупотребления в речи, репрезентация возможна там, где возможна интерпретация и понимание, признак является признаком для кого-то. Таким образом, натуралисту не удается избежать менталистской терминологии.

Напишите отзыв о статье "Натурализм (философия)"

Примечания

  1. Quine W. V. Epistemology Naturalized // Ontological Relativity and Other Essays. Columbia University Press, New York, 1969, p. 82.
  2. Sukkop T. Outlina of Arguments against Naturalisms: Level and Classifications // 29th International Wittgenstein Symposium. V. XIV. — Kirchberg am Wechsel, 2006. — p. 346.

Ссылки

  • Канарш Г. Ю. [www.zpu-journal.ru/zpu/2005_1/Kanarsh/13.pdf Социальная справедливость с позиций натурализма и волюнтаризма] // Знание. Понимание. Умение — 2005. — № 1. — С. 102—110.
  • Numbers R. L. Science without God: Natural Laws and Christian Beliefs // When Science and Christianity Meet, edited by David C. Lindberg, Ronald L. Numbers. — University of Chicago Press, 2003. — P. 267.


Отрывок, характеризующий Натурализм (философия)

– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.