Натьяшастра
«Натьяша́стра» (санскр. नाट्य शास्त्र, Nātyaśāstra IAST, «Чтение о драме»)[1] — древнеиндийский текст на санскрите, один из крупнейших и древнейших трактатов по театральному искусству и теории драмы и музыки, наряду с «Поэтикой» Аристотеля.[1] Дошедшая до наших дней редакция «Натья-шастры» датируется большинством учёных III—IV веками,[1] однако составление текста заняло несколько веков и возможно началось уже в IV веке до н. э. Индуистская традиция, в свою очередь, приписывает авторство текста ведийскому мудрецу Бхарате Муни. «Натья-шастра» — это объёмное произведение в 36 главах, которое даёт исчерпывающие сведения о малейших деталях представления, описывает все стороны театрального искусства.[1] Наиболее авторитетным комментарием к «Натья-шастре» является «Абхинавабхарати» авторства Абхинавагупты.
Содержание
Содержание
Книга начинается с того, что к «мастеру театра» Бхарате приходят гости и спросили его о созданном им трактате «Натьяведа». Тот им ответил, что Натьяведа была ниспослана Брахмой. Младшие боги попросили Брахму дать людям понятное откровение для всех варн. Создав Натьяведу, Брахма передал её Бхарате. Натьяведа могла быть исполняема лишь в виде танца. Существовало 4 стиля: риторический (бхарати), патетический (саттвати), энергический (арабхати) и изящный (кайшики). Последний стиль был невозможен без женщин, которым необходимо было предоставить прекрасные одежды и которые должны были быть исполнены состоянием бхавы. Первые танцы исполняли небесные девы, созданные непосредственно Брахмой. Первым представлением был праздник Знамени Индры, день победы над асурами. После представления актеры были вознаграждены подарками. Однако артисты столкнулись с завистью демонов.
Трактат объясняет суть драмы как представление состояния трех миров. В ней упоминаются долг, охота, деньги, мир, смех, борьба, любовь, убийство. Она учит долгу и любви, сообщает мужество и дает развлечение. В театре имеется восемь раса: любовное, комическое, трагическое, яростное, героическое, устрашающее, отвращающее и волшебное. Им соответствует восемь чувств: любовная страсть, смех, горе и гнев и энергия, страх, отвращение и изумление. В театральном искусстве имеются четыре метода искусства актерского представления: движение, слова, ахарья-гримом (в том числе реквизит), естественные чувства. Отношение бхава и раса определяются так: «бхава вызывают раса, а не раса вызывают бхава»
См. также
Напишите отзыв о статье "Натьяшастра"
Примечания
Ссылки
- [lib.ru/URIKOVA/SANTEM/bharata.txt Бхарата Натьяшастра]
- [bibliofond.ru/view.aspx?id=75566 Натьяшастра]
Литература
- Гандхарва-веда // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Ватсьяян К. Наставление в искусстве театра: «Натьяшастра» Бхараты. М.: Восточная литература, 2009—206 с. ISBN 978-5-02-036379-3
- Лидова Н. Р. Драма и ритуал в древней Индии. М.: Наука, 1992. (монография). Автореферат см. [cheloveknauka.com/natyashastra-i-proishozhdenie-drevneindiyskoy-dramy здесь]
| |||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Натьяшастра
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
