Наумов, Вадим Владимирович

Вадим Наумов

Персональные данные
Представляет	Россия
Дата рождения	7 апреля 1969(1969-04-07) (55 лет)
Место рождения	Ленинград
Бывшие партнёры	Евгения Шишкова
Бывшие тренеры	Наталья Павлова Людмила Великова, Э. Бейлина
Спортивные достижения Лучшие результаты по системе ИСУ (на международных любительских соревнованиях) Сумма: Не соревновался по новой судейской системе Завершил выступления

Вади́м Влади́мирович Нау́мов (родился 7 апреля 1969 в Ленинграде) — российский фигурист, выступавший в категории парное катание. В паре с Евгенией Шишковой выиграл чемпионат мира по фигурному катанию в 1994. На зимней Олимпиаде 1992 они заняли пятое место, на зимней Олимпиаде 1994 — четвёртое.

Биография

Вадим Наумов начал заниматься фигурным катанием в 1979 в возрасте 10 лет. Первым его тренером была Е.Бейлина.

Пара Шишкова — Наумов тренировалась у Людмилы Георгиевны Великовой, хореографами пары были Наталья Печерская и Александр Стёпин.

После того, как пара не была принята в олимпийскую сборную России в 1998, Евгения и Вадим ушли из любительского спорта.

Евгения Шишкова и Вадим Наумов поженились 7 августа 1995 в Санкт-Петербурге, их сын Максим родился 1 августа 2001 года.

Сейчас Вадим Наумов живёт и занимается тренерской работой вместе с женой в Симсбери, штат Коннектикут. В частности, они тренировали американскую пару Кэтрин Оршер — Гаррет Лукаш (чемпионы США 2005 года и бронзовые призёры чемпионата Четырёх континентов 2005 года)).

Спортивные достижения

Соревнования/Сезон	1990—91	1991—92	1992—93	1993—94	1994—95	1995—96	1996—97
Зимние Олимпийские игры		5		4
Чемпионаты мира	5	5	3	1	2	4
Чемпионаты Европы	3	3	3	2	3
Финалы серии Гран-При						1
Чемпионаты России			1	3		1	3

См. также

• Фигурное катание на зимних Олимпийских играх 1992 — парное катание
• Фигурное катание на зимних Олимпийских играх 1994 — парное катание

Ссылки

• [www.pairsonice.net/profileview.php?pid=64 Профиль пары на pairsonice.net]  (англ.)
• [www.solovieff.ru/main.mhtml?Part=59&PubID=365 Профиль В.Наумова на сайте В.Соловьёва]  (рус.)

Отрывок, характеризующий Наумов, Вадим Владимирович

– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.