Наумов, Фёдор Васильевич
| Федор Васильевич Наумов | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 1737 — 1738 | |||
| |||
| 1738 — 1740 | |||
| Преемник: | Петр Наумович Мельгунов | ||
| |||
| 1740 — 1744 | |||
| Предшественник: | Яков Петрович Шаховской | ||
| Преемник: | Антон Мануилович Девиер | ||
| Рождение: | 1692 Русское царство
| ||
| Смерть: | 1757 Российская империя
| ||
| Супруга: | Мария Михайловна Самарина | ||
| Дети: | дочь Анна | ||
| Награды: |
| ||
Фёдор Васи́льевич Нау́мов (1692—1757[1]) — русский государственный деятель из рода Наумовых: действительный тайный советник, сенатор, член Ревизионной коллегии, генерал-полицмейстер Санкт-Петербурга (1740—1744).
Владелец обширных поместий в губерниях Нижегородской (Ветлуга, Помра и др.) и Московской (Киясово, Ляхово и др.).
Биография
Получил домашнее образование. С 1708 года служил в московском Судном приказе; с 1711 был адъютантом Я. Ф. Долгорукова, возглавлявшего кригс-комиссариат (см. Кригс-комиссариат в Викитеке). С 1717 — ревизор-кригс-комиссар.
В 1719 году Наумов был возведён в статские советники, а после смерти Петра I назначен в 1726 году в Москву — членом Комиссии о коммерции. В 1727 году был пожалован в действительные статские советники; в 1727—1728 годы был министром-советником при гетмане Данииле Павловиче Апостоле.
После возвращения в Петербург 12 июля 1728 года был награждён орденом Св. Александра Невского и пожалован в тайные советники.
В 1730 году был отправлен на строительство Ново-Закамской (Черемшанской) линии крепостей.
В 1737 году вернулся в Москву и был назначен главным судьёй Судного приказа, а в 1738 году — петербургским вице-губернатором.
В 1739 году принял участие в суде над князьями Долгоруковыми и Артемием Волынским [2]
В 1740 году был произведён в генерал-лейтенанты и назначен петербургским генерал-полицмейстером.
Деятельность в Санкт-Петербурге
Большую часть усилий Наумову пришлось тратить на восстановление фактически разогнанного в 1740 году штата столичной полиции. Обязанности «стражей порядка» в этот период выполняли солдаты столичного гарнизона, которые не слишком-то уважительно относились к генерал-полицмейстеру. Историк Н. М. Голь пишет, что в архиве сохранилась жалоба на Наумовакасающаяся проезда по мосту через Неву… Мост был платный… Наумов платить отказался — неловко как-то главному над городом начальнику в этом же городе в казну еще заплатить. Сенат дал специальное разъяснение: бесплатно через мост пропускаются лишь дворцовые курьеры, участники официальных церемоний, члены царствующей фамилии и лица, едущие на пожар. А Наумов ехал не на пожар. Так что пришлось ему платить.
- Ввёл запрет на кулачные бои.
- Издал приказ: не иметь в домах на центральных улицах битых оконных стекол.
- Предложил использовать участок перед Зимним дворцом под пастбище для коров дворцовой фермы.
- Кроме того, генерал-полицмейстер возобновил отлов нищих, борьбу с преступностью и, наконец, надзор за казенным строительством.
17 декабря 1744 года Фёдор Васильевич Наумов был снят со своей должности, однако сохранил за собой звание сенатора до 1753 года, когда подал в отставку и получил от императрицы в качестве «прощального подарка» чин действительного тайного советника с соответствующей пенсией.
Наумов был одним из постоянных благотворителей Успенского Брусенского женского монастыря: построил вокруг монастыря кирпичную ограду; пожертвовал обители земли в окрестностях Коломны.
Семья
От брака с Марией Михайловной, дочерью петровского сенатора Самарина, имел единственную дочь Анну (1740—1796), которая стала женой ветреного князя Андрея Белосельского, жившего почти постоянно за границей. Наскучив жизнью с мужем в Париже, она вернулась в Москву, где попала под влияние братьев Салтыковых, пользовавшихся в московском обществе не лучшей репутацией. По характеристике Болотова, княгиня Белосельская была «ума не совсем острого, а несколько простовата, хотя с другой стороны очень добродушна».
За Марией Михайловной числилось «сельцо Ивахнино с полусельцом Вышние Горки и полудеревней Нижние Горки», вошедшие позднее во владение сенатора А. А. Писарева — Горки.
Напишите отзыв о статье "Наумов, Фёдор Васильевич"
Примечания
- ↑ По некоторым сведениям — 1760.
- ↑ Иван Алексеевич, Василий Лукич, Сергей Григорьевич и Иван Григорьевич были приговарены к смертной казни; Василий Владимирович и Михаил Владимирович — к ссылке.
Литература
- Руководители Санкт-Петербурга — СПб.: Издательский дом «Нева»; М.: «ОЛМА-ПРЕСС», 2003. — 576 с. — С. 106—108.
- РГАДА. — Ф. 198. — Оп. 1. — Ед. хр. 471. — Л. 75; 75 об.
| ||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Наумов, Фёдор Васильевич
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!
Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
