Научно-исследовательский флот Российской академии наук

Научно-исследовательский флот Российской академии наук — флот Российской академии наук, предназначен для научного исследования морей и океанов, а также для связи с космическими аппаратами.

История

Предыстория

Русские исследования морей и океанов начались в XVII веке. Согласно сохранившимся архивным документам в 1639—1641 годах были открыты на Севере полуострова Ямал и Таймыр, а на Дальнем Востоке изучено побережье Охотского моря. В 1648 году отряд на шести кочах во главе с Семёном Дежнёвым вышел из устья реки Колыма и впервые в мире обогнул Чукотский полуостров. Дальше они направились из Северного Ледовитого океана в Тихий, получив доказательство разделения Америки и Азии проливом. С 1682 года после того, как был основан Якутский острог, русские начали осваивать Колымский край, Охотское побережье и Камчатку, которые к началу XVIII века стали принадлежать Русскому царству.

В 1713 году Петром I был подписан указ о поиске наилучшего морского пути на Камчатку. После этого из Санкт-Петербурга в Охотск отправились архангельские кораблестроители К. Машков, Н. Треска, Я. Невейцин и И. Бутии. Они внесли значительный вклад в строительство судов и кораблей в Охотске. На охотской верфи было построено первое русское морское судно — ладья «Восток» длиной — 8,5 сажень, шириной — 3 сажени, с осадкой с грузом — 3,5 фута, на которой казак Кузьма Соколов открыл морской путь до берегов Камчатки, что дало начало дальневосточному русскому мореходству. Позднее на верфи были построены и другие ладьи «Фортуна», «Восточный Гавриил» и «Лев».

Осенью 1720 года ладья "Восток " доставила на Камчатку выпускников Морской Академии И. М. Евреинова и Ф. Ф. Лужина, которые отсюда отправились в секретную экспедицию по приказу российского императора для описания Камчатки и поиска пролива между Америкой и Азией. Во время своего плавания в мае-июне 1721 года И. М. Евреинов и Ф. Ф. Лужин впервые дошли до Центральной части Курильской гряды, в том числе и острова Шпи-мушир, нанеся на карту 14 островов, о чём представили в конце 1722 года отчёт Петру I. Тем не менее, достичь главной цели экспедиция не смогла. Поэтому в 1725 году для подтверждения или опровержения существования пролива между Америкой и Азией по приказу Петра I формируется Первая Камчатская экспедиция. Под руководством капитан-командора В. И. Беринг и лейтенанта А. И. Чирикова экспедиция на боте «Святой Гавриил» изучила восточную часть Берингова моря и пролив, соединяющий его с Северным Ледовитым океаном, а также описала некоторые участки побережий Камчатки и Чукотки.

В 1732 году штурман И. Федоров, геодезист М. С. Гвоздёв и мореход К. Машков, дойдя морским путём до мыса Дежнёва, совершили поход к северо-западным берегам Северной Америки, на которые из-за сильного шторма высаживаться не стали. В результате своего путешествии они нанесли на карту оба берега Берингова пролива и некоторые острова этого района.

Великая Северная экспедиция

По проекту, разработанному Сенатом, Адмиралтейств-коллегией и Петербургской Академией наук была подготовлена Вторая Камчатская экспедиция, главной задачей которой было открытие пути в Америку. В июне 1741 года Из Петропавловска к Северной Америке отправились пакетботы «Св. Пётр» под командованием В. Беринга и «Св. Павел» под командованием А. И. Чирикова. Через две недели плавания начался шторм, после которого суда потеряли связь с друг с другом и в дальнейшем следовали самостоятельно.

Пакетбот «Св. Пётр» с командой из 71 человека во главе с В. Берингом почти через шестьдесят дней вышли к американским берегам, где открыли некоторые острова. Во время обратного путешествия их задерживали сильные встречные ветры, но тем не менее они смогли достигнуть островов, которые позже назвали Командорскими. Авария судна заставила измученный болезнями и голодом экипаж высадиться на один из этих островов, где умер Витус Беринг. Оставшиеся возвратились в Петропавловск в августе 1742 года.

Пакетбот «Св. Павел» во главе с А. И. Чириковым достиг берега Америки южнее острова Ситхи 16 июля 1741 года. Две недели судно следовало вдоль побережья, а затем легло на курс в Петропавловск, куда прибыло 10 октября 1741 года. В результате путешествии «Святого Павла» были открыты новые острова. Чириков в этой экспедиции впервые пытался исследовать океанские течения.

Отряд Второй Камчатской экспедиции во главе М. П. Шпанберга на трёх судах «Архангел Михаил», «Надежда» и «Св. Гавриил» вышли к берегам Японии, пройдя Курильские острова.

XIX век

Начало XIX века ознаменовалось организацией двух масштабных кругосветных экспедиций, обе из которых пришлись на время царствования императора Александра I.

Первая кругосветная экспедиция получила название "Первое русское кругосветное плавание" и состоялась в 1803 - 1806 гг. на шлюпах "Надежда" и "Нева" под командованием Ивана Крузенштерна и Юрия Лисянского. В результате экспедиции были получены ценные сведения о географии ранее незнакомых стран и местностей, океанологические сведения. В 1819 - 1821 годах была предпринята Первая русская антарктическая экспедиция на шлюпах "Восток" и "Мирный", которыми командовали Фаддей Беллинскаузен и Михаил Лазарев. В результат экспедиции были открыты шестой материк - Антарктида, и 29 островов. Эти две экспедиции внесли огромный вклад в развитие отечественной и мировой географии и океанологии.

Кроме Первой кругосветной и Первой антарктической в первой половине XIX века был предпринят еще ряд кругосветных экспедиций в Мировой океан: в 1815 - 1818 годпах на корабле "Рюрик" и в 1823 - 1826 годах на шлюпе "Предприятие" (обеими экспедициями командовал Отто Коцебу).

До середины XIX века в российской океанологии происходил сбор и накопление статистической информации о морских и океанических бассейнах с использованием транспортных, рыбопромысловых судов или военных кораблей. Например, важный вклад в океанологию внёс учёный-флотоводец С. О. Макаров. на корвете «Витязь» и судне «Тамань». После второй половины XIX века началось детальное изучение процессов в Мировом океане, для чего использовать обычные корабли и суда всё чаще оказывалось малоэффективным. Поэтому по инициативе выдающегося гидролога и зоолога Н. М. Книповича было разработано техническое задание на постройку на немецком судостроительном заводе «Бремер Вулкан» первого в мире специально оборудованного парового судна, которое было изготовлено в 1899 году и названо «Андрей Первозванный» (с 1910 года «Мурман»). Размещённые на его борту гидрологическая и биологическая лаборатории, оборудование для проведения тральных и гидрографических работ, позволяло судну вести научно-промысловые исследования в северных широтах.

XX век

На дальнейшее развитие российского научно-исследовательского флота повлиял первый международный полярный год, который состоялся в 1882—1883 годы, а также создание в 1902 году Международного совета по изучению моря, в котором вице-президентом и представителем Российской империи был профессор Н. М. Книпович. Совет разработал программы исследования морей и океана, для выполнения которых необходимы были специально спроектированные экспедиционные научно-исследовательские суда разного назначения. Судостроительная промышленность России до 1914 года была способна построить суда, удовлетворяющие всем требованиям Морского регистра и Международного совета по изучению моря, но из-за начала Первой мировой войны все работы в этом направлении были прекращены. Только в 1921 году на основе декрета Совнаркома РСФСР был построен первый советское океанографическое научно-исследовательское судно «Персей», специально оборудованное для комплексных научных исследований в арктических морях. В дальнейшем в качестве НИС использовались малотоннажные рыболовецкие суда, ледоколы или крупные морские транспорты, такие как («Челюскин», «Сибиряков», «Литке», «Гагара», «Ленинградсовет», «Садко», «Русанов», «Таймыр», «Ингул» и др.

После окончания Великой Отечественной войны систематические исследования морей и океана возобновились в 1949 году. В это время германское судно «Марс» было переоборудовано в НИС «Витязь», которое оснастили современной для того времени бортовой научной аппаратурой. Впоследствии научно-исследовательский флот академии наук СССР пополнился другими судами: «Михаил Лермонтов», «Академик Сергей Вавилов», «Космонавт Юрий Гагарин», «Академик Мстислав Кельдыш», «Пётр Лебедев» и др. К началу 1961 году в составе научно-исследовательского флота АН СССР входило 37 морских судов, к началу 1991 года — 293 судна общей валовой вместимостью 537 928 тонн, в том числе 25 морских судов.

После распада СССР флот Российской академии наук состоял из 24 судна. 82 судна научно-исследовательского флота АН СССР перешли Украине, в которой из-за отсутствия необходимого финансирования были выведены из строя такие суда, как «Космонавт Юрий Гагарин», «Академик Сергей Королёв», «Академик А. Ковалевский», «Михаил Лермонтов» и др.

В 1997 году Указом Президента Российской Федерации была утверждена Федеральная программа Российской Федерации «Мировой океан». Головным исполнителем одной из её подпрограмм «Исследование природы Мирового океана» назначена Российская академия наук, в научно-исследовательском флоте которой в 2005 году находилось 22 судна.

Служба космических исследований

В 1970 году распоряжением Президиума АН СССР от 4 ноября 1970 г. № 34-1466 при Отделе морских экспедиционных работ была создана «Служба космических исследований» — СКИ ОМЭР АН СССР. В эту службу вошли научно-исследовательские суда, предназначенные для управления космическими аппаратами, для выполнения траекторных и телеметрических измерений, а также для поддержания связи с экипажами космических кораблей и станций.

Научно-исследовательские суда Российской академии наук

Научно-исследовательские суда института океанологии им. П. П. Ширшова РАН

• НИС «Академик Мстислав Келдыш»
• НИС «Академик Сергей Вавилов»
• НИС «Академик Иоффе»
• НИС «Профессор Штокман»
• НИС «Рифт»
• НИС «Акванавт»
• НИС «Шельф»

Научно-исследовательские суда Южного научного центра РАН

• НИС «Денеб»
• НИС «Профессор Панов»

Научно-исследовательские суда Мурманского морского биологического института

• НИС «Профессор Панов»
• «Дальние Зеленцы»
• «Помор»
• "Профессор Панов

Научно-исследовательские суда Дальновосточного отделения РАН

• НИС «Академик Александр Виноградов»
• НИС «Академик Александр Несмеянов»
• НИС "Академик М.А.Лаврентьев"
• НИС "Академик Опарин"
• НИС "Профессор Богоров"
• НИС "Профессор Гагаринский"
• НИС "Луговое"
• Р/к "Ларга"
• Р/к "Инесса"
• яхта "Блюз"

Служба космических исследований

• «Космонавт Владимир Комаров»
• «Боровичи»
• «Невель»
• «Кегостров»
• «Моржовец»
• «Академик Сергей Королев»
• «Космонавт Юрий Гагарин»
• «Космонавт Владислав Волков»
• «Космонавт Георгий Добровольский»
• «Космонавт Павел Беляев»
• «Космонавт Виктор Пацаев»

Прочие научно-исследовательские судна РАН

• «Академик Борис Петров» — Институт геохимии и аналитической химии имени В. И. Вернадского РАН
• «Академик Николай Страхов» — Геологический институт РАН

Ссылки

• [www.ocean.ru/component/option,com_frontpage/Itemid,1/ Сайт научно-исследовательского флота института океанологии им. П. П. Ширшова Российской академии наук]
• [www.ssc-ras.ru/page423.html Сайт Южного научного центра Российской академии наук (ЮНЦ РАН)]
• [www.mmbi.info/expeditions/fleet/ Научный флот Мурмансколго морского биологического института]
• [korabley.net/news/2009-01-26-148 НИС «Космонавт Юрий Гагарин»]

Литература

• Краснов В. Н., Балабин В. В. История научно-исследовательского флота Российской академии наук // Институт истории естествознания и техники им. С. И. Вавилова РАН. — М.: Наука, 2005. — 264

Отрывок, характеризующий Научно-исследовательский флот Российской академии наук

– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.