Нахимов, Аким Николаевич
Нахи́мов, Аки́м Никола́евич (8 (19) сентября 1782, под Харьковом — 18 (30) июля 1814 [1], Шейчино [2]) — русский и украинский поэт, сатирик.
Биография
Происхождение
«Дворянинъ Слободско-Украинской Губернїи и Кандидатъ ИМПЕРАТОРСКАГО Харьковскаго Университета» А. Н. Нахимов был сыном небогатого помещика. Его предки прибыли на Слобожанщину в середине XVIII века. Двое из них уже в 1767 г. числились в списке дворян Ахтырской провинции как владельцы крепостных: комиссар Николай Нахимов имел 30 душ, а его брат «сотник и директор» Семен Нахимов — 25. В 1785 г. в совместном владении братьев пребывало сельцо Поповка (недалеко от нынешнего села Мерла), где проживало 20 душ. Вероятно, тут и родился в семье поручика Николая Нахимова сын Аким. Вскоре в руки его отца перешли все владения родственников на Богодуховщине. В начале XIX века у него уже более 3500 десятин земли. В селе Шейчине, население которого за два десятилетия выросло почти в 13 раз, было уже более 150 человек, «кои зажитком средственны». Тут был построен деревянный господский дом, винокуренный завод, водяная мельница и просорушка.
Творчество
Воспитывался в Московском Благородном пансионе. Еще в отроческом возрасте были отмечены его отличные дарования и успехи, особенно в словесности; уже тогда были напечатаны некоторые его переводы. Некоторое время он служил в гусарском полку, недолго был на статской службе в Петербурге. В 1804 году вернулся на родину[3] и поступил в Харьковский университет (по словесному факультету). Пребывание в университете составило тот период, когда он написал большинство своих произведений. В 1808 году он закончил университет и получил звание кандидата, написав по этому поводу стихотворение:
…Петлицъ сїянїемъ сребристымъ озаренъ,
Стою на степени высокой Кандидата!
И слава осѣнивъ меня своимъ крыломъ,
С улыбкой кажетъ всѣмъ печатный мой Дипломъ!..
Когда вышел указ про экзамены при университетах на гражданские чины, он написал свою знаменитую сатиру «Элегия», прославившую имя автора не только в Харькове, но и далеко за его пределами. Её переписывали, читали, учили наизусть:
Восплачь Канцеляристъ, Повытчикъ, Секретарь,
надсмотрщикъ возрыдай и вся приказна тварь!
Ланиты въ горести чернилами натрите
И въ перси перьями другъ друга поразите.
О сколь вы за грѣхи наказаны судьбой!
Зрятъ тучу страшную палаты надъ собой,
Которой молнїя грозитъ намъ просвѣщеньемъ…
Когда при Харьковском университете были открыты курсы для чиновников, А. Н. Нахимова пригласили читать на них курс словесности (русский язык и грамматику). В 1811 году он безвыездно поселился в своем имении в селе Шейчине.
Знал латынь, на немецком, французском и английском свободно разговаривал. Натура экспансивная, впечатлительная, свои чувства он выражал часто в резкой форме. Про несправедливости говорил горячо, с негодованием, резко обличал мздоимство чиновников. Остро высмеивал французов-гувернеров и их питомцев вместе с родителями последних:
…Въ Французѣ дивномъ семъ приходитъ къ вамъ Сократъ;
Какое щастїе для васъ и вашихъ чадъ!..
<…>
…Французамъ помогать обязанъ Русскїй всякъ,
Кто мыслитъ иначе, тотъ варваръ и дуракъ…
Доставалось от сатирика и «ученым мужам». Глубоко ценя просвещение, Харьковский университет, который он окончил, и его лучших профессоров, он одновременно зло высмеивал тех «просветителей», что блистали не умом, а мундирами:
Чтобъ мрачную страну наукой озарить,
Ученыхъ множество въ Украину валитъ.
Сїяютъ здѣсь они, какъ въ темнотѣ зарницы,
Но что блѣститъ у нихъ? Мундирныя петлицы!
Современники сравнивали его с Кантемиром, Сумароковым, Фонвизиным.
Печатался он только в периодических изданиях и умер, так и не дождавшись выхода в свет первого (и единственного) сборника своих сочинений; друзья поэта издали его посмертно в 1815 году: Сочиненїя Акима Нахимова въ стихахъ и прозѣ, напечатанныя по смерти его. — Харьковъ, въ Университетской типографїи, 1815. Книга была очень популярна и переиздавалась с дополнениями:
- 1816, Харьков, изд. Борзенкова;
- 1822, М., тип. С. Селивановского;
- 1841, М., изд. А. Глазунова;
- 1841, М., изд. Исаева, тип. Н. Степанова;
- 1842, М., тип. В. Кириллова;
- 1849, СПб., изд. А. Смирдина; ([imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=948 Сочинения Нахимова.])
- 1852, М., тип. Т. Т. Волкова.
Напишите отзыв о статье "Нахимов, Аким Николаевич"
Примечания
- ↑ Так указано в предисловии к его сборнику 1815 года; Г. Н. Геннади указывает 17 (29) июня 1815)
- ↑ Ныне село Ивано-Шейчино Богодуховского района Харьковской области.
- ↑ [www.poesis.ru/poeti-poezia/nahimov/biograph.htm Поэзия Московского университета]
Источники
- Г. Н. Геннади Справочный словарь о русскихъ писателяхъ и ученыхъ, умершихъ въ XVIII и XIX столѣтіяхъ, и списокъ русскихъ книгъ с 1725 по 1825. Томъ третій: Н—Р. — М.: Типографія Штаба Московскаго Военнаго Округа, 1908. [Репринт: The Hague — Paris: Mouton, 1969, выпуск 156/3 в серии «Slavistic printings and reprintings».]
- [www.rulex.ru/01140024.htm Нахимов Аким Николаевич] — биография из сетевой версии «Русского биографического словаря».
- [www.bogodukhov.h12.ru/articles.php?lng=ru&pg=30 Биография] (укр.).
Отрывок, характеризующий Нахимов, Аким Николаевич
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.
