Нахтигал, Райко

Райко Нахтигал
Rajko Nahtigal [rájko náhtigal]
Райко Нахтигал в 1930-е годы
Дата рождения:	14 апреля 1877
Место рождения:	Ново Место (Словения)
Дата смерти:	29 марта 1958(1958-03-29)
Место смерти:	Любляна (Словения)
Страна:	Словения
Научная сфера:	славянская филология, сравнительно-историческое языкознание
Учёное звание:	профессор, академик Словенской академии науки и искусств
Альма-матер:	Философский факультет венского университета
Научный руководитель:	акад. В. Ягич

Ра́йко На́хтигал (14 апреля 1877 — 29 марта 1958) — словенский филолог, славист, лингвист, исследователь старославянского языка и письменности, сравнительной грамматики славянских языков, истории словенского языка, древнерусской литературы и русского языка. Известен публикациями памятников славянской письменности (Синайский требник, 1941—1942 и Слово о полку Игореве, 1954). Его «Славянские языки» (1938, 1952, пер. на рус. 1963) до сих пор остаются одним из авторитетных источников по славянской филологии.

Биография

Родился в небольшом словенском городке Ново Место, здесь окончил школу и первые два класса гимназии. Затем учился в Любляне, куда семья переехала в 1889 году после смерти отца. В гимназии заинтересовался сравнительно-историческим языкознанием, читал труды Бругманна, Лескина и др. В 1895—1900 гг. учился на философском факультете Венского университета, где слушал лекции известных славистов своего времени — Игнатия Ягича, Вацлава Вондрака и др. В университете изучал славянские языки, в особенности русский, и в 1901 году написал диссертацию, посвящённую памятнику «Беседа трёх святителей». В 1900 году по ходатайству Ягича был командирован в Россию (Москва, Петроград), где пробыл два года. Здесь Нахтигал много занимался в книгохранилищах, слушал лекции русских славистов, познакомился с Ф. Ф. Фортунатовым, Е. Ф. Коршем, Р. Ф. Брандтом и др. учеными. Участвовал в деятельности Славянской комиссии Императорского Московского археологического общества и в создании Московской диалектологической комиссии.

Осенью 1902 года Р. Нахтигал вернулся в Венуи занялся преподаванием русского языка в Институте восточных языков и в Экспортной академии. В 1913 году он был избран экстраординарным профессором славянской (словенской) филологии университета в Граце, где заменил в этой должности проф. К. Штрекеля. В период работы в университете в Граце Нахтигал особенно активно занимался исследованием словенского языка и его истории, опубликовал работы о языке «Фрейзингенских отрывков» (словен. Brižinski spomeniki).

Весной 1917 года по просьбе группы албанских литераторов в Скадаре (Шкодере) совершил поездку в Албанию для оказания помощи в создании литературного албанского языка.

В 1917 году был избран профессором университета в Граце. С 1918 года вместе с Франом Рамовшем, секретарем Комиссии по созданию словенского университета, начал деятельность по его организации в Любляне. Сюда Нахтигал и переехал в 1919 году. Летом того же года он был избран ординарным профессором славянской филологии Люблянского университета. Р. Нахтигал стал первым деканом философского факультета Люблянского университета, а в 1927—1928 гг. — его ректором. Много сил Нахтигал отдал организации отделения славянской филологии, которым руководил все время до ухода на пенсию в 1953. В Люблянском университете читал лекции по старославянскому языку, русскому языку, введению в славянское языкознание и др..

После образования Словенской академии наук и искусств был её членом и первым президентом (1939—1942). В 1921 году инициировал создание Научного общества гуманитарных наук в Любляне, председателем которого был долгие годы. Он же инициировал научные филологические издания Časopis za slovenski jezik, književnost in zgodovino, Slavistična revija, Južnoslovenski filolog, а также общегуманитарное периодическое издание Razprave znanstvenega društva za humanistične vede.

Нахтигал был членом-корреспондентом Сербской королевской академии наук, Югославской академии наук и искусств в Загребе и Славянского института (Slovanský ústav), основанном 25 января 1922 года в Праге.

Умер Р. Нахтигал в Любляне 29 марта 1958 года.

В 1977 в Любляне прошла международная конференция, посвящённая столетнему юбилею Райко Нахтигала, по материалам которой в Любляне вышел сборник научных статей Slovansko jezikoslovje: Nahtigalov zbornik (ред. Фр. Якопин).

Вклад в науку

Нахтигал интересовался прежде всего старославянской проблематикой, древнерусским и современным русским языком, славянским сравнительно-историческим языкознанием и историей славянской филологии.

Ещё во время учёбы в Венском университете под руководством акад. Ягича Нахтигал занялся вопросами фонетики и акцентологии словенского языка, под его руководством знакомился с памятниками древней славянской письменности, изучал палеографию. Будучи студентом 3 курса, опубликовал рецензию на труд Гетца «Geschichte der Slavenapostel Konstantinus Kyrillus) und Methodius» в посвящённом славянской филологии научном журнале «Archiv für slavische Philologie» (ХХ, 1989). Под влиянием Ягича написал свою докторскую диссертацию «Ein Beitrag zu den Forschungen über die sogennante „Беседа трёх святителей“ (Gespräch dreier Heiligen)», опубликованную в журнале «Archiv fur slavische Philologie» (1901/2), её выводы он дополнил во время своей научной командировки в России. В «Трудах московского археологического общества» (1902, отдельный оттиск) опубликовал исследования, посвящённые старославянскому языку старозаветных книг Библии, а также исследование «Несколько заметок о следах древнего славянского паримейника в хорватской глаголической литературе» («Труды Славянской комиссии Московского археологического общества», 1902).

Большой интерес Нахтигала к памятникам письменности отразился в цикле его работ, посвящённых Синайскому требнику (Синайскому евхологию), начиная с 1925 года. Полный его текст Нахтигал опубликовал в 1941—1942 гг. в Любляне под названием: «Euchologium Sinaiticum» . I. Fotografski posnetek. II. Tekst s komentarjem in prilogo" . Это издание, по мнению акад. С. Б. Бернштейна, «во многих отношениях может считаться образцовым»

Будучи словенцем, Р. Нахтигал не мог обойти вниманием древнейший памятник славянской письменности, записанный латиницей — «Фрейзингенские отрывки», которым посвятил исследования 1915 и 1918 годов.

В свои работах он затрагивал также вопросы формирования славянской письменности (см., в частности, «Doneski k vprašanju о postanku glagolice» //lzdaja znanstveno društvo za humanističke vede v Ljubijani, 1923, 1).

Большое место в творческом наследии учёного занимает русский язык. В 1922 году вышла его книга «Akzentbewegung in der russischen Formen- und Wortbildung», написанная ещё до первой мировой войной и имевшей большое значение для изучения вопросов славянской акцентологии, поскольку содержала большой материал по русскому передвижению ударения. Во время преподавания в Вене Нахтигал написал несколько учебных книг по русскому языку. В 1917—1919 гг. издал несколько научно-популярных статей, среди них, напр., о влиянии русской революции на русский язык («Vpliv ruske revolucije na ruski jezik», «Jutranje novosti», 1923, N 233, 239). В 1946 году Райко Нахтигал опубликовал книгу «Русский язык в популярном изложении», где факты современного языка рассматриваются на широком историческом фоне и устанавливаются старославянские элементы в литературном языке. Интерес Нахтигала к русскому языку и литературе проявлился также в вызвавшей широкий международный резонанс публикации Слова о полку Игореве, подготовленном в 1954 году в четырёх версиях: 1) текст первого издания 1800, 2) реконструкция текста применительно ко вт. пол XII века, 3) латинская транскрипция текста с ударениями, 4) словенский перевод памятника.

Интерес Р. Нахтигала к албанскому языку выразился в создании важных для истории этого языка работ: «Die Bildung der Possessivpronomina im Albanischen und ihre bisherige falsche Auffassung» (Posta e Shqypniës, Shkoder 28 Priil 1917, 3-4); «Die Frage einer einheitlichen albanischen Schriftsprache» (Graz 1917); «O elbasanskem pismu in pismenstvu na njem» (Arhiv za arban. starinu, jezik in etnologiju I, 1923) и др.

Одна из самых известных книг Р. Нахтигала — учебник «Славянские языки» , появившийся в результате его преподавательской деятельности и вышедший в Любляне в 1938 году (второе издание — 1952). Эта книга была переведена на немецкий язык в 1961 году (Die slavischen Sprachen: Abriss der vergleichenden Grammatik, Wiesbaden. Перевод Йозефа Шютца). На русский язык книга в переводе Н. М. Елкиной и под редакцией акад. С. Б. Бернштейна вышла в 1963 году.

Работы

• Freisingensia I—IV. ČZN 12 (1915). — 1-12 sl.

• Die Frage einer einheitlichen albanischen Schriftsprache. G 1917.

• Akzentbewegung in der russischen Formen- und Wortbildung I. Substantiva auf Konsonanten. — Heidelberg, 1922.

• Doneski k vprašanju o postanku glagolice. — Razprave Znanstvenega društva za humanistične vede 1, 1923. — S. 135—178.

• Starocerkvenoslovanske študije. — Ljubljana, 1936.

• Euchologium sinaiticum I—II. Ljubljana, 1941, 1942.

• Rekonstrukcija treh starocerkvenoslovanskih izvirnih pesnitev. — Razprave SAZU, filozofsko-filološko-historični razred 1. 1943. — S. 41-156.

• Jerneja Kopitarja spisov II. del, I—II. — Ljubljana, 1944, 1945.

• Ruski jezik v poljudnoznanstveni luči. — Ljubljana, 1946.

• Trenja v ruski lingvistiki. — Slavistična revija, 4 (1951). — S. 254—261.

• Blodnje o staroruskem pismenstvu. — Slavistična revija, 5/7 (1954). — S. 86-98.

• Die slavischen Sprachen. — Wiesbaden. — 1961.

• Славянские языки. — Москва: Издательство Иностранная литература. — 1963.

Литература

• С. Б. Бернштейн. Предисловие // Райко Нахтигал. Славянские языки /пер. Н. М. Елкиной, под редакцией и с предисловием С. Б. Бернштейна. М., Изд-во Иностранной литературы, 1963. С. 5-11. // www.box.com/shared/4igiq6rayp
• Franc Jakopin. Iz spominov na Rajka Nahtigala in Frana Ramovša // Jezikoslovni zapiski: Zbornik Inštituta za slovenski jezik Frana Ramovša : Akademiku dr. Francu Jakopinu ob sedemdesetletnici. — Ljubljana: ZRC SAZU. — 1991. — Т.1. — С. 9-18.
• Rajko Nahtigal // Slovenski bilografski leksikon. 1925—1991. ZRC SAZU: 2009 (nl.ijs.si:8080/fedora/get/sbl:1798/VIEW/)
• [www.ff.uni-lj.si/slovjez/sds/nahtigal.html Rajko Nahtigal: биография (на словенском языке) на официальном сайте Философского факультета Люблянского университета]

Отрывок, характеризующий Нахтигал, Райко

– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.