Национальная галерея Словении

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Координаты: 46°03′13″ с. ш. 14°30′00″ в. д. / 46.05361° с. ш. 14.50000° в. д. / 46.05361; 14.50000 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=46.05361&mlon=14.50000&zoom=16 (O)] (Я)
Национальная галерея Словении
словен. Narodna galerija Slovenije
Дата основания 1918
Местонахождение Любляна, Словения
Сайт [www.narmuz-lj.si narmuz-lj.si]
К:Музеи, основанные в 1918 году

Национа́льная галере́я Слове́нии (словен. Narodna galerija Slovenije) в Любляне — ведущий художественный музей Словении.

Национальная галерея Словения была основана в 1918 году, после распада Австро-Венгрии и создание Королевства Словенцев, Хорватов и Сербов. Первоначально галерея находилась во дворце Кресия Любляны, на своё нынешнее место галерея переехала в 1919 году.





Здание

Существующее здание было построено в 1896 году во время правления мэра Ивана Хрибара, который стремился превратить Любляну в столицу всех словенских земель. Проект здания разработан чешским архитектор Франтишеком Скарброутом. Первоначально здание использовалось Словенским культурным центром Народный дом для размещения различных культурных объединений. Здание галереи находится рядом с Парком Тиволи.

В начале 1990-х годов по проекту словенский архитектора Эдвард Равникара был построен новый корпус галереи. В 2001 году по проекту архитекторов Юрий Садара и Бостьяна Вуга была построена большая стеклянная галерея, которая соединила оба крыла здания.

Галерея

Экспозиция

В постоянной экспозиции галереи представлены предметы искусства от Средневековья до начала XX века. Фонтан Робба в стиле барокко после реставрации 2006 года помещён в центральную стеклянную галерею.

В галерее представлены работы известных словенских и европейских мастеров, в том числе таких как:

Напишите отзыв о статье "Национальная галерея Словении"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Национальная галерея Словении

– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.