Национальная школа хартий

Национальная школа хартий (ENC)
Оригинальное название	École nationale des chartes (ENC)
Год основания	1821
Студенты	150 студентов и 2 тыс. слушателей на программах повышения квалификации и стажировок
Расположение	Париж (Франция)
Сайт	[www.enc.sorbonne.fr/ .sorbonne.fr]

К:Учебные заведения, основанные в 1821 году

Национальная школа хартий (фр. École nationale des chartes, сокращенное название: «ENC») — французское государственное специализированное учреждение высшего образования в подчинении министерства высшего образования и научных исследований. Основана в 1821 году.

Национальная школа хартий располагается в Париже в Латинском квартале и специализируется на вспомогательных исторических дисциплинах. Выпускники школы: историки, филологи, архивисты-палеографы работают хранителями в архивах, библиотеках или занимаются исследовательской и преподавательской деятельностью. С 2005 года школа присваивает степень магистра, а с 2011 года — степень доктора наук.

История становления и развития

Идея создания специализированного учебного заведения для архивистов была впервые высказана Лашером в 1735 году, но осуществлена была только после Великой французской революции, когда с национализацией архивов эпохи Старого порядка встал вопрос об их обработке. Школа была создана в 1821 году по плану известного публициста Дежерандо. Ещё в 1806 году он представлял Наполеону I гораздо более широкий план такого института, но тогда план не осуществился, и только в 1821 году последовал королевский ордонанс Людовика XVIII об учреждении «Школы хартий» (Ecole des Chartes) для подготовки архивистов.

Первыми профессорами были назначены аббат Лепи́н (Lespine), уже в течение 20 лет заведовавший отделением рукописей в Королевской библиотеке, и Павилье́ (M. Pavillet), начальник исторической секции королевских архивов.

Вначале полагалось иметь 12 слушателей, отобрать которых было поручено Академии надписей и изящной словесности. Школа весьма неудачно была разделена на 2 отделения: одно — из 6 слушателей, подготавливаемых для библиотек, другое также из 6 слушателей — для архивов. Слушателям полагалось содержание, и в 1823 году было решено, что курс должен продолжаться два года. Но через год содержание слушателям выплачивать прекратили, школа стала клониться к упадку, и преподавание прекратилось на пять лет.

Предложенный в 1828 году план восстановления Школы хартий, хотя и утверждённый королём, не осуществился, и новая эпоха для школы началась с деятельности Франсуа Гизо в качестве министра внутренних дел, хотя кратковременной, но достаточной для того, чтобы поставить Школу хартий на надлежащую основу. Он уничтожил двойственность (два отделения) школы, сосредоточил всё преподавание в одном месте при публичной библиотеке, вверил элементарный курс Лепи́ну, а на кафедру дипломатики и палеографии пригласил опытного в архивном деле Шампольона-Фижака. Аббат Лепин скоро скончался (1831), на его место руководителем элементарного курса был поставлен Герар (Benjamin Guérard), питомец этой школы, выпускник 1822 года.

Под влиянием Гизо изменился весь уклад школы; в 1839 году её прежние выпускники (всего до 1839 года 48 выпускников), вместе с её слушателями, образовали научное общество при Школе хартий (Société de l’Ecole royale des Chartes), бюро которого состояло из профессоров школы и членов управления (управляющей комиссии). Это общество стало издавать «Bibliothèque de l’Ecole des Chartes» («Библиотеку Школы хартий»), первый том которой был издан в 1839 году, и затем издание постоянно продолжалось. Герар, назначенный директором школы, удачно повёл дело её развития: состав профессоров стал увеличиваться, 8 слушателям стали назначаться от правительства стипендии по 600 франков. Вступление в школу стало требовать предварительное получение степени bachelier ès lettres (соответствовашей учёной степени кандидата историко-филологического факультета России XIX века); курс стал трехгодичным, и ежегодно проводились экзамены.

К концу 1840-х годов подъем школы был отмечен компетентными лицами, и когда в министерстве внутренних дел (1850) образовалось центральное управление всеми департаментскими архивами, то декретом 4 февраля 1850 года Школа хартий получила важную привилегию: в архивисты, управляющие департаментскими архивами, назначались только окончившие курс в Школе хартий (с званием archiviste-paléographe), и лишь при отсутствии таковых — посторонние лица и по особому экзамену. Эта привилегия, равно как изменения, проведённые директором этой школы Гераром (остававшимся директором до самой смерти в 1852 году; место его занял сначала Натали де Вальи (Natalis de Wailly), а с 1868 года Лакобан (Léon Lacabane)), и деятельное участие школы в реорганизации (с 1850) всего архивного дела Франции доставили школе значение национального учреждения. Развитие этого учреждения заставило и всё французское общество обратить внимание на Школу хартий; в неё потекли пожертвования, особенно книгами и рукописями, и она обзавелась собственной довольно богатой библиотекой и имела значительный годовой бюджет.

Далеко не сразу выпускники Школы Хартий получили монополию на должности архивистов в государственном секторе, но именно они сформировали классическую доктрину французского архивоведения. В 1990 году обсуждался проект модернизации Школы Хартий, но в результате разногласий была в 1991 году создана отдельная «Высшая прикладная школа — Школа (Институт) Национального достояния».

Обучение

Диплом «Архивист-палеограф»

Обучение по программе «Архивист-палеограф» длится 3 года и 9 месяцев. Этот старейший учебный цикл школы был постепенно модернизирован, начиная с 1960-х годов. Прошедшие конкурс и завершившие обучение шартисты имели право занимать должности хранителей национального достояния в архивах и библиотеках. С 1991 года система набора хранителей изменилась, но научный престиж Школы, особенно в области вспомогательных исторических дисциплин, остался высок. По окончании учёбы шартисты должны написать дипломную работу, дающую право на получение диплома архивиста-палеографа. Эти работы, как правило, публикуются в серии «Библиотека Школы Хартий».

Магистратура «История и новые технологии».

В 2005 году в школе хартий была открыта магистратура «История и новые технологии». По этой программе ежегодно проходят обучение 20 студентов, в том числе из Историко-архивного института РГГУ.

• Расписание первого курса магистратуры состоит из общих и профильных дисциплин, в зависимости от выбранной специализации:

1. средневековые архивы;
2. современные архивы;
3. рукописи и литература Средневековья;
4. история книги и информационных носителей (XVI—XXI вв.);
5. история искусства и археологии.

• На втором курсе магистратуры студентам помимо лекций предлагается два вида деятельности: научное исследование (письменная работа) или создание мультимедийного продукта.

Знаменитые выпускники

• Аното, Габриэль — французский дипломат, историк и политический деятель
• Батай, Жорж — французский писатель и философ
• Виолле, Поль Мари — французский историк права, профессор гражданского и канонического права в Национальной школе хартий
• д’Арбуа де Жубэнвиль, Анри — французский историк, археолог и филолог
• Дарест де ла Шаванн, Родольф-Мадлэн Клеофас — французский юрист, историк права
• Добиаш-Рождественская, Ольга Антоновна — российский и советский историк-медиевист, палеограф
• Дюанель, Жюль — французский оккультист, основатель первой гностической церкви в новое время
• Жирар, Рене — французский философ, культуролог, литературовед
• Зикель, Теодор фон — австрийский историк
• Кан, Гюстав — французский поэт и прозаик-символист
• Кишра, Жюль Этьен Жозеф — французский историк
• Кошен, Огюстен — французский историк
• Куражо, Луи — французский историк средневекового искусства
• Ланглуа, Шарль Виктор — французский историк
• Мартен, Анри-Жан — французский историк, специалист по истории книги и книгопечатания а также истории письменности
• Мартен дю Гар, Роже — французский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе
• Морель-Фасьо, Альфред — французский историк-испанист
• Парис, Гастон — французский исследователь средневековой литературы
• Пастуро, Мишель — французский историк-медиевист
• Пельтан, Камилл — французский политический деятель и писатель
• Перну, Режин — французский историк-медиевист
• Теле, Александр — французский историк, архивист
• Фино, Луи — французский археолог, палеограф, историк искусства и востоковед, член-корреспондент АН СССР
• Флэфф, Джордж Бернард — канадский кардинал, архиепископ Виннипега
• Фоссье, Робер — французский историк, специалист по Северо-Восточной Франции в эпоху Средневековья
• Эредиа, Жозе Мария де — французский поэт кубинского происхождения

Ссылки

• [www.enc.sorbonne.fr Официальный сайт Национальной школы хартий]  (фр.)

Отрывок, характеризующий Национальная школа хартий

– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…