Национально-культурная автономия мусульман тюрко-татар Внутренней России и Сибири

Национально-культурная автономия мусульман тюрко-татар Внутренней России и Сибири — форма экс-территориальной автономии татарского и башкирского народов на территории бывшей Российской империи.

История

Февральская революция привела в том числе и возрастанию общественно-политической активности татарского народа. Началось широкое обсуждение путей развития татарской государственности. Предлагались различные формы как территориальной, так и культурно-национальной автономии татарского народа.

1-й Всероссийский мусульманский съезд в начале мая 1917 года в Москве принял резолюцию о территориальной автономии и федеративном устройстве. Активными сторонниками создания собственного государства в составе России были, в частности, Ильяс и Джангир Алкины, Галимжан Ибрагимов, Усман Токумбетов и некоторые другие, позже избранные 1-м Всероссийским мусульманским военным съездом во Всероссийский Мусульманский Военный Совет — Харби Шуро.

2-й Всероссийский мусульманский съезд в июле 1917 года в Казани собрал больше сторонников национально-культурной автономии. На совместном заседании этого съезда с 1-м Всероссийским мусульманским военным съездом и Всероссийским съездом мусульманского духовенства 22 июля 1917 года была провозглашена национально-культурная автономия мусульман Внутренней России и Сибири. Было создано Милли Идарэ(правительство национально-культурной автономии), возглавляемое Садри Максуди. В его составе было создано министерство по делам религии (Диния назараты). Кроме того, 27 июля на 3-м заседании 2-го Всероссийского мусульманского съезда по докладу Садри Максуди был учреждён координирующий орган Национальный Совет —Милли Меджлис, с местопребыванием в городе Уфе.

В Уфе с 20 ноября 1917 года по 11 января 1918 года прошло заседание Национального Совета, на котором был принят проект конституции Национально-культурной автономии мусульман тюрко-татар Внутренней России и Сибири и положения об управлении духовно-религиозными и культурно-национальными делами. Первоначально планировалось, что эти документы будут представлены Всероссийскому Учредительному собранию. На той же сессии было переизбрано Центральное Национальное управление в составе трёх ведомств (просвещения, по делам религии и финансов). Министерство по делам религии (Диния назараты) в декабре 1917 года возглавил Галимжан Галеев (Баруди), казанский мулла и известный пантюркист. Одновременно на той же сессии Милли Меджлиса сторонники федеративного устройства сумели добиться провозглашения Штата Идель-Урал.

Всё тюрко-татарское население Внутренней России и Сибири было разделено на национальные округа, в которых планировалось создать местные органы управления — городские и окружные меджлисы с исполнительными органами, ведающими духовно-религиозными и культурно-национальными (народное образование, общественное призрение и т. д.) делами под общим руководством Центрального Национального управления.

4 октября 1917 года в Томске начал работать I съезд мусульман Сибири, заявивший о присоединии к мусульманской культурно-национальной автономии провозглашённой 2-м Всероссийским мусульманским съездом, решив при этом создать свой культурно-национальный центр. Для решения культурно-национальных, а также общественно-политических и социально-экономических вопросов мусульман Сибири был образован Центральный совет союза сибирских губернских мусульманских советов.

У идеи создания национально-культурной автономии тюрко-татар нашлись противники и среди башкирских националистов. Так, делегаты башкирского съезда в декабре 1917 года в года Оренбурге приняли решение образовать отдельное башкирское духовное правление. Против пантюркизма выступили и некоторые другие башкирские съезды. Так, 12 мая 1919 года уполномоченные от башкир Челябинского уезда Казимуратов и Курбангалиев обратились к Верховному правителю России с просьбой о принятии мер к невмешательству Национального управления мусульман тюрко-татар в дела башкир.

12 апреля 1918 г. было издано решение о роспуске Милли Идарэ, которое подписали нарком по делам национальностей РСФСР И.Сталин и глава Мусульманского комиссариата при Наркомнаце РСФСР М.Вахитов. В нем было особо отмечено сохранение Духовного Управления, но «с условием невмешательства в политические дела».

Однако уже вскоре органы автономии возродились и действовали до конца Гражданской войны.

Источники

• Тагиров И. Р. История национальной государственности Татарского народа и Татарстана, — Казань, Таткнигоиздат, 2000.
• [federalmcart.ksu.ru/conference/seminar3/nam.htm Доклад Нам И.В. на семинаре «Этнический фактор в федерализации России»]
• [www.humanities.edu.ru/db/msg/24898 Нам И.В. Книга «Культурно-национальная автономия в истории России. Документальная антология. Том I. Сибирь. 1917 - 1920»]
• [www.islamnn.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=2268 Айдар Хабутдинов.Миллет Меджлисе — парламент российских мусульман.К 90-летию со дня основания]

Отрывок, характеризующий Национально-культурная автономия мусульман тюрко-татар Внутренней России и Сибири

Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…