Национальный музей антропологии (Мексика)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Координаты: 19°14′37″ с. ш. 99°08′22″ з. д. / 19.24361° с. ш. 99.139318° з. д. / 19.24361; -99.139318 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=19.24361&mlon=-99.139318&zoom=16 (O)] (Я)
Национальный музей антропологии

Один из символов музея, статуя Тлалока, высота 7 м, вес 167 тонн, найден в 1940-х годах в штате Мехико
Дата основания 1825
Местонахождение Парк Чапультепек, Мехико
Посетителей в год более 2 миллионов ежегодно
Директор Фелипе Солис
Сайт [www.mna.inah.gob.mx/ www.mna.inah.gob.mx]
К:Музеи, основанные в 1825 году

Национальный музей антропологии (исп. Museo Nacional de Antropología) — важнейший государственный музей Мексики, расположенный в парке Чапультепек в столице страны Мехико. Музей содержит уникальную коллекцию археологических и антропологических экспонатов доколумбовой эпохи, найденных на территории Мексики.

Иногда ошибочно считают, что его полное название — Национальный музей антропологии и истории. Это происходит из-за того, что неподалёку расположен Национальный музей истории, хотя тот является отдельным учреждением и занимается периодом от испанской колонизации до сегодняшнего дня, а также из-за того, что административный орган, управляющий обоими музеями, носит название Национального института антропологии и истории (исп.  Instituto Nacional de Antropología e Historia). Однако официальное название музея: Национальный музей антропологии.





Архитектура

На подходе к музею со стороны проспекта Пасео-де-ла-Реформа посетителей встречает теотиуаканский монолит, изображающий бога дождя Тлалока. Здание музея, спроектированное в 1963 году архитектором Педро Рамиресом Васкесом при участии Хорхе Кампусано и Рафаэля Михареса, представляет собой внушительное сооружение из 23 выставочных залов, опоясывающих внутренний двор с прудом и знаменитым «зонтиком» — колонной из бетона, вокруг которой плещется искусственный водопад. Здание окружено садами, в которых также устраиваются выставки.

Площадь музея составляет около 8 гектаров, из которых 44 тыс.  м² приходится на крытые помещения и 35,7 тыс.  м² — на открытые зоны, в том числе центральный двор. На этой обширной территории разместилась крупнейшая в мире коллекция месоамериканского искусства, преимущественно культуры народов майя, ацтеков, ольмеков, тольтеков, сапотеков, миштеков и других народов древней Мексики, а также обширная этнографическая экспозиция, посвящённая народностям современной Мексики и занимающая второй этаж музея.

История

В конце XVIII века по приказу мексиканских властей часть собрания Лоренцо Ботурини была передана в Королевский католический университет Мексики. Там же нашли пристанище скульптурные изображения Коатликуэ и Камень Солнца, так называемый ацтекский календарь, что и положило начало музейной традиции в Мексике. 25 августа 1790 г. торжественно открылся первый в стране Музей естественной истории. Именно тогда в обществе возникла мысль о создании коллекции исторических памятников с целью их сохранения.

В начале XIX века Мексику посетили такие учёные, как Александр фон Гумбольдт и Эме Бонплан, высоко оценившие историческую и художественную ценность памятников доколумбовой эпохи, после чего по рекомендации историка Лукаса Аламана президент республики Гвадалупе Виктория издал указ об основании Национального музея Мексики в качестве самостоятельного учреждения.

К 1906 году коллекция настолько разрослась, что было принято решение разделить её и переместить экспонаты по естествознанию в специально построенное здание для открытия постоянной экспозиции.

Таким образом, 9 сентября 1910 г. в присутствии президента Порфирио Диаса состоялось повторное открытие музея, на этот раз названного Национальным музеем археологии, истории и этнографии. К 1924 г. коллекция музея увеличилась до 52 тысяч предметов, в нем побывало более 250 тысяч посетителей, и музей вошёл в число самых интересных и уважаемых музеев мира.

13 декабря 1940 г. музей переехал в Чапультепекский дворец и уже там получил своё современное название: Национальный музей антропологии.

Постройка теперешнего здания музея началась в 1963 г. в парке Чапультепек и продолжалась 19 месяцев. 17 сентября 1964 г. состоялось торжественное открытие в присутствии президента Адольфо Лопеса, который заявил:

«Мексиканский народ воздвигает этот памятник в честь удивительных культур, расцветших в доколумбову эпоху на тех землях, на которых сейчас находится Республика. Перед свидетельствами этих культур сегодняшняя Мексика воздает честь коренным народам, в которых видит черты своего национального своеобразия».

Цели

Цели Национального музея антропологии:

  • популяризация культуры доиспанского периода и современной культуры коренных народов Мексики в стране и мире посредством экспозиции собранных в нем археологических и этнографических памятников;
  • распространение в доступной форме сведений об антропологии в Мексике путём организации выставок, конференций и экскурсий;
  • сохранение, учёт и реставрация важнейших археологических и этнографических памятников;
  • приумножение культурного достояния Мексики путём проведения различных исследований, публикации и популяризации их результатов под эгидой Национального института антропологии и истории (INAH).

Залы

Экспозиция музея состоит из двух крупных разделов. Археологический раздел занимает первый этаж, а на втором этаже разместился этнографический раздел. Залы, посвящённые антропологии, расположены вокруг открытого центрального двора. Начиная справа, они идут до зала ацтеков (мешиков) в хронологическом порядке, а начиная с зала, посвящённого культуре штата Оахака, порядок соответствует географическому положению.

Тематика залов:

Экспонаты

В собрании музея находятся многие известные во всем мире экспонаты, например, Камень солнца, называемый ацтекским календарём, гигантские каменные головы ольмеков, найденные в джунглях Табаско и Веракруса, сокровища цивилизации майя из Чичен-Ицы и Паленке.

Кроме того, в музее проводятся гостевые выставки, в основном посвящённые другим великим культурам мира. Темой прошедших выставок становились Персия, Греция, Китай, Египет, Испания.

Галерея

Фотографии расположены в соответствии с экспозицией. В скобках указаны названия залов.

Напишите отзыв о статье "Национальный музей антропологии (Мексика)"

Ссылки

  • Национальный музей антропологии: тематические медиафайлы на Викискладе
  • [www.mna.inah.gob.mx/ Сайт национального музея антропологии] (исп.)
  • [www.inah.gob.mx/ Национальный институт антропологии и истории INAH] (исп.)
  • [original.britannica.com/eb/article-9054995/National-Museum-of-Anthropology Национальный музей антропологии в Encyclopædia Britannica]
  • [www.delange.org/ArchMuseum1/ArchMuseum1.htm Коллекция фотографий музейных экспонатов, расположенная по залам] (англ.)
  • [www.iubik.com/listamuseos.html Список музеев Мехико] (исп.)

Отрывок, характеризующий Национальный музей антропологии (Мексика)

Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.