Национальный раскол

Национальный раскол (греч. Εθνικός Διχασμός), иногда Национальная схизма — период в истории современной Греции, связанный с разногласиями между королём Константином I и премьер-министром Элефтериосом Венизелосом по поводу того, должна ли Греция принять участие в Первой мировой войне. Это расхождение и последующее снятие Венизелоса с должности королём привели к глубокому расколу в личных отношениях между двумя политиками, который перерос в раскол между их последователями, и шире — в раскол в греческом обществе в целом.

Греция оказалась разделенной на два противоположных политических лагеря. Элефтериос Венизелос создал отдельное государство в Северной Греции, и в конечном итоге, при поддержке союзников, вынудил короля отречься от престола. Горькие последствия этого раскола определили основные черты греческой политической жизни 1920-х годов и способствовали поражению Греции в Малоазиатской кампании (известной как Греко-турецкая война 1919—1922), краху Второй Греческой Республики и установлению диктаторского режима Иоанниса Метаксаса.

Причины конфликта

Основной причиной конфликта была борьба между Элефтериосом Венизелосом и королём Константином I за власть в Греции. Король, несмотря на конституционную ограниченность своих полномочий, пользовался значительным влиянием в правительстве государства, особенно в конце 19 века, когда политическая обстановка была очень неустойчивой. Большинство реформаторов и либералов рассматривали вмешательство монархии в политику как вредное. Негативное отношение общества к монархии усилилось поражением греческой армии во главе с Константином I (в то время наследным принцем) в греко-турецкой войне 1897 года. Эти надежды на реформы разделяло также молодое офицерство в греческой армии, поскольку чувствовало себя униженным поражением и находилось под влиянием буржуазного западноевропейского либерализма.

Следуя примеру успешного восстания младотурок, создается «Военная лига». 15 августа 1909 года она совершает попытку государственного переворота в афинских казармах Гуди. Движение, которое требовало реформирования правительства и военного дела, широко поддержала общественность. Наконец король Георг I был вынужден уступить требованиям военных. Он назначил Кириакулиса Мавромихалиса премьер-министром и принял требование отстранить наследных принцев от военного дела.

Однако вскоре стало очевидно, что руководство Лиги не способно управлять страной. Военная лига стала искать опытного политического деятеля, который бы также был желательно антимонархистом и не запятнанным «старопартийностью» прежней системы. Именно такие черты офицеры нашли в лице Элефтериоса Венизелоса — в то время значительного критского политика, чьи столкновения с принцем Георгом, который выступал регентом острова Крит, подтверждали его антимонархичность и привязанность к либерализму. С приходом Венизелоса Военная Лига оказалась в стороне, а энергичный и сравнительно молодой политик быстро стал доминирующей фигурой в греческой политической жизни. Его правительство провело большое количество назревших реформ, в том числе провел поправки к Конституции. Однако Венизелос также установил тесные отношения с королём, сопротивляясь призывам к превращению ревизионного собрания в конституционное, и даже восстановил наследных принцев в их позициях в армии, а наследного принца Константина в том числе в качестве генерального инспектора.

С началом Балканских войн Константин был снова немедленно назначен главнокомандующим греческой армии. Его успехи, особенно во Второй Балканской войне против болгар, затмили предыдущие настроения и помогли многим забыть его поражение в 1897 году. Отныне Константин, который уже стал царем, считался «коронованным лаврами» и «болгаро-убийцей». Однако уже во время этой кампании возникла первая напряженность в отношениях между королём Константином и Венизелосом из-за спора за курс армии после победы при Сарантапоро. Константин хотел вести армию на север, в Манастир (современная Битола), в то время как Венизелос настаивал на том, что армия должна повернуть на восток, к стратегически важному городу и порту Салоники. Беспокойство Венизелоса усиливалось тем, что болгары также желали захватить Салоники, важнейший город в области Македония, и начали перебрасывать в него свои войска. Наконец Венизелос взял верх, и греки вошли в город всего за несколько часов до прибытия болгар. Этот эпизод не был обнародован в то время, и в период после войны король и премьер-министр наравне были чрезвычайно популярны, считались неотъемлемыми составляющими грозного партнерства во главе Греческого государства.

Начало конфликта

С началом Первой мировой войны греческая власть оказалась перед выбором: сохранять нейтралитет или присоединяться к силам союзников. Участие в войне на стороне Центральных держав не могло рассматриваться, поскольку Греция находилась в уязвимом положении перед британским флотом и прежде всего потому, что в союзе с самого начала участвовала Османская империя, давний враг Греции. Таким образом, нейтралитет рассматривался как желанная и удобная позиция большинством прогермански настроенных греков, в том числе старшим руководством Генерального штаба, которое в основном получило образование в Германии и оказало значительное влияние на короля.

Ситуация осложнялась рядом других факторов. В частности королева София была родной сестрой немецкого кайзера Вильгельма II, а сам Константин получил образование в Германии и восхищался немецкой культурой. Вместе с тем Грецию связывал пакт о взаимной обороне с Сербией, членом Антанты, которая попросила оказать поддержку, после того как была захвачена Австро-Венгрией (см. Сербская кампания).

Личные связи короля делали его очевидно предвзятым в поддержке Центральных держав. Однако он разумно настаивал на сохранении Грецией нейтралитета — особенно до тех пор, пока победитель в войне не станет очевидным. С другой стороны премьер-министр Венизелос выступал в пользу присоединения к Антанте. В январе 1915 года в попытке склонить греков на свою сторону, Великобритания предложила Греции послевоенные уступки в Малой Азии (ныне часть Турции). Венизелос, основной идеолог Великой идеи воссоединения исторически греческих земель, считал это важным шагом и попытался провести через Греческий парламент законопроект о присоединении к союзникам. Верная королю оппозиция, генералы армии и их сторонники заставили Венизелоса уйти в отставку вскоре после этого.

1915—1916 годы. Парламентские выборы

Отставка Элефтериоса Венизелоса вызвала открытую конфронтацию между сторонниками короля Константина I и Элефтериоса Венизелоса, которая в итоге привела в всеобщим выборам в мае 1915 года. На выборах победила Либеральная партия Венизелоса, следовательно Венизелос снова должен был стать премьер-министром Греции, но Константин отказался ратифицировать назначение нового правительства до августа.

Все это время сербско-болгарский конфликт усугублялся, и наконец Болгария объявила войну Сербии, что создало непосредственную угрозу для восстановленной греческой провинции Македония, в том числе стратегически важного порта Салоники. Венизелос попросил короля Константина формализовать договор о взаимной обороне с Сербией в интересах охраны границы с Грецией от прямой болгарской атаки. Константин согласился, но только при условии, если на Грецию совершат нападение. После неудачной попытки склонить Константина к противодействию Болгарии, Венизелос предоставил английским и французским войскам плацдарм в Македонии для их подготовки к нападению на Галлиполи, Турция. Это вызвало смятение в греческом правительстве, Венизелос этим воспользовался и в парламенте объявил войну Болгарии.

Спор между премьер-министром и королём достиг своего апогея, и Константин, ссылаясь на действующую Конституцию, воспользовался правом монарха распускать правительство в одностороннем порядке. В декабре 1915 года Константин заставил Венизелоса уйти в отставку и распустил парламент, в котором доминировала Либеральная партия, объявив новые выборы в декабре. Венизелос оставил Афины и переехал на свой родной Крит.

Либералы бойкотировали эти вторые выборы, что подорвало позиции нового правительства роялистов, поскольку правительство фактически было назначено королём, без учета общественного мнения. Напряженность между двумя сторонами росла постепенно в течение следующего года, хотя общественность была не так чётко разделена на протяжении этого периода. Когда французские и британские войска высадились в Салониках, греческий народ поддержал мнение короля о том, что союзники нарушили суверенитет Греции. Позже, когда Центральные державы взяли под свой контроль Македонию в мае 1916 года, общественность возмутилась из-за того, что король оказался неспособным защитить территорию Греции.

30 августа 1916 года произошел переворот против правительства роялистов, осуществленный Движением народной обороны (греч. Κίνημα της Εθνικής Αμύνης), тайной про-венизеловской военной организацией, основанной в Салониках. В результате переворота в Салониках было сформировано второе временное правительство Греции. При поддержке союзников Венизелос вернулся на материковую Грецию с Крита, чтобы возглавить новый триумвират. К концу 1916 года Франция и Великобритания, после неудачной попытки убедить правительство роялистов вступить в войну, официально признали правительство Движения народной обороны в Салониках законным правительством Греции.

В ответ на действия Движения народной обороны было создано про-королевское военизированное подразделение «Резервисты» (греч. Επίστρατοι) во главе с полковником Иоаннисом Метаксасом (один из ближайших помощников короля Константина и в будущем диктатор Греции). Группа «Резервисты» своими противниками видела либералов и сторонников Венизелоса в Афинах и прилегающих районах, что привело к «ноябрьским событиям», которые переросли в вооруженное противостояние между греческими резервистами и французской морской пехотой. В качестве возмездия союзники захватили греческий флот и потребовали частичного разоружения роялистских сил и их вывода на Пелопоннес. Морская блокада длилась 106 дней в общей сложности, в течение которых к портам материковой Греции, которые находились под контролем правительства роялистов в Афинах, не поступали продовольственные товары. Блокада также имела целью создать прецедент для возможных будущих конфликтов в Греции.

1917 год. Греция вступает в войну

Блокада союзников наконец достигла своей цели. В июне 1917 года после угроз начать бомбардировки Афин в случае, если король не откажется от престола, Константин I оставил Грецию, а корону унаследовал его второй сын Александр. Зато Элефтериос Венизелос взял под контроль правительство и пообещал поддержку греческим союзникам. В июле страна официально объявила войну Центральным державам. В течение оставшихся 18 месяцев войны 10 дивизий греческой армии воевали на стороне союзных войск против болгарских и немецких войск в Македонии и Болгарии. Во время конфликта греческие войска потеряли около 5 000 военнослужащих.

Последствия

Вступление Греции в войну и предшествующие события привели к глубокому политическому и социальному расколу в Греции после Первой мировой войны. Влиятельные политические группировки — либералы (сторонники Венизелоса) и роялисты — участвуя в долгой и ожесточенной конкуренции в довоенной политике, достигли состояния прямой ненависти друг к другу. Обе стороны рассматривали действия другой во время Первой мировой войны как политически незаконные и даже как измену. Эта вражда неизбежно распространилась на все греческое общество, создавая глубокий раскол. Это в свою очередь определило поражение Греции в Малоазиатской кампании 1919—1922 годов и привело к продолжению политических и военных беспорядков в межвоенные годы, в период Второй Греческой Республики. Национальный раскол стал также одной из основных причин, которые привели к краху республики и позволили установление диктаторского режима 4 августа 1936 года. Раскол между роялистами и либералами коснулся также США и других стран, где жили греческие иммигранты того поколения: иммигранты — сторонники того или иного политического лагеря, селились в отделенных общинах, часто вокруг конкурирующих греческих православных приходов.

Источники

• Энциклопедия Британника: [www.britannica.com/EBchecked/topic/244154/Greece/26430/Greek-history-since-World-War-I?anchor=ref298003 Greek history since World War I — From the National Schism to dictatorship] (англ.)
• Richard Clogg. [books.google.com/books?id=H5pyUIY4THYC&pg=PA46&lpg=PA46&dq=National+Schism+Greece&source=bl&ots=BlBbQsdzsy&sig=vnnayX_FcuZuSXmjvmvJsmfVw-g&hl=ru&ei=H5TRTM3MDoj0sgbe_tCkCw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=8&ved=0CEQQ6AEwBw#v=onepage&q=National%20Schism%20Greece&f=false A concise History Of Greece]. — Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 2002. — 291 с. — ISBN 0521004799
• Paschalis M. Kitromilides. The Experiment of Inclusive Constitutionalism / / [books.google.com/books?id=KQEH4vvG0KwC&pg=PA130&dq=The+National+Schism&hl=ru&ei=KZXRTJSPAceDswaiooCJCw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=9&ved=0CFIQ6AEwCA#v=onepage&q=National%20Schism&f=false Eleftherios Venizelos: The Trials of Statesmanship]. — Edinburgh: Edinburgh University Press, 2008. — 416 с. — ISBN 0748633642

Отрывок, характеризующий Национальный раскол

– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.