Национальный фронт Ирана

Национальный фронт Ирана
جبهه ملی ایران
Лидер:	Адиб Боруманд
Дата основания:	1949
Штаб-квартира:	Тегеран, Иран
Идеология:	Секуляризм, Социал-либерализм, Социал-демократия, Левый национализм.
Сайт:	[jebhemeliiran.org/ liiran.org]

К:Политические партии, основанные в 1949 году

Национальный фронт Ирана (перс. جبهه ملی ایران‎, или Jebhe Melli) — демократическая, политическая оппозиционная группа, основанная Мохаммедом Мосаддыком и другими светскими лидерами националистической, либеральной или социал-демократической политической ориентации. Несколько лет находилась при власти, но после путча 1953 года утратила её и продолжила свою деятельность в оппозиции.

Эра Мосаддыка (1949-1953)

Национальный фронт был правящей коалицией, сформированной в конце 1940-х годов Мохаммедом Мосаддыком, мобилизовавшим для этого широкий спектр партий и объединений. Наиболее важными группами в составе Фронта были Иранская партия, Партия трудящихся, Национальная партия и Тегеранское объединение ремесленников и рыночных торговцев.

Вскоре после создания, Национальный фронт противопоставил себя Западному господству в сфере природных ресурсов Ирана, приносившим прибыль в большинстве своём концессиям основанным в поздний каджарский период (в первую очередь Англо-Персидской нефтяной компании (АПНК), и попытался снизить британское влияние в стране, инициируя взаимоотношения с США. Незадолго до своего избрания премьером в апреле 1951 года, Мосаддык вместе с министром иностранных дел Хоссейном Фатеми форсировали принятие закона о национализации нефтяных месторождений Ирана, Меджлис принял его в марте 1951 года. До сих пор месторождения принадлежали АПНК, и иранское правительство получало минимальную компенсацию за их использование. Это привело к Абаданскому кризису и инспирированному англо-американскими спецслужбами путчу против Мосаддыка в 1953 году.

До серии расколов произошедших в 1952 и 1953 годах, Национальный фронт состоял из четырёх основных партий:

• Иранская партия (основана в 1946 году как платформа для иранских либералов, включала такие личности как Карим Санджаби, Голям Хоссейн Садиги, Ахмад Зиракзадех и Аллахяр Салех)
• Партия трудящихся иранской нации (левое крыло партии пропагандировало социалистический Иран, возглавлялось Моззафаром Багаи и Халилом Малеки)
• Муджахедин Ислам (исламская партия возглавляемая аятоллой Аболь-Касемом Кашани)

Второй и Третий Национальный фронт

Вследствие ЦРУ/МИ6 переворота — Национальный фронт оказался вне закона, наиболее высокопоставленные представители движения были арестованы и предстали перед военным судом. Шах Мохаммед Реза Пехлеви стал непререкаемым правителем Ирана, хотя формально власть принадлежала премьер-министру Фазлолле Захеди (который перед этим содействовал возврату шаха к власти). В этой атмосфере полицейских репрессий, несколько бывших членов Национального фронта (преимущественно из среды лидеров нижнего уровня) создают подпольную сеть под названием Национальное движение сопротивления. Эта группа, включавшая будущих премьер-министров Мехди Базаргана и Шапура Бахтияра, ставила перед собой цель восстановить демократию, посредством свободных и честных выборов. Их активность проявлялась в распространении листовок стремящихся повлиять на выборы в Меджлис 1954 года (которые в результате были сфальсифицированы в пользу про-шахских кандидатов). Под давлением государства движение вскоре распалось. Однако в 1960 году учреждается Второй Национальный фронт, включавший в себя столь заметные личности как — Карим Санджаби, Мехди Базарган, Аллахяр Салех, Шапур Бахтияр, Дариуш Фороухар, Голям Хоссейн Садиги, Адиб Боруманд, Мохаммад Али Хонджи и других. Они стремились вернуть Мохаммеда Мосаддыка в премьерское кресло и восстановить конституционную монархию. Поначалу казалось, что организация набирает силу. Но в дальнейшем её лидеры погрязли в спорах и разногласиях относительно организации действий Фронта, тактики в отношении режима шаха и формы предполагаемого правительства, в которое входил бы Национальный фронт. Эти споры привели к напряжённости между высокопсотавленными лидерами и студенческими активистами, и, в 1961 году Базарган, Махмуд Талегани (видный шиитский богослов) и другие сформировали Движение за Свободный Иран (ДСИ), которое провозгласило своей целью построение демократической страны, где исламская религия играла бы существенную роль в государстве и обществе (в противоположность более светской ориентации Национального фронта).

Следующая проблема возникла с избранием в апреле 1961 года Али Амини на пост премьер-министра. Бытовало широко распространённое убеждение, что шах назначил Амини под давлением администрации Кеннеди. Частично по этой причине лидеры Национального фронта упорно отказывались сотрудничать правительством Али Амини. Политические волнения нарастали и в 1962 году Амини ушёл в отставку из-за спора с шахом касающегося уменьшения военного бюджета. На следующий год, в июле 1963-го, вспыхнуло большое религиозное восстание, очагами которого стали города Тегеран, Кум, Мешхед, Шираз и Варамин. Причиной беспорядков послужил арест аятоллы Рухоллы Хомейни, критиковавшего шаха, его земельные реформы, а также разрешение женщинам принимать участие в выборах. Восстание было жестоко подавлено иранской армией. В это время и был организован Третий Национальный фронт, который включал в себя ДСИ (религиозные националисты, Melli-Mashabis), Партия иранской нации (лидер Дариуш Фороухар, Hezb-e Mellat-e Iran), Общество иранских социалистов (возглавляемых Халилом Малеки, видным деятелем времён Моссадыка, которому было отказано в членстве во Втором Национальном фронте из-за его прошлых связей с коммунистической партией Туде) и студенческих активистов.

Второй и Третий национальные фронты значительно отличались друг от друга в тактическом подходе к диалогу с режимом шаха. Предшественники верили в терпеливое ведение переговоров с шахом и его приближёнными в надежде на мирный переход к демократии. В отличие от этого пассивного подхода, Третий Национальный фронт защищал стратегию гражданского неповиновения и протестов, рассчитывая что перед лицом экономического краха режим будет вынужден идти на соглашение с оппозицией. Но в 1964 году шах Мохаммед Реза укрепил свой контроль в стране за счёт расширения полномочий САВАК, ставший печально известным за пытки и убийства, применяемые не только к оппозиционерам, но и к рядовым иранцам за неосторожно произнесённые слова против существующего порядка. В условиях полицейского террора Национальный фронт фактически прекратил своё существование (только в изгнании продолжали работать ячейки в США и Европе).

Иранская революция

В конце 1977 года Национальный фронт был восстановлен усилиями Карима Санджаби (бывший министр образования в правительстве Мосаддыка), Шапура Бахтияра (бывший заместитель министра труда в правительстве Мосаддыка) и Дариуша Фороухара (глава Партии иранской нации). Они написали открытое письмо шаху, в котором критиковали его политику и призывали к изменению системы власти в сторону конституционной монархии, к уважению свободы слова, просили придерживаться свободных и прозрачных выборов. Под давлением администрации Картера к концу 1976 года внутренняя обстановка в стране изменилась к лучшему, что позволило многим образованным, либерально мыслящим иранцам высказать накопившиеся обиды против режима шаха. Но в январе 1978 года вновь произошла вспышка насилия в священном городе Кум после публикации статьи в про-правительственной газете с нападками на Рухоллу Хомейни, выставлявшей его реакционером и британским агентом. Невзирая на устрашающее присутствие САВАК и суровые репрессии, проявленные режимом к протестующим, волнения росли и распространялись на другие города, такие как Тебриз, который был потрясён бунтовщиками и в скором времени оказался в их руках. К концу 1978 года уже почти вся страна (а не только оппозиция) была охвачена ненавистью к шаху, акциями неповиновения, протеста, уличные столкновения с полицией и армией становились всё интенсивней и кровопролитней. В то же время аятолла Хомейни был признан как безусловный духовный лидер восстания. Карим Санджаби, как представитель Национального фронта, прилетел в Париж, чтобы вынести после встречи с Хомейни «короткую декларацию, которая говорила о том, что Ислам и демократия являются отныне двумя основными принципами», и вверяет Национальному фронту двуединую цель упразднения монархии, и установления демократического и исламского правительства на её месте.

Это было отступление от курса Национального фронта, и давней цели преобразования монархии. Это вызвало определённые трения в руководстве движения (хотя большая часть рядового состава и лидеров поддерживали новую ориентацию). Трения усилились когда Шапур Бахтияр, один из трёх лидеров, принял приглашение шаха стать премьер-министром страны, на условии, что шах будет царствовать, но не править. Решение Бахтияра сотрудничать с шахом вынудило Национальный фронт осудить его как предателя и исключить из организации. Только немногие умеренные люди светской ориентации из руководства последовали за Бахтияром и объединились с монархией.

16 января шах, к радости народных масс, покинул страну, к 11 февраля режим развалился и аятолла Хомейни стал политическим лидером Ирана. Поначалу Национальный фронт поддерживал Переходное правительство Ирана и установление исламской республики. Но в итоговых формулировках Хомейни, вопреки настояниям Санджаби, «отказался включить слово «демократия» и в название нового государства, и в его конституцию.» В скором времени стало ясно, что модель исламского общества аятолла Хомейни будет строиться не на основе демократии, а на теократических правилах исламских юристов — Велаят-е Факих, и традиционных исламских законах шариата.

В июне 1981 года, после того как парламент одобрил закон возмездия (кровной мести), Национальный фронт призвал жителей Тегерана участвовать в демонстрации 15 июня 1981 года. Хомейни отреагировал, объявив, что «Национальный фронт осуждён с сегодняшнего дня», все противники закона возмездия являются отступниками ислама, угрожал лидерам Фронта смертной казнью, если они не покаются. Лидеры Освободительного движения и Абольхасан Банисадр принесли публичные извинения за поддержку Фронта по телевидению и радио.

К 1982 году светский Национальный фронт был запрещён в Иране, и некоторые его лидеры (включая Карима Санджаби) бежали за границу.

Библиография

• Агаев С.Л. Иран - рождение республики. — М.: Политиздат, 1984. — 336 с.
• Арабаджян А.З. Иран. Власть, реформы, революции (XIX-XX вв.). — М.: Наука, 1991. — 125 с. — ISBN 5-02-017568-4.
• Иранская революция 1978-1979 гг. Причины и уроки (под ред. А.З. Арабаджяна). — М.: Наука, 1989. — 556 с. — ISBN 5-02-016676-6.
• Ervand Abrahamian. [books.google.com.ua/books?id=qh_QotrY7RkC&dq=%22Iran+between+two+revolutions%22&printsec=frontcover&source=bn&hl=ru&ei=W4rPSaWXC4uPsAankKCZCA&sa=X&oi=book_result&resnum=4&ct=result Iran between two revolutions]. — Принстон: Princeton University Press, 1982. — 561 с. — ISBN 978-0691101347.  (англ.)
• Ervand Abrahamian. A History of Modern Iran. — Кембридж: Cambridge University Press, 2008. — 264 с. — ISBN 978-0521528917.  (англ.)
• Sussan Siavoshi. Liberal Nationalism in Iran: The Failure of a Movement. — Боулдер: Westview Press, 1990. — 200 с. — ISBN 978-0813374130.  (англ.)
• H. E. Chehabi. Iranian Politics and Religious Modernism: The Liberation Movement of Iran Under the Shah and Khomeini. — Итака: Cornell University Press, 1990. — 342 с. — ISBN 978-0801424168.  (англ.)
• Nikki Keddie. [books.google.com/books?id=tTqPdDNgfYoC&pg=PA205&dq=isbn:9780300121056&hl=ru#PPP1,M1 Modern Iran: Roots and Results of Revolution]. — Нью-Хейвен: Yale University Press, 2003. — 448 с. — ISBN 978-0300121056.  (англ.)
• Daniel Brumberg. [books.google.com.ua/books?id=aPT9QRtDMr8C&dq=%22Reinventing+Khomeini%22&printsec=frontcover&source=bn&hl=ru&ei=3ZvPSdakMdOLsAal-sC3CA&sa=X&oi=book_result&resnum=4&ct=result#PPP1,M1 Reinventing Khomeini : The Struggle for Reform in Iran]. — Chicago: University Of Chicago Press, 2001. — 320 с. — ISBN 978-0226077581.  (англ.)

Ссылки

• [www.jebhemelli.net/ National Front website (USA)]
• [www.jebhemelli.info/ National Front website (Europe)]
• [www.jminews.com/ National Front News Agency (USA)]

Отрывок, характеризующий Национальный фронт Ирана

– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.