Национал-социалистический авиакорпус

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

НСФК или Национал-социалистический авиакорпус (нем. Nationalsozialistisches Fliegerkorps, NSFK) — полувоенная организация нацистской Германии в 1937—1945 годах.





История создания

Возникла как правопреемник Немецкого воздушно-спортивного союза (нем. Deutscher Luftsportverband), существовавшего с 1933 по 17 апреля 1937 года, когда был официально учреждён НСФК.

НСФК являлся вплоть до роспуска в 1945 году самостоятельной организацией, формально не входившей в состав НСДАП (см., напр., Закон о защите единства партии и государства от 1 декабря 1933 — нем. Gesetz zur Sicherung der Einheit von Partei und Staat vom 1. Dezember 1933); он подчинялся имперскому министру авиации Герману Герингу, но в то же время «пользовался всяческой поддержкой со стороны партии». Членом НСФК мог стать немец (преимущественное право на вступление в НСФК имели члены гитлерюгенда) арийского происхождения (до прадеда и прабабки включительно), признанный достойным к вступлению в НСДАП, не имеющий взысканий и получивший хорошую физическую подготовку, а также уволенные из люфтваффе в запас (служившие в лётном составе), рейхсдойче, получившие подготовку пилота, наблюдателя, пилота аэростата или воздухоплавания.

Член NSFK не имел права одновременно состоять на службе в СА, СС или НСКК, причём служба в НСФК считалась предпочтительной перед всеми другими видами службы. Лицензии пилотов НСФК не признавались в люфтваффе, так что пилоты НСФК при переходе в люфтваффе должны были сдавать дополнительные экзамены. Тем не менее, НСФК обеспечивал массовую подготовку лётного состава; многие лётчики первоначально проходили воздушную подготовку в НСФК, куда они переходили из гитлерюгенда.

Помимо начальной подготовки лётного состава, в годы Второй мировой войны НСФК выполнял функции противовоздушной обороны.

Центральный аппарат

Во главе НСФК находился корпсфюрер НСФК — командир корпуса (нем. Korpsfuehrer), при котором состояли адъютанты и чины для особых поручений; ближайшим помощником и заместителем корфюрера являлся начальник штаба НСФК. Центральный аппарат управления НСФК имел следующую структуру:

  • 1. Административно-хозяйственное управление (Wirtschafts-Verwaltungshauptamt), которое подразделялось на отделы: WVA 1 — бюджет и организация;WVA 2 — контрольно-ревизионный; WVA 3 — касса и отчетность; WVA 4 — жалованье и накладные расходы; WVA 5 — квартирное довольствие; WVA 6 — страхование; WVA 7 — обмундирование, оборудование, снабжение; WVA 8 — строительство; WVA 9 — служба поставок.
  • 2. Центральный отдел (Zentralabteilung), делившийся на подотделы: I — планеризм; II — авиамоделирование; III — техника; IV — полеты и аэростатный спорт; V — военно-спортивное и мировоззренческое обучение; VI — кадры; VII — печать и пропаганда; VIII — санитарная служба; IX — правовые вопросы.
  • 3. Школа командного состава NSFK (Кассель).

Корпсфюреры:

Территориальное деление

НСФК состоял из 17 групп НСФК — такая структура ориентировалась на структуру военных округов, а не на систему «гау», предусмотренную в НСДАП.


Униформа НСФК полностью совпадала с формой СА, имелись лишь небольшие особенности в знаках различия.

Звания и знаки различия

Напишите отзыв о статье "Национал-социалистический авиакорпус"

Литература

  • Arno Kehrberg: Das Nationalsozialistische Fliegerkorps die Vorschule der deutschen Flieger, Berlin , 1942 Verlag A. Schuhmacher

Отрывок, характеризующий Национал-социалистический авиакорпус

– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.