Нацистская расовая политика

Наци́стская ра́совая поли́тика — политика расовой дискриминации и ксенофобии в Третьем рейхе, основанной на концепции расовой гигиены.

Во многих европейских и американских странах расизм в XIX веке и в начале XX века не находился под запретом, а в Третьем рейхе получил государственную поддержку.

Концепция расовой гигиены подразумевала необходимость разделять людей на представителей высшей расы и низших элементов и необходимость соответствующего отбора. По этой концепции, первых следовало искусственно поддерживать, тогда как воспроизводство вторых требовалось предотвращать; смешение же рас даёт нежелательные последствия. Эта концепция также требовала проводить стерилизацию или уничтожение алкоголиков, эпилептиков, лиц с различными наследственными болезнями, слабоумных. Стремление к поддержанию «расовой гигиены» проявилось в государственных программах принудительного истребления различных категорий граждан (см. «Программа умерщвления Т-4»).

В соответствии с принципами «расовой гигиены» главным объектом преследования стали евреи, которые были лишены прав гражданства, возможности работать на государственной службе, иметь частную практику и собственный бизнес, вступать в брак с немцами (немками) и получать образование в государственных учебных заведениях. Их собственность и предприятия регистрировались и подвергались конфискации. Постоянно совершались акты насилия, и официальная пропаганда разжигала (либо подогревала) среди этнических немцев чувства предубеждения и ненависти к евреям. Позже евреи были подвергнуты планомерному уничтожению. Аналогичные действия совершались по отношению к цыганам, душевнобольным, инвалидам, гомосексуалам и ряду других категорий людей, считавшихся «неполноценными».

В ходе Второй мировой войны репрессии, проводимые из данных соображений, стали осуществляться не только в Германии, но и на оккупированных ею землях, где разделение на высшую и низшие расы затрагивало гражданское население и военнопленных.

Идейные предтечи

Хотя термин «евгеника» был введён лишь в 1883 году Фрэнсисом Гальтоном, идея отбора людей по наследственным признакам восходит к древности, и обсуждается, например, в «Государстве» Платона, а также впоследствии в «Утопии» Томаса Мора и «Городе Солнца» Томмазо Кампанеллы.

«Опыт о неравенстве человеческих рас» Жозефа де Гобино впервые совместил идею евгеники с общими наблюдениями внешних различий людей разных народов, положив начало теориям расизма (как биологического, так и духовного), имевшим успех в Европе вплоть до окончания Второй мировой войны.

Гердер (1744—1803), Фихте (1762—1814) и другие немецкие романтики полагали, что каждый народ обладает своим собственным специфическим гением (духом), запечатленным в глубоком прошлом, который должен выразить себя в национальном духе (нем. Volksgeist). Национальный дух, согласно их философии, является сверхсилой и обладает собственной духовной вселенной, чья внешняя форма проявилась в национальной культуре. Подобные иррационалистические учения стали соотноситься с учением о происхождении. Определённое влияние в распространении такого рода расизма оказал немецкий композитор Рихард Вагнер (1813—1883), который полагал, что героический германский дух был занесён вместе с нордической кровью. Впоследствии юношеское увлечение Гитлера музыкой Вагнера переросло в почитание его идей.

Кризис после первой мировой войны и идеология НСДАП

В начале XX века в Германии очень широко были распространены статьи и брошюры с изложением расовой теории, которые превозносили германскую и всячески унижали семитскую расу — евреев. Евреев относили к низшей, «неполноценной» расе. Итоги первой мировой войны усилили расистские настроения. Писатели-расисты, разочарованные поражением, воспевали благородного немецкого солдата с чистой кровью. Евреи изображались виновниками всех постигших Германию бед. Так были сформированы стереотипы положительного немецкого героя-арийца и отрицательного еврея. Эта теория превосходства «расы господ» и была принята нацистами.

Хотя доминантой идеологии национал-социалистов был антисемитизм, врагами считались и другие народы, которые объявлялись неполноценными: французы (как «негроиды»), славяне (как «неспособные к творчеству») и т. п.

Отношение к евреям

См. также: Расовый антисемитизм

Антисемитские идеи, популярные ещё в XIX веке среди немецких националистов, были поддержаны некоторыми генетиками (См. Расовая гигиена), которые также занялись активной их пропагандой, что служило опорой для власти, проводящей расовую политику. Ключевой книгой повлиявшей на формирование расового антисемитизма немецких национал-социалистов, стала «Основы 19 века»(«Die Grundlagen des neunzehnten Jahrhunderts») Х. С. Чемберлена где он развивал две основные темы: арийцев — как творцов и носителей цивилизации, и евреев — как негативной расовой силы, разрушительного и вырождающегося фактора истории.

В программе НСДАП «25 пунктов» заявлялось, что «ни один еврей не может быть отнесён к немецкой нации, а также являться гражданином Германии», и то, что партия борется с «еврейско-материалистическим духом». Евреи рассматривались как полный антипод немцев, им приписывалось потребительски-паразитическое существование. В силу того, что евреи объявлялись опасностью не только для немцев, но и для всего человечества, нацисты брали на себя роль «спасения человеческого рода». Созданными «мировым еврейством» или порожденными «еврейским духом» объявлялись демократические институты, свободные профсоюзы, индивидуальные свободы и права личности.

Опасность расового антисемитизма нацистов до их прихода власти в 1933 г., и даже в первое время после него, была очевидна не для всех евреев. Так газета «Юдише рундшау» уже в августе 1933 года заявляла о надежде на то, что нацисты будут уважать права этнических меньшинств.

Евреи последовательно исключались из политической и экономической жизни Третьего Рейха, а также из сфер науки и искусства. «Расово чуждыми» назывались марксизм и другие рационалистические направления философии как «порождённые Талмудом». По таким же критериям оценивались и точные науки, использовалось понятие «арийской физики», противопоставляемой «еврейской» (в частности теории относительности). Заявлялось о еврейских корнях у ряда новых направлений изобразительного искусства (сюрреализм, дадаизм, экспрессионизм), которые объединялись под названием «дегенеративное искусство».

К открытому физическому преследованию евреев переходят в 1938 году в во время так называемой «Хрустальной ночи», которой предшествовало объявление еврейских паспортов недействительными и депортация евреев-польских граждан. После нападения на Польшу в сентябре 1939 года глава Главного управления безопасности рейха (РСХА) Р. Гейдрих отдаёт приказ о концентрации польских евреев в гетто. В последующие месяцы все евреи Польши в возрасте 14-60 лет направлялись на принудительные работы, а еврейские банковские счета были заморожены

По мере захвата Германией других стран евреи подвергались в них преследованиям в зависимости от местных инициатив и оказываемого немецкого давления. План полного уничтожения евреев видимо оформляется к началу войны с Советским Союзом. Евреи Советского Союза при этом подлежали истреблению, в первую очередь, как «носители большевизма». Для массового уничтожения евреев (и других «расово нежелательных» элементов, а также участников сопротивления) были созданы специальные подразделения — айнзацгруппы, которым помогали солдаты вермахта и местные коллаборационисты. В результате большинство советских евреев остававшихся на оккупированной территории были уничтожены. В 1942 году было уничтожено большинство евреев Восточной и Центральной Европы, а также и значительная часть евреев Западной Европы. В 1943—1944 году нехватка рабочих рук приводит к временному пересмотру «окончательного решения еврейского вопроса». Гиммлер отдаёт приказ об использовании труда оставшихся евреев в интересах военной экономики и даже предлагает освободить часть евреев в обмен на политические уступки (например, сепаратный мир с Западом) или за колоссальный выкуп. Ближе к концу войны некоторые нацистские руководители пытаются использовать евреев для установления связи с союзниками, но другие (в частности Гитлер) продолжают требовать тотального уничтожения выживших. На фоне наступления советских войск эсэсовцы ликвидируют последние гетто и рабочие лагеря, и уничтожают следы совершенных преступлений.

Кроме расстрелов, использовались такие методы убийств как отравления выхлопными газами в специальных автомашинах («душегубках»), «газовые камеры». Условия жизни в гетто и концентрационных лагерях также были рассчитаны на смерть от истощения и болезней.

Оценки числа жертв среди евреев составляли от 4.2 млн до 8 млн человек. Число шесть миллионов человек закреплено в приговорах Нюрнбергского процесса.

Отношение к цыганам

Цыгане тоже воспринимались с точки зрения нацистской расовой теории как угроза расовой чистоте немцев. Так как официальная пропаганда провозглашала немцев представителями чистой арийской расы, пришедших с севера и захвативших Индию, известная сложность для теоретиков нацизма состояла в том, что цыгане, вообще говоря, являются куда как более непосредственными выходцами из Индии; они близки её нынешнему населению с объективной расовой точки зрения и говорят на языке индоарийской группы — следовательно цыгане, по крайней мере, никак не меньшие арийцы, чем сами немцы. Выход был найден в решении, согласно которому цыгане, живущие в Европе, представляют собой плод смешения арийского племени с самыми низшими расами всего мира — это как бы объясняет их бродяжничество и асоциальность. Об этом писал и нацистский расовый теоретик Ганс Гюнтер. Специальная комиссия рекомендовала отделение «цыганства» (нем. Zigeunertum) от немецкого народа. «Неполноценность» цыган обосновывали немецкие психологи Роберт Риттер и его помощница Эва Юстин

В период с 1935 по 1938 год полиция и ведомства социального обеспечения начинают помещать цыган в лагеря принудительного содержания, в частности в лагерь Марцан

С марта 1936 на цыган распространяются положения так называемых «Нюрнбергских законов» (нем. Nürnberger Gesetze) о гражданстве и расе, которые запрещают им вступать в браки с немцами и участвовать в выборах, цыгане лишаются гражданства Третьего рейха.

16 мая 1938 года по приказу рейхсфюрера СС Гиммлера в берлинское управление уголовного розыска было включено управление по борьбе с «цыганской угрозой». Первым законом, прямо и непосредственно направленным против цыган, был циркуляр Гиммлера от 8 декабря 1938 года «О борьбе с цыганской угрозой». В нём говорилось об «урегулировании цыганского вопроса исходя из расовых принципов».

Во второй половине 1930-х годов начинается принудительная стерилизация цыган, в частности таким методом как укол в матку грязной иглой, что нередко приводило к смерти от заражения крови.

27 апреля 1940 года по приказу Гиммлера начались первые депортации синти и рома на территорию Польши — в трудовые и концентрационные лагеря, а также в еврейские гетто. Польских цыган также размещают в гетто, а имущество изымают. Позже цыган, как и евреев, отправляли из гетто в лагеря смерти.

С осени 1941 года на оккупированных территориях СССР наряду с массовыми убийствами евреев начались массовые убийства цыган. Айнзацгруппы уничтожали встреченные на пути таборы. В Германии аресты цыган начались в 1943 году, арестованных отправляли в Освенцим. Уничтожение цыган наряду с евреями и сербами также занимался режим усташей в Хорватии.

Оценки числа убитых цыган варьируются от 200 000 до 1 500 000 человек.

Отношение к славянам

См. также: Генеральный план Ост

См. также: План голода

Вопрос отношения нацистов к славянским народам был достаточно мало изучен. Это привело к тому, что в 90-е годы в праворадикальных кругах стали распространяться идеи о том, что славяне якобы признавались равными в расовом отношении с немцами и сражались «за чистоту арийской крови».

Идеи «второсортности» и «расовой неполноценности» славян зафиксированы ещё в работах Гобино Основной идеей ряда расовых теоретиков было то, что праславяне принадлежали к нордической расе, однако к настоящему времени славяне полностью утеряли этот компонент.

«Моя борьба» Гитлера уже содержит идею расового превосходства германских элементов над славянскими в России.

В 1940 году в Нью-Йорке была опубликована книга Германа Раушнинга «Голос разрушения», где приводится цитата Гитлера о том, что «предотвращение развития славянских рас» одна из основных задач германского государства.

По мнению американского историка Джона Коннелли в ранних работах Гитлера и других нацистов можно найти не слишком много выпадов против славянских народов. Также он считает, что изначально нацистские идеологи почти не делали разницы между разными группами славянского населения; на практике, однако, отношение к разным народам было различным, будучи продиктованным, как правило, оппортунистическими соображениями.

По мнению Коннелли до начала Второй мировой войны нацисты, скорее всего, не имели последовательных планов осуществления расовой политики относительно славян, хотя считали их низшей группой народов. После же уничтожения Польши поляки и славяне в целом постепенно в глазах нацистов переходят в разряд «неевропейских народов».

Известная Речь Гиммлера в Познани 4 октября 1943 отражает восприятие славян как рабов, есть в ней и расовые мотивы. Высказывания Гитлера содержат следующие выражения: «низкокачественный человеческий материал», «смешанный народ на основе низшей расы с каплями нашей крови, не способный к поддержанию порядка и к самоуправлению».

Только польские, русские и украинские остарбайтеры подлежали смертной казни за половые контакты с немецким населением. Рейхскомиссар Украины Эрих Кох называл украинцев «расово низшими», считая их мало отличными от животных и устраивал охоту на них в специальных резервациях (несмотря на то, что в дистрикте Галиция в 1939 году было допущено образование Украинского центрального комитета и украинцы находились в привилегированном по отношению к полякам положении).

Изменения в отношении также происходили на основе наблюдения цвета волос, глаз и антропометрических показателей местных жителей.

Коннелли отмечает, что словаки, хорваты и болгары имели собственные марионеточные государства и вступили в войну на стороне Оси, (при этом хорваты одновременно преследовали других южных славян — сербов), а режим в Протекторате Богемия и Моравия был заметно мягче установленного в Генерал-губернаторстве и на оккупированной территории СССР.

В качестве причины такой непоследовательной политики по отношению к славянам по мнению Коннелли можно назвать то, что Юго-Восточная Европа не входила в планы Гитлера по занятию «жизненного пространства» и до 1943 года входила преимущественно в сферу итальянского влияния. Относительно мягкий режим по отношению к словакам и чехам был продиктован интересами военной экономики и сговорчивостью этих народов . При этом города Советского союза как территории «жизненного пространства» напротив должны были быть разрушены, а территория опустошена и затем заселена сельскими немецкими жителями.

Среди славян одними из наиболее пострадавших были поляки. С 1939 по 1945 год не менее 1,5 миллионов польских граждан были депортированы в Германию на принудительные работы. Ещё сотни тысяч были заключены в нацистские концлагеря. По некоторым оценкам, во время Второй мировой войны гитлеровцы убили не менее 1,9 миллиона поляков нееврейского происхождения. Следует отметить, что в 1943 году, после тяжёлых поражений на Восточном фронте, нацисты официально разрешили представителям всех славянских народов, кроме поляков, служить в Ваффен-СС (к тому времени части, укомплектованные этническими украинцами, уже находились в составе вермахта — например, батальоны «Нахтигаль» и «Роланд»).

Отношение к другим народам

Д. Б. Левин отмечал, что для каждого народа у нацистов были бранные клички. Так, англичан они называли «выродившимся племенем плутократов», французов — «негроидами», итальянцев — «людьми испорченной крови и отравленной души», румын, венгров и турок — «обезьянами».

По свидетельству бывшего заключённого в тюрьмах полностью соблюдался принцип расовой сегрегации. Заключённые делились на четыре категории (по наличию «нордической примеси»): первая — немцы (высшая раса, уберменши), вторая — голландцы, датчане, норвежцы (хотя и чистая нордическая раса, но не уберменши), третья — французы, бельгийцы, итальянцы (полунордическая раса), четвёртая — русские, поляки, чехи (лишь следы нордической крови, в массе — унтерменши)".

В июле 1941 года рейхсфюрер Гиммлер выступал перед эсэсовцами из отправлявшейся на Восточный фронт боевой группы «Норд» с речью, где напутствовал их на войну и заявлял, что «на другой стороне стоит 180-миллионный народ, смесь рас и народов, чьи имена непроизносимы и чья физическая сущность такова, что единственное, что с ними можно сделать — это расстреливать без всякой жалости и милосердия». Также он перечислял в качестве «недочеловеков» гуннов, венгров, татар, монголов и русских:

Когда вы, друзья мои, сражаетесь на Востоке, вы продолжаете ту же борьбу против того же недочеловечества, против тех же низших рас, которые когда-то выступали под именем гуннов, позднее — 1000 лет назад во времена королей Генриха и Оттона I, — под именем венгров, а впоследствии под именем татар; затем они явились снова под именем Чингисхана и монголов. Сегодня они называются русскими под политическим знаменем большевизма.

— Выступление рейхсфюрера Генриха Гиммлера в Штеттине 13 июля 1941 года

Среди советских военнопленных особенно часто убивали и подвергали издевательствам как азиатов выходцев из Средней Азии и Закавказья.

Потомки чернокожих солдат Антанты и немецких женщин, которых называли «рейнландскими бастардами», подвергались принудительной стерилизации начиная с 1937 года.

Однако расовая теория перестраивалась в угоду текущей внешней политики. В частности если изначально итальянцев относили к «малоценной средиземноморской расе», а японцев награждали презрительными кличками, по мере сближения с Италией и Японией эти народы стали относить соответственно к потомкам римлян и «избранной расе».

Сами немцы также не избежали преследования на основе идей о «расовой полноценности». В рамках расовой гигиены подлежали стерилизации и уничтожению люди с психическими расстройствами и наследственными болезнями, позже также инвалиды и болеющие более 5 лет. Одним из последних евгенических декретов фюрера в 1945 году был об уничтожении немцев, страдающих лёгочными заболеваниями.

Принципы расистской идеологии нацистов

1. Вера в превосходство одной, реже нескольких рас — над другими. Эта вера обычно сочетается с иерархической классификацией расовых групп. Так, негры и арабы были отнесены нацистами к низшей расе, а евреи вообще исключались из иерархической лестницы и были поставлены в положение «вне закона» (Нюрнбергские законы, Холокост).

2. Идея, что превосходство одних и неполноценность других имеют биологическую или биоантропологическую природу. Этот вывод вытекает из веры в то, что превосходство и неполноценность неискоренимы и не могут быть изменены, например, под влиянием социальной среды или воспитания.

3. Идея, что коллективное биологическое неравенство отражается в общественном строе и в культуре и что биологическое превосходство выражается в создании «высшей цивилизации», которая сама по себе указывает на биологическое превосходство. Эта «высшая цивилизация» была названа нацистскими идеологами «тысячелетний рейх» или «Третий рейх». Эта идея устанавливает прямую зависимость между биологией и социальными условиями (появилась в евгенике).

4. Вера в законность господства высших рас над низшими.

5. Вера в то, что есть «чистые» расы, и смешение неизбежно оказывает на них отрицательное влияние (упадок, вырождение и т. д.). «Смертельный же удар наносит смешение с инородной кровью» (Гиммлер).

Хронология событий

7 апреля 1933 года был принят «Закон о восстановлении профессионального чиновничества» (англ.), в соответствии с которым было предписано уволить всех неарийских чиновников, за редким исключением. Неарийцем считался каждый, кто имел хотя бы одного пра-родителя еврея.

29 июня 1933 года Рихард Дарре, как глава Управления аграрной политики, издаёт закон о наследовании, по которому земельные участки от 7,5 до 125 гектар могут пожизненно закрепляться за их владельцами и передаваться в наследство, только если владельцы могут доказать чистоту своей крови до 1800 года. Под действие этого закона попадает более 60 % всей сельскохозяйственной территории Германии.

В 1933 г. генетик-расист Фишер заявил, что с научной точки зрения браки и половые отношения между живущими в Германии евреями и неевреями нежелательны, и потребовал принятия соответствующего закона (уже позже в 1941 г. Фишер будет одобрять план поголовной принудительной стерилизации тех немцев, чьи дед или бабка были евреями, но этот план так и не был осуществлен).

15 октября 1934 года партийный лидер Рудольф Гесс создал ведомство для изучения родства при национал-социалистической партии. Позже оно получило название «Имперское ведомство по изучению родства». Работой ведомства руководило СС и министерство юстиции.

В «Нюрнбергских законах» 1935 года, вводились правила, по которым определяется принадлежность к немецкой или еврейской расе: «чистокровными» немцами являлись немцы в четырёх поколениях. Евреями считались потомки трех-четырёх поколений евреев, а между ними находились «полукровки» первой или второй степени. Если предки были иудеями, то потомки тоже являлись евреями.

Сперва была введена дискриминация против метисов от браков между немцами и евреями. 26 ноября 1935 года в категорию «расово неполноценных» циркулярами министерства внутренних дел были официально включены также «цыгане, чернокожие и их бастарды» (закономерным итогом этого стала стерилизация после присоединения в 1936 году Рейнской области рождённых там от браков африканских солдат французской армии и немок метисов, известных как рейнландские бастарды). Цыгане подвергались дискриминации и соответственно признавались расово неполноценными. Также в категорию «расово неполноценных» включались все, кто не соответствовал идеалу (который культивировался национал-социалистами), даже несмотря на расовый тип, например: представители сексуальных меньшинств, наркоманы, алкоголики, проститутки, душевнобольные, умственно отсталые, нетрудоспособные лица, инвалиды, а также болеющие больше 5 лет. Таких людей идеологи евгенической политики считали регрессивными и нежелательными элементами, носителями генетического груза, подверженными вырождению и дегенерации, которые загрязняют арийскую кровь своей больной наследственностью.

С марта 1936 года и на цыган были распространены положения «нюрнбергских законов», которые прежде распространялись только на евреев: им также было воспрещено вступать в браки с немцами и участвовать в выборах, а также с цыган было снято гражданство Третьего рейха. При этом «расово чистые цыгане» (выбираемые из числа цыган-синти по признаку сочетания внешности и поведения, признанного положительным) имели те же права, что и немцы, за исключением права вступать в брак с немцами, а «цыгане-полукровки» (все цыгане-рома и большинство цыган-синти) приравнивались к евреям как «разрушители культуры».

Главное управление СС по вопросам расы и поселения разработало методику расового отбора в СС, а также Брачный кодекс СС, который запрещал эсэсовцам жениться на не чистокровных арийках. В 1936 году Рихард Дарре публикует книгу «Кровь и почва, главная идея национал-социализма», где пропагандирует единство немецкой расы и её жизненного пространства (см. также План «Ост»).

15 ноября 1938 года еврейским детям запрещается посещать немецкие школы.

Наличие евреев в родословной было компрометирующим материалом. Все эти факты входили в досье Гиммлера.

Группа авторов по заданию Генри Форда составила и опубликовала под его именем книгу «Международное еврейство», затем использованную нацистской пропагандой. Так постепенно создавался образ враждебного мирового еврейства (нем. Weltfeind мирового врага), растиражированный впоследствии.

В расовую теорию нацистов входил раздел генетики — евгеника (принявшая в Германии название расовая гигиена), согласно которой строгие правила воспроизводства должны были привести к улучшению германской расы и остановить рост низших представителей, которые размножались гораздо быстрее, согласно сторонникам евгеники.

В практику Главное управление имперской безопасности (РХСА) вошло любую немку, обвиненную в сексуальных связях с евреем, отправлять в концлагерь, чтобы предотвратить «опасность того, что она вновь предастся осквернению расы, уже с другим мужчиной».

Продолжением развития евгенических понятий явилась реализация немецкими нацистами в 1940 году программы T-4 по стерилизации и физическому уничтожению «неполноценных элементов» — в основном, пациентов психиатрических лечебниц, в том числе и детей, страдающих психическими заболеваниями, а также лиц, страдающих от врождённых дефектов, в том числе детей-калек. В рамках этой программы в одной только Германии было уничтожено 275 тыс. человек.

Затем была построена сеть лагерей смерти для уничтожения целых народов, не удовлетворяющих расовой теории. В первую очередь нацисты уничтожали евреев, цыган. Нацисты проводили массовые расстрелы по национальному признаку, также отправляли людей в лагеря смерти для физического уничтожения. Там были замучены с особой жестокостью или убиты в газовых камерах, сожжены живыми миллионы человек.

При этом следует отметить, что в 1943, после тяжёлых поражений на Восточном фронте, нацисты официально признали арийцами все славянские народы кроме поляков для того, чтобы их представители могли служить в Ваффен-СС (подробнее смотри статью Коллаборационизм во Второй мировой войне). Поляки как таковые не считались расово неполноценными и наличие польской крови не было компрометирующим фактом для немцев, однако нацисты отрицали польскую национальную идентичность. Русская национальная идентичность также отрицалась, вместо термина «русские» нацистская пропаганда последовательно использовала более широкий термин «восточные народы» вплоть до конца войны.

Политическое завещание Гитлера, написанное им 29 апреля 1945 года за пару дней до смерти, содержит такие слова:

Превыше всего я требую от руководителей и народа неукоснительно соблюдать расовые законы и безжалостно бороться с вездесущим отравителем всех народов — мировым еврейством

Программы, обусловленные немецкой евгеникой, выразившиеся в нацистской расовой политике и проводившиеся в рамках предотвращения «вырождения» немецкого народа («нордической расы»):

• Программа эвтаназии Т-4 — уничтожение психически больных, и вообще больных более 5 лет, как нетрудоспособных.
• Репрессии гомосексуалистов
• Лебенсборн — рождение и воспитание в детских домах детей от лиц, прошедших расовый отбор, то есть имеющих преимущественно нордическое происхождение и не имеющих неевропейских расовых примесей.
• «Окончательное решение еврейского вопроса» (тотальное уничтожение евреев, см. также Холокост, Айнзатцгруппа)

В произведениях искусства

• х/ф «Магазин на площади» (ЧССР, 1965)

См. также

• Недочеловек
• Расовая теория Гюнтера
• Расовая гигиена
• Расовый антисемитизм

Литература

• Штуккарт Вильгельм, Ханс Глобке. Комментарии к расовому законодательству. Мюнхен; Берлин, 1936.
• F. Kaul. Nazimordaktion, Т. 4. Ein Bericht über die erste industriemäßig durchführte Mordaktion des Naziregimes. Berlin, VEB Verlag Volk und Gesundheit, 1973
• Astel, Präsident, Prof. Dr. H. W.: Rassendämmerung und ihre Meisterung durch Geist und Tat als Schicksalsfrage der weiß en Völker. Aus: Schriftenreihe der NS.-Monatshefte, Heft 1. Zentralverlag der NSDAP. Franz Eher Nachf., München.

Ссылки

• [www.ushmm.org/research/library/bibliography/index.php?content=nazi_racial_science Nazi Racial Science]  (англ.)
• [actualhistory.ru/race_theory_origins Владимир Родионов. Идеологические истоки расовой дискриминации славян в Третьем рейхе.]
• [tumbalalaika.memo.ru/articles/artn15-16/n1504_25.htm Судьба цыган в период нацистского террора]
• [www.midrasha.net/article.php?id=3562 Антисемитизм в нацистской Германии]
• [www.law.edu.ru/article/article.asp?articleID=189129 Программа умерщвления Т-4]
• [www.regent.edu/acad/schedu/uselesseaters/ Useless eaters: disability as genocidal marker in nazi Germany]  (англ.)
• [vlastitel.com.ru/multimedia/audio/Hitler_threats.wma Речь Гитлера об уничтожении евреев (Vernichtung der judischen Rasse)] — фрагмент аудиозаписи

Отрывок, характеризующий Нацистская расовая политика

– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.