Наяпитек

Наяпитеки — гипотетические предки человека, останки которых не были обнаружены. Гипотеза является маргинальной, её активно поддерживает автор, доцент кафедры философии Марийского государственного университета Леонард Иванович Ибраев. Он же ввёл и само название «наяпитек» (лат. Pithecus naias).

Суть гипотезы

Автор гипотезы утверждает, что люди произошли не от обезьяноподобных предков, которые жили в лесах и саваннах, но от двуногих обезьян, которые 3-2 миллиона лет назад вели полуводный образ жизни, обитая по берегам рек и озёр и питаясь моллюсками и прочими водными организмами. По его мнению, наяпитеки были безволосыми и имели большие головы, в отличие от волосатых и «маломозглых» по его словам саванно-лесных претендентов на звание предков Homo sapiens.

Критика гипотезы

Критики указывают на то, что останки наяпитеков не были обнаружены, на проблемы с их возможными предками и на то, что гипотеза односторонне подходит к достижениям (в том числе к использованию орудий) тех предполагаемых предков человека, которых считают таковыми более общепризнанные теории. Также задаётся вопрос, почему наяпитеки в конце концов ушли от водного образа жизни, если он был настолько удобен для них, а на суше им грозила конкуренция с близкородственными видами, теми самыми, которых Ибраев отвергает в качестве предков современных людей. Проблемным является и подход Ибраева к эволюции наяпитеков в современных людей, которую он показывает как прямую и ей же объясняет отсутствие останков. Вместе с тем критики указывают, что гипотеза о наяпитеках хорошо объясняет наличие у людей подкожного жира, который отсутствует или присутствует у обезьян в меньшей степени.

Ссылки

• [marsu.ru/leonard-i-braev/Naiphiteki.%20Statja..pdf Работа Ибраева. В конце документа — список прочих его работ на эту тему]
• [www.evolchel.ru/naiapiteki.html Критическая статья на сайте evolchel.ru]
• Соколов А. Б. «Мифы об эволюции человека».

Отрывок, характеризующий Наяпитек

Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.