На красном фронте
На красном фронте | |
Жанр |
Приключения, пропаганда |
---|---|
Режиссёр | |
Автор сценария | |
В главных ролях | |
Длительность |
18 мин.[1] |
Страна | |
Год | |
IMDb | |
«На красном фронте» — агитационный приключенческий фильм 1920 года о красноармейце, который выполнил ответственное задание, несмотря на противодействие польского шпиона, не сохранившийся до наших дней. Первая работа будущего «коллектива Кулешова». Игровой сюжет помещён в реальную обстановку гражданской войны. Фильм снят во время польской кампании. Эта работа во многом способствовала формированию стиля «советского киноавангарда 1920-х». Восстановлена на основе оригинального монтажного листа и подлинных кадров из фильма[2].
Содержание
Сюжет
Командир одной из частей Красной Армии направляет курьера с донесением в штаб. По дороге польский шпион ранил курьера-красноармейца и овладел донесением. Красноармеец устремился в погоню. Попутная машина даёт ему возможность нагнать поезд, в котором укрылся шпион. После борьбы на крыше железнодорожного вагона красноармеец всё-таки выполнил задание.
В ролях
- Леонид Оболенский — красноармеец
- Александр Рейх — польский шпион
- Лев Кулешов — житель прифронтовой полосы
- Александра Хохлова — житель прифронтовой полосы
Интересные факты
- Дебют Льва Кулешова в качестве сценариста.
Напишите отзыв о статье "На красном фронте"
Примечания
Ссылки
- «На красном фронте» (англ.) на сайте Internet Movie Database
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?: |
|
Отрывок, характеризующий На красном фронте
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.
Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.