На ножах (роман)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «На ножах»)
Перейти к: навигация, поиск
На ножах
Жанр:

роман

Автор:

Николай Семёнович Лесков

Язык оригинала:

русский

Дата первой публикации:

18701871

«На ножах» — роман Николая Лескова. Впервые опубликован в журнале «Русский вестник» № 10—12 за 1870 год, № 1—8, 10 за 1871 год. В ноябре 1871 года вышло отдельное издание романа. Из-за обильной правки редактора произведение не соответствовало первоначальному замыслу автора, о чём сам Лесков в письме к П. К. Щебальскому от 14 октября 1871 года говорит: «Да, ещё: что это значит, что в сентябрьской книге нет окончания моего романа, которое послано, кажется, своевременно? Если опять что не по нраву, то надо было прислать корректуру, и я бы переделал. Сокрушил меня этот роман, и свертел я его как не думал, благодаря всем этим qui pro quo»[1].





Сюжет

Нигилист Горданов и его любовница Глафира Бодростина решают убить мужа Глафиры. Таким образом им достанется его имущество и деньги. Им сопротивляются дворянин Подозеров, генеральша Синтянина и отставной майор Форов.

История создания

Неприятности с изданием романа прослеживаются в переписке Лескова. В письме к сотруднику «Русского вестника» Н. А. Любимову от 18 ноября 1870 года (вскоре после выхода в свет начала романа) автор возмущается самоуправством редакции: «Убийственнее всего на меня действует то, что я никак не могу взять в толк причин произведенных в моем романе совсем уже не редакторских урезок и вредных для него изменений. Так, выпущены речи, положенные мною в основу развития характеров и задач (например, заботы Форовой привести мужа к Богу); жестоко нивелирована типичность языка, замененная словами банального свойства (например, вместо: „не столько мяса поешь, сколько зуб расплюешь“ заменено словом „растеряешь“), ослаблена рисовка лиц <…>».

В апреле 1871 года Лесков пишет Щебальскому: «На редакцию „Р<усского> в<естника>“ трудно не жаловаться, ибо сами же Вы видите, что приходится лепить, да и перелепливать тожде да к томужде, и ото всего этого не выходит ничего иного, кроме досады, охлаждения энергии, раздражения, упадка сил творчества и, наконец, фактических нелепостей и несообразностей вроде тех, которые Вами усмотрены».

Лесков признается П. К. Щебальскому в этом же письме: «…я дописываю роман, комкая все как попало, лишь бы исполнить программу».

Роман не вошел в собрание сочинений Лескова, изданное в одиннадцати томах в пятидесятые годы (М.; Л.: Художественная литература, 1954—1958) из цензурно-политических соображений.

Экранизации

Напишите отзыв о статье "На ножах (роман)"

Примечания

  1. Осложнения, недоразумения (лат.)
  2. См. [www.ruskino.ru/mov/155/ Российское кино]

Ссылки

  • [briefly.ru/leskov/na_nozhah/ Краткое содержание].
  • [az.lib.ru/l/leskow_n_s/text_0012.shtml/ Lib.ru/Классика (Текст романа с комментариями)]

Отрывок, характеризующий На ножах (роман)

– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.