На прицеле ваш мозг
Поделись знанием:
К:Фильмы 1985 года
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
| На прицеле ваш мозг | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Автор сценария |
В. Барсук |
| Оператор |
Александр Лозинский, Эдуард Губский |
| Кинокомпания | |
| Длительность |
56 мин |
| Страна | |
| Год |
1985 [1] |
«На прицеле ваш мозг» — советский документальный и научно-популярный фильм 1985 года о методах манипуляции сознанием. Последний фильм режиссёра Феликса Соболева[1], закончен после его смерти Виктором Олендером.
Содержание
Сюжет
Фильм посвящён описанию различных методик манипуляции массовым сознанием. Фильм состоит из нескольких отдельных эпизодов:
| Название эпизода | Продолжительность | Описание |
|---|---|---|
| — | 5 мин. (0:00 — 0:05) |
Вводная часть, в которой поясняется содержание фильма. |
| Производство иллюзий. Опыт | 7 мин. (0:05 — 0:12) |
Эпизод в формате лекции, которую читает доктор философских наук, профессор О. А. Феофанов. Он рассказывает о рекламе, как методе массового воздействия. Цитирует книгу фантаста Герберта Франке «Манипулируемый человек» (1964)[2], книгу Клайда Р. Миллера «Процесс внушения» («The Process of Persuasion», 1946), работы американского историка Дэниэла Бурстина. Объясняет, как при помощи рекламы возможно формировать привычки, представления и вкусы, а также соответствующие мысли и системы ценностей. |
| …Не только товары, или как выбрать лучший сорт… президента | 11 мин. (0:12 — 0:23) |
Рассказ о технологиях политической рекламы, методах создания позитивного имиджа политика. Рассматриваются избирательные кампании президентов США Д. Эйзенхауэра, Дж. Кеннеди, Р. Никсона и Р. Рейгана. Цитируется книга Джо Макгинниса «[readfree.ru/site/book_full/40331 Как продать президента]» (Joe McGinniss The Selling of the President 1968). |
| Из истории военно-политической косметики | 5 мин. (0:23 — 0:28) |
Эпизод о военно-политической пропаганде, информационных войнах. Демонстрируется как при помощи замены военных терминов на эвфемизмы можно изменить отношение населения к происходящему на фронте. |
| Героин, похлёбка для госпожи Хэклер и «блистательные имиджи» Америки | 6 мин. (0:28 — 0:34) |
Эпизод о наркотиках, наркомании и преступности в США. |
| Пять миллиардов на обработку сознания | 6 мин. (0:34 — 0:40) |
Эпизод об Информационном агентстве США (USIA). |
| Задушевная дезинформация | 7 мин. (0:40 — 0:47) |
Эпизод о радиостанции «Голос Америки» в формате лекции журналиста-международника В. Артемова. |
| В поисках «идеальной модели», или рецепты на завтра | 6 мин. (0:47 — 0:53) |
Рассказ о нейрофизиологических способах непосредственного воздействия на мозг и психику человека. Зрителя знакомят с проектом ЦРУ «МК Ультра». Кроме того, рассказывается о психохирургии, а также описываются эксперименты испанского нейрофизиолога Хозе Дельгадо по электростимуляции головного мозга, которые он описал в своей книге «Мозг и сознание» («Physical control of the mind. Toward a psychocivilized society»). Приводятся кадры экспериментов по химическому программированию поведения, которые проводились над военнослужащими. Цитируется футуролог Герман Кан[3]: «Химические препараты дадут возможность уже к 2000 году осуществлять контроль над массами людей через воду, пищу, воздух». |
| Помните! | 3 мин. (0:53 — 0:56) |
Рассказывается о формировании негативного образа СССР, советской угрозы, советского образа жизни. Зрителей призывают использовать разум для борьбы с пропагандой. |
Съёмочная группа
Состав съёмочной группы[4]:
- Автор сценария: В. Барсук
- Режиссёры: Ф. Соболев [фамилия в титрах указана в чёрной рамке], В. Олендер
- Операторы: А. Лозинский, Э. Губский
- Редакторы: В. Задумин, В. Артамонов
- Звукооператор: В. Щиголь
- Консультанты: С. Гавриш, К. Высоцкий, В. Пономарёв
- Художники: Е. Блават, С. Старов
- Монтажёр: Н. Соболева
- Музыкальное оформление: Ю. Лазаревская
- Ассистенты режиссёра: И. Вильховая, О. Драгаев, Е. Артеменко
- Ассистенты оператора: А. Опришко, А. Верник, И. Иванов, Ю. Михайлик
- Комментаторы: проф. О. Феофанов[5], журналист-международник В. Артемов[6].
- Диктор: М. Волков[7] [не указан в титрах].
Награды
- 1986 — XIX Всесоюзный кинофестиваль в Алма-Ате: Главный приз в номинации «Научно-популярный фильм»[8].
История создания фильма
Согласно кинокритику Виктору Матизену[9], в начале 1980-х годов Феликс Соболев должен был получить звание народного артиста, но на партсобрании студии «Киевнаучфильм» коллектив выступил против режиссёра. Звания ему не дали и он решил, что попал в опалу. Однако, когда к нему, как режиссёру-кинодокументалисту, который разбирается в психологии, обратились представители власти с предложением снять фильм-разоблачение о методиках манипулирования массовым сознанием в США, он согласился. Виктор Матизен высказывает три гипотезы почему он пошёл на это[9]. Согласно одной из них, он это сделал, так как «маячило звание народного артиста и светил путь наверх, а художники честолюбивы и тщеславны», согласно другой версии, Феликс Соболев, берясь за этот заказ, «рассчитывал, что ему, как Михаилу Ромму в „Обыкновенном фашизме“, удастся прямым разоблачением младшего брата косвенно разоблачить старшего», и, наконец, была высказана третья версия, что Соболев «сам стал исповедовать орвелловский тезис о том, что ложь есть правда». Киновед же Е. П. Загданский[10], писал, что решение снять фильм Ф. Соболев принял в тот момент, «когда он почувствовал, что владеет информацией интересной для всех».
Фильм должен был сниматься под кураторством КГБ СССР[11]. Предполагалось даже, что в фильме должны быть расставлены определённые акценты. Например, что Виктор Некрасов — враг народа[12]. Это смутило многих соратников Соболева. Так, например, Светлана Нови — оператор, с которой Соболев снимал ряд своих фильмов, отказалась принимать участие в съёмках[12]. От съёмок картины первоначально отказался также ученик Соболева Виктор Олендер, но Соболеву позже удалось уговорить его принять участие в производстве картины[11].
Конкретного сценария будущего фильма у Феликса Соболева первоначально не было. Согласно Виктору Олендеру[11], в 1984 году Феликс Соболев, незадолго до смерти, находясь в больнице, увидел у соседа по палате книгу, под названием «США. Реклама и политика»[13], которая была посвящена различным методикам манипулирования массовым сознанием в США. Книга произвела на него такое впечатление, что он решил снимать фильм, основываясь на ней[11].
В апреле 1984 года Феликс Соболев умер, так и не приступив к съёмкам[10]. Работу предложили продолжить Олендеру, который, однако, от этого отказался, но позже (после начала перестройки) согласился и завершил картину[11]. Последним кадром фильма В. Олендер поставил портрет Феликса Соболева[14].
В 1998 году Виктор Олендер снял 10-серийный документальный фильм «Феликс Соболев. Прерванная миссия» о творчестве своего учителя, в котором также рассказал о съёмках фильма «На прицеле ваш мозг». Фильм был показан на украинском телеканале 1+1[15].
Критические отзывы
В сборнике «Идеологическая борьба»[16], изданном в 1987 году, фильм относили к лучшим произведениям советской кинопублицистики и кинодокументалистики:
Опыт свидетельствует об огромном идеологическом воздействии лучших произведений кинопублицистики и кинодокументалистики («Обыкновенный фашизм», «Заговор против Страны Советов», «Сионизм перед судом истории», «На прицеле ваш мозг» и др.). Набор таких фильмов у нас пока не богат, но и то, что имеется, лишь эпизодически демонстрируется на экранах кинотеатров, клубов, Домов культуры.
Советский и российский киновед Семён Фрейлих в своём учебнике по курсу «Теория киноискусства»[17] упоминает данный фильм Соболева, называя его «Правда о большой лжи», который относит к неудачным картинам:
Обращаясь к теме, которую условно можно было бы назвать механикой общества, он [Соболев] создает картины «Религия и XX век» и «Правда о большой лжи», но ни проблемы религии — в первой из них, ни проблемы противостояния буржуазной и коммунистической идеологий — во второй не решены на уровне современных знаний. Фильмы о биологии пережили своё время, о социологии — остались в прошлом.
Обозреватель издания «Еженедельник 2000» Роман Барашев пишет о фильме[18]:
Его [Соболева] последнее кинопроизведение с разоблачением насаждаемых США «свобод» и «демократий» (картина «На прицеле ваш мозг») увенчивает победный призыв к сопротивлению капиталистической пропаганде во всех её формах. «Империя внушений не всесильна! Она боится разума». И эти последние слова, сказанные зрителю великим советским киноэкспериментатором, звучат словно исповедальные: ведь самому Феликсу Михайловичу суждено было основательно потрудиться над укреплением этой проклятущей «империи внушений», правда, на другой её пропагандистской стороне — социалистической.
Журналист украинской газеты «Зеркало недели» А. Рутковский[19] так отзывается о фильме Соболева:
Стоило ему [Соболеву] в конце пути задумать вненаучный разговор об имманентных идеологических преимуществах социализма над капитализмом («На прицеле ваш мозг», 1985), как им фатально был утрачен дар речи… Нет, он не был провидцем, но его экологические предостережения сбылись вскоре Чернобылем и актуальны поныне. А вот сравнение систем ему, как мы знаем, не удалось.
Культурное влияние
- Согласно режиссёру фильма Виктору Олендеру[11], в первые годы независимости Украины местные политики приходили на «Киевнаучфильм», брали в архиве фильм «На прицеле ваш мозг» и по нему учились американским технологиям политической рекламы.
- В 2012 году в сети Интернет появился документальный фильм «Пропаганда» («Propaganda»), который был снят в Северной Корее[20]. Фильм был переведён на английский[21] и русский[22] языки. В ноябре 2012 фильм демонстрировался на международном фестивале документальных фильмов (IDFA, International Documentary Film Festival Amsterdam)[23]. Сценарий и закадровый текст этого фильма почти дословно совпадает с фильмом «На прицеле ваш мозг».
См. также
- Холодная война
- Информационная война
- Психологическая война
- Манипуляция массовым сознанием
- Контроль сознания
- Пропаганда в США
Напишите отзыв о статье "На прицеле ваш мозг"
Примечания
- ↑ 1 2 На прицеле ваш мозг. // «Новые фильмы», № 7, 1986. С. 24-25.
- ↑ Franke H.W. Der Manipulierte Mensch. Wiesbaden, 1964.
- ↑ Kahn H., Wiener A. The Year 2000: A Framework for Speculation on the Next Thirty-Three Years. — Macmillan, 1961, p. 110.
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=eezY6xfPsgI#t=55m36s Согласно титрам в конце фильма «На прицеле ваш мозг»]
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=eezY6xfPsgI#t=5m00s Титры к комментарию О. Феофанова]
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=eezY6xfPsgI#t=40m20s Титры к комментарию В. Артёмова]
- ↑ Гончаренко Б. [img19.imageshack.us/img19/2977/pravdaukrainy11021986.gif Помните!] // «Правда Украины», 11 февраля 1986 года.
- ↑ [istoriya-kino.ru/kinematograf/ «Итоги всесоюзных кинофестивалей 1984, 1985 и 1986 гг.»] // Кино: Энциклопедический словарь: 19-й ВКФ (Алма-Ата, 1986)
- ↑ 1 2 Виктор Матизен. [www.vertov.ru/rus/vertov/pressa_matizen.htm#Эта%20соленая%20сладкая%20жизнь «Эта соленая сладкая жизнь». «Новые известия»]
- ↑ 1 2 Загданский Е. О тех, кто скрывает правду. // «Советский экран», № 16, 1986. С. 9-10.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Науменко О-Н. [www.ktm.ukma.kiev.ua/show_content.php?id=897 Віктор Олендер: «Костя вважав себе довічним учнем»]. // Журнал «Кiно-Театр», № 3, 2009.
- ↑ 1 2 Журавлёва Л. [zn.ua/CULTURE/tot,_kto_rasslyshal_yazyk_zhivotnyh_rezhisser_feliks_sobolev_rodilsya_s_talantom_ot_boga,_sgorel_na_-47822.html Тот, кто расслышал язык животных. Режиссёр Феликс Соболев: родился с талантом от Бога, сгорел на заказе ЦК]. // «Зеркало недели» № 35, 16 сентября 2006.
- ↑ Вероятно, имеется в виду книга [publ.lib.ru/ARCHIVES/F/FEOFANOV_Oleg_Aleksandrovich/_Feofanov_O.A..html О. А. Феофанова «США: реклама и общество» (1979)]
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=eezY6xfPsgI&hl=ru#t=55m05s Заключительные кадры фильма]
- ↑ [zn.ua/CULTURE/bylo_i_proshlo-11197.html Иванов Ю. Сериал «Феликс Соболев. Прерванная миссия» на экранах студии «1+1»]. // «Зеркало недели» № 16, 18 апреля 1998.
- ↑ Кейзеров Н. М., Ножин Е. А. [books.google.ru/books?id=_ZDRAAAAMAAJ&q=%22%D0%9D%D0%B0+%D0%BF%D1%80%D0%B8%D1%86%D0%B5%D0%BB%D0%B5+%D0%B2%D0%B0%D1%88+%D0%BC%D0%BE%D0%B7%D0%B3%22&dq=%22%D0%9D%D0%B0+%D0%BF%D1%80%D0%B8%D1%86%D0%B5%D0%BB%D0%B5+%D0%B2%D0%B0%D1%88+%D0%BC%D0%BE%D0%B7%D0%B3%22&hl=ru&sa=X&ei=9nulU6-rDsT8ywPB0YLgCg&redir_esc=y Идеологическая борьба] — М.: Политиздат, 1987.
- ↑ Фрейлих С. И. [www.litmir.net/br/?b=138672&p=1 Теория кино. От Эйзенштейна до Тарковского]. — М.: Академический проект, Фонд «Мир», 2009. ISBN 978-5-8291-1107-6, ISBN 978-5-902357-87-2.
- ↑ Барашев Р. [2000.net.ua/2000/aspekty/84246 Госзаказы на мракобесие] (рус.). Еженедельник 2000 (11.10.2012). Проверено 10 ноября 2012. [www.webcitation.org/6COsBMklj Архивировано из первоисточника 24 ноября 2012].
- ↑ Рутковский А. [zn.ua/CULTURE/rs_antropologiya_feliksa_soboleva-25631.html Р.S. Антропология Феликса Соболева]. // «Зеркало недели», № 35, 8 сентября 2001.
- ↑ [propagandafilm.net/ Сайт фильма «Propaganda»]
- ↑ [www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=6NMr2VrhmFI Фильм «Пропаганда» с английскими субтитрами]
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=Dz3z5l4Z9zc Фильм «Пропаганда». Русский дубляж]
- ↑ [www.idfa.nl/industry/tags/project.aspx?id=4F02551E-5CD0-407D-96F7-372C9EEC7465 Propaganda, IDFA 2012]
Литература
- Загданский Е. О тех, кто скрывает правду. // «Советский экран», № 16, 1986. С. 9-10.
- Литвяков М. Активность позиции. // «Советский экран», № 13, 1986. С. 8-9.
- Кайзеров Н. М., Ножкин Е. А. [books.google.ru/books?id=_ZDRAAAAMAAJ&q=%22На+прицеле+ваш+мозг%22&dq=%22На+прицеле+ваш+мозг%22&hl=ru&sa=X&ei=A7fIUMzLHOeK4gS8q4GADA&ved=0CDcQ6AEwAg Идеологическая борьба: вопросы и ответы]. — Политиздат, 1987. — С. 167.
- [books.google.ru/books?id=vai3AAAAIAAJ&q=%22На+прицеле+ваш+мозг%22&dq=%22На+прицеле+ваш+мозг%22&hl=ru&sa=X&ei=A7fIUMzLHOeK4gS8q4GADA&ved=0CDQQ6AEwAQ Агитатор, выпуск № 1—12, 1987.]. — С. 63.
- Гончаренко Б. [img19.imageshack.us/img19/2977/pravdaukrainy11021986.gif Помните!] // «Правда Украины», 11 февраля 1986 года.
- На прицеле ваш мозг. // «Новые фильмы», № 7, 1986. С. 24-25.
- Барашев Р. [2000.net.ua/2000/aspekty/84246 Госзаказы на мракобесие]. // Еженедельник 2000, № 41 (625), 12-18 октября 2012. С.
Ссылки
- [youtube.com/watch?v=eezY6xfPsgI Видео] на YouTube
- «[www.kinopoisk.ru/film/597581/ На прицеле ваш мозг!]» на сайте «Кинопоиск»
- [open-eot.su/wiki/На_прицеле_ваш_мозг._1985 Транскрипт фильма]
Отрывок, характеризующий На прицеле ваш мозг
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
