Невшехирли Ибрагим-паша

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Невшехирли Дамад Ибрагим-паша
тур. Nevşehirli Damat İbrahim Paşa
Великий визирь Османской империи
9 мая 1718 — 16 октября 1730
Предшественник: Нишанджи Мехмед-паша
Преемник: Силахдар Дамат Мехмед-паша
 
Вероисповедание: Ислам, суннитского толка
Рождение: 1666(1666)
Мушкара, Османская империя
Смерть: 16 октября 1730(1730-10-16)
Стамбул, Османская империя
Супруга: Фатьма Султан
Дети: 2 детей

Невшехирли Дамад Ибрагим-паша (тур. Nevşehirli Damat İbrahim Paşa, около 1666 — 16 октября 1730) — государственный деятель и великий визирь Османской империи (17181730).





Биография

Родился в деревне Мушкара (которая позднее превратилась в город Невшехир). Его отцом был наместник Зейтуна. В 1689 году Ибрагим с помощью родственников переселился в Стамбул, где поступил на службу в султанский дворец (в корпус кондитеров). Позднее он занимал должность писаря при корпусе балтаджи, затем его отправили в Эдирне, где тогда находился султан Мустафа II со своим двором. Здесь Ибрагим смог добиться расположения наследника престола принца Ахмеда.

В 1703 году после вступления на султанский престол Ахмеда III (17031730) Ибрагим вместе с султанским двором переехал в Стамбул, где стал занимать высокие государственные должности. В 1709 году в результате дворцовых интриг Ибрагим был сослан в Эдирне, а его имущество конфисковано. Вскоре великий визирь Дамад Али-паша, расположением которого пользовался Ибрагим, вернул его в столицу и назначил в канцелярию финансового ведомства, которая занималась сбором налогов с населения для обеспечения постоя и снабжения османской армии.

С 1716 года Невшехерли Ибрагим стал фаворитом султана Ахмеда III, который оставил его при себе. Уже в октябре того же года Ибрагим стал каймакамом великого визиря и получил титул паши.

В 1717 году Ибрагим-паша женился на 14-летней принцессе Фатьме Султан, старшей дочери султана Ахмеда III и получил звание «Дамад» (то есть «зять султана»). В мае 1718 года Ибрагим-паша, обладая неограниченным доверием султана, был назначен новым великим визирем Османской империи. Члены семейства Дамада Ибрагима Невшехерли обладали значительным влиянием, так как должности в султанском совете были монополизированы его родственниками. Один зять Дамад Ибрагима стал его заместителем на посту великого визиря, а другой был назначен главным адмиралом (капудан-пашой). Его родственники были женаты на трёх османских принцессах, дочерях султана Ахмеда III.

Эпоха тюльпанов

С XVIII века в Турции процветала европейская мода. Султан и его вельможи соперничали в придумывании увеселений, устройстве празднеств и пиров, строительстве дворцов и парков. В окрестностях Стамбула, на берегах небольшой речки, известной у европейцев под названием «Сладкие воды Европы», были сооружены роскошный султанский дворец Саад-абад и около 200 кёшков («киоски», небольшие дворцы) придворной знати. Турецкие сановники особенно изощрялись в разведении тюльпанов, украшая ими свои сады и парки. Увлечение тюльпанами проявилось и в архитектуре, и в живописи. Возник особый «стиль тюльпанов». Это вошло в турецкую историю под названием «периода тюльпанов» («ляле деври»).

При великом визире Невшехерли Дамаде Ибрагим-паше в Османской империи началась эпоха тюльпанов, которая характеризовалась приобщением к науке, культуре, экономике и архитектуре Европы.

В первые годы Ибрагим-паша пытался навести порядок в государственной казне — прежде всего за счёт сокращения расходов. Правительство смогло выдать просроченное жалованье пограничным гарнизонам и произвело платежи по другим государственным долгам.

Эти положительные мероприятия не привели к уменьшению налогового обложения податного населения (райя), прежде всего крестьян. Налоговый гнёт был настолько тяжёл, что многие крестьяне покидали обрабатываемую землю, будучи не в состоянии уплатить налоги, и бежали в города, где прожить было легче. Правительство выпускало указы о запрещении крестьянам переселяться в Стамбул и другие города и взыскивало с оставшихся на местах крестьян и за тех, кто ушёл в город. В 1722 году был выпущен султанский указ, который призван был улучшить положение крестьян: в нём содержалось запрещение притеснять реайю. Однако эти указы не действовали на местах. В феврале 1724 года из-за возможной войны с Россией и Персией был введён дополнительный «военный налог», который ещё более ухудшил положение крестьян и ремесленников. Он был отменён только в 1727 году после подписания Хамадановского мирного договора с Ираном.

Правительство Ибрагим-паши неоднократно пыталось наладить выпуск денег. Основная денежная единица — акче — подвергалась порче, что способствовало обесцениванию денег и росту цен. В 1719 году был выпущен указ, который определял денежный курс, и призвало приступить к выпуску новой, неиспорченной серебряной монеты. Однако население не хотело продавать серебро на монетный двор по низким ценам, и металл поступал только от скупщиков и литейщиков.

Положение становилось настолько серьёзным, что правительство создало совет из старост эснафов (объединений ремесленников) и чиновников монетного двора. Совет высказался за продолжение эмиссии новых денег, но указал на необходимость поднять цену серебра до рыночной, чтобы обеспечить монетному двору достаточный приток серебра. Однако денежная проблема окончательно не была решена: некачественная монета выпускалась в Каирском монетном дворе.

У Ибрагима-паши были напряжённые отношения со стамбульскими ремесленниками. Великий визирь решил обложить всех ремесленников новыми налогами, что вызвало недовольство столичных эснафов. Эснафы не хотели платить эти налоги, подавали жалобы и добились уступок от правительства. Однако в целом Ибрагим-паша продолжал политику повышения налогов вплоть до 1730 года.

Дамад Ибрагим-паша имел планы реорганизации янычарского войска. Численность янычар к времени его правления сильно разрослась, а различные злоупотребления с их стороны умножались.

Сильная оппозиция по отношению к Ибрагим-паше существовала среди улемов, которые, как известно, были тесно связаны с янычарами, те и другие были кровно заинтересованы в консервации существующих порядков. Русский резидент в Стамбуле И. И. Неплюев писал в июле 1730 года о «неприятелях духовного чина», существование которых заставляет великого визиря «не без страха дни свои препровождать». Сообщая в Петербург о восстании Патрона Халиля, русский посланник сделал вывод, что Ибрагим-паша хотя, «будучи везирем 12 лет, во все чины государственного правления употребил своих креатур», но «между духовных» не имел успеха.

Восстание Патрона Халила

В 1723 году османский султан Ахмед III, воспользовавшись распадом государства Сефевидов, начал войну с Персией. Турецкие войска захватили Восточную Грузию, Восточную Армению, Азербайджан и Западный Иран. В 1726 году турки-османы предприняли наступление на Восточный Иран, на Исфахан, но были остановлены афганским правителем Ирана — Мир Ашрафом. В октябре 1727 году в Хамадане был заключён мирный договор между Османской империей и Ираном. Порта сохраняли за собой Азербайджан, Курдистан, Хузистан и Западный Иран. Мир Ашраф-шах признал османского султана халифом всех мусульман. Султан Ахмед III признал Мир Ашрафа правителем Ирана, но в вассальной зависимости от Порты.

В 1730 году крупный полководец и фактический правитель Ирана Надир-шах, отказавшийся признать условия Хамаданского договора, начал военные действия против Османской империи. Турки-османы были изгнаны из Западного Ирана и Южного Азербайджана.

Летом 1730 году великий визирь Невшехирли Дамад Ибрагим-паша убедил султана Ахмеда III возглавить османскую армию во время иранской кампании. Армия была собрана в Ускюдаре, на азиатском берегу Босфора. В августе султан и великий визирь прибыли в Ускюдар, где провели смотр собранной армии. Однако султан Ахмед III не спешил возглавить турецкие войска в походе на Иран. Султан и великий визирь уехали из Ускюдара в свои дворцы на берегу Босфора. Янычары, улемы, торговцы и ремесленники были недовольны политикой великого визиря. 8 сентября султан объявил, что назначает великого визиря Невшехирли Ибрагима-пашу главнокомандующим армии в иранской кампании.

28 сентября 1730 года в Стамбуле вспыхнуло восстание. Среди его руководителей были и янычары, и ремесленники, и представители мусульманского духовенства. Наиболее видную роль играл выходец из народных низов, бывший мелкий торговец, позднее матрос и янычар Патрон Халил, по происхождению албанец, своей отвагой и бескорыстием приобретший славу и популярность в народных массах. Восставшие разгромили дворцы придворной знати и потребовали от султана выдачи им великого визира и ещё четырёх высших сановников. Султан Ахмед III, надеясь спасти свой трон, отдал приказ казнить Ибрагима-пашу и двух его зятьёв и выдал их тела повстанцам. На следующий день Ахмеду III по требованию восставших пришлось отречься от престола в пользу своего племянника Махмуда I (17301754).

Источники

  • Кэролайн Финкель «Истоки Османской империи: Видение Османа», Москва, «АСТ», 2010 г. ISBN 978-5-17-043651-4, ст. 473—485
  • Всемирная история, том 14, Минск, «Современный литератор», 1999 г. ISBN 985-456-282-4, ст. 29-30

Напишите отзыв о статье "Невшехирли Ибрагим-паша"

Ссылки

  • [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000062/st004.shtml Османская империя (начало XVIII в.)]

Отрывок, характеризующий Невшехирли Ибрагим-паша

– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.