Невыносимые законы

Невыносимые законы (англ. Intolerable Acts), или Принудительные Акты (англ. Coercive Acts) — название, которое часть жителей тринадцати американских колоний Великобритании дали пяти законам, принятым британским парламентом в 1774 году. Законы в основном были направлены на усиление роли Великобритании в управлении американскими колониями. Четыре из пяти законов были ответом на Бостонское чаепитие. С помощью этих законов король и парламент намеревались остановить растущее движение сопротивления в колониях. Однако эти меры только усугубили ситуацию, поскольку колонисты сочли их деспотическим нарушением своих прав. «Невыносимые законы» стали толчком для созыва Первого Континентального Конгресса, целью которого было принятие мер для противодействия политике, проводимой метрополией.

Законы

Бостонский портовый акт — первый из «Невыносимых законов», он был ответом Великобритании на Бостонское чаепитие. Закон запрещал судам входить в порт города Бостон до тех пор, пока город не выплатит Ост-Индской торговой компании компенсацию за уничтоженный чай, и пока король не удостоверится в том, что мятеж в городе погашен. Бостонцы были возмущены этим законом, так как он наказывал не только тех, кто участвовал в «чаепитии», а всех горожан поголовно, не давая им возможности доказать свою невиновность.

Массачусетский правительственный акт — предписывал смену колониального правительства в колонии Массачусетс. Отныне все должности в правительстве этой колонии назначались губернатором или королём Великобритании. Закон также ограничивал полномочия городских собраний в Массачусетсе. Этот закон вызвал в колониях еще больше недовольства, чем Портовый акт, в том числе и за пределами Массачусетса, так как колонисты опасались, что метрополия вскоре проведет законы о смене правительства и в других колониях.

Судебный административный акт — позволял губернатору Массачусетса переносить судебные разбирательства над представителями британских властей в другие колонии или даже на территорию самой Великобритании, если губернатор считал, что подсудимый не может рассчитывать на справедливый суд на месте. Хотя закон гарантировал свидетелям возмещение всех дорожных расходов, немногие колонисты могли оставить без присмотра свой дом ради участия в судебном разбирательстве за океаном. Джордж Вашингтон назвал это закон «Актом убийц» (англ. Murder Act), так как считал, что это позволит представителям британских властей нарушать права американцев и избегать наказания. Другие колонисты считали акт ненужным потому, что британским солдатам, обвиненным в «Бостонской резне» 1770 года, был предоставлен справедливый суд.

Квартирьерский акт — касался всех американских колоний. До его принятия постоем размещенных в колониях британских войск занимались местные законодательные органы. Но они довольно неохотно сотрудничали с британской армией в этом вопросе. «Квартирьерский акт» давал губернатору право по своему усмотрению расквартировывать солдат, в случае, если местные законодательные власти постой не обеспечили. Историки расходятся во мнениях относительно этого закона, одни считают, что губернатору разрешалось выделять для солдат без согласия местных законодательных властей только нежилые здания, другие считают, что губернатор мог использовать для этих целей даже жилые частные дома. Так или иначе, этот акт вызвал меньше всего возмущений.

Квебекский акт — по сути дела не был ответом на проявления гражданского неповиновения в американских колониях, но время его принятия (2 мая 1774 года) совпало со временем принятия остальных «невыносимых законов». Этот закон касался государственного устройства провинции Квебек, аннексированной Великобританией у Франции в результате Семилетней войны. Закон был благоприятен для живущих в Квебеке французских католиков. А именно: закон расширял границы провинции, изменял Присягу на верность, так что она уже не ссылалась на протестантскую веру, давал квебекским колонистам свободу вероисповедания и устанавливал французский гражданский кодекс в качестве основы системы судопроизводства в Квебеке. Многие американские колонисты (большинство из которых были протестантами) опасались того, что британское правительство этим законом хочет заручиться поддержкой у франко-канадцев, чтобы использовать их для давления на английских колонистов.

Последствия

Англия надеялась изолировать массачусетских радикалов и вынудить колонии признать верховенство Парламента над местными выборными органами. Рискованный шаг, однако, обернулся против неё. Строгость новых законов оттолкнула даже умеренных колонистов, и голосов в пользу Парламента стало меньше. Наоборот, симпатии к Массачусетсу выросли и подтолкнули разрозненные до этого колонии к созыву Первого Континентального конгресса, а затем к образованию Континентальной Ассоциации для бойкота английских товаров, а если это не поможет отменить Акты, то и прекращения экспорта в Англию. Наконец, конгресс заявил о взаимоподдержке колоний, что в будущем означало их совместные действия в ходе революции.

Отрывок, характеризующий Невыносимые законы

– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.