Неелов, Николай Дмитриевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Николай Дмитриевич Неелов
Псевдонимы:

Закамский

Дата рождения:

1800(1800)

Дата смерти:

25 февраля 1850(1850-02-25)

Место смерти:

Пески, Российская империя

Гражданство:

Российская империя

Род деятельности:

прозаик, драматург

Годы творчества:

1839—1850

Жанр:

драма, проза

Язык произведений:

русский

Награды:

Николай Дмитриевич Неелов (1800 — 25 февраля 1850, Пески) — русский писатель, профессор Императорской военной академии[1][2].





Биография

Неелов Н. Д. родился в 1800 году в семье Дмитрия Васильевича Неелова[1]. В детстве он испытал сильное влияние своего прекрасно образованного старшего брата Александра[3]. Сначала он прошёл обучение в юнкерской школе гренадерского корпуса. Затем был определён в Киевский гренадерский принца Оранского полк, позже к Генеральному штабу. Будучи участником подавления польского восстания 1831—1832 годов, получил контузию под Варшавой[1][3][2].

Впоследствии Неелов проходил обучение в Академии Генерального штаба, которую окончил в 1835 году. Вслед за этим последовало его назначение в 9-й армейский (пехотный) корпус, расквартированный в Москве. Это сыграло большую роль: именно здесь Неелов сошёлся с писателями и начал своё знакомство с литературой. Московский кружок литераторов, в который входили в то время Загоскин, Вельтман, Ф. Н. Глинка, M. A. Дмитриев, В. Пассек, Макаров и прочие литераторы, стал местом для его посещений. Первый свой роман, «Женщина XIX столетия», Неелов опубликовал в 1839 году под псевдонимом Закамский. Следующие произведения выходили уже под настоящей его фамилией. Из-под пера Неелова вышли драма «Меншиков» (в пяти действиях[4]) такие рассказы, как «Партизаны», «Семён Петрович» и другие. Также он является составителем труда «Опыт описания Бородинского сражения», выпущенного к 25-летию Бородинской битвы[1][3][2]. На момент издания сочинения Неелов уже был в чине поручика Генерального штаба и состоял при штабе 6-го пехотного корпуса[5].

Вскоре Неелов приглашён в академию Генерального штаба как адъюнкт-профессор по кафедре военной истории и стратегии. Кроме чтения лекций по этим предметам, он издал в 1847 году «Очерк современного состояния стратегий» («Курс стратегии»[2]), который излагал начало курса стратегий[1][3]. Эта небольшая брошюра состояла из двух отделов «Обзор стратегических сочинений» и «Стратегическая терминология»[6]. Впоследствии Неелов, печатавший отрывки из будущего труда в «Военном журнале», свёл их воедино под тем же названием и выпустил в 1849 году. В планах было создание и нового «Опыта теории стратегии», и учебного курса военной истории[7].

В то же время такие труды, как «Записки по военной истории», «Очерки тридцатилетней войны» и «Война за наследство испанского престола», остались в рукописи. А. Е. Мерцалов назвал его первым «своим», а не иностранным профессором Академии[1][3][2].

Участие в бородинских манёврах 1839 года как вожатого при императоре Николае I обернулось для него, находившегося в чине капитана, награждением орденом Св. Владимира IV степени и золотой табакеркой[3]. В 1847 году Неелов имел уже чин капитана Генерального штаба[8].

Во время участия в съёмках Неелов подхватил простуду, обратившуюся для него ревматизмом. Вскоре последовали переломы обеих ног, и тем не менее, даже находясь в таком состоянии, он сумел написать воспоминания о подавлении польского восстания, изданные в 1878 году в «Военном сборнике» его братом Д. Д. Нееловым со значительными сокращениями. За отпуском, который ему дали, последовал переезд, который был организован его братом Д. Д. Нееловым[3], в родовое имение Пески Смоленской губернии. Неелов умер 25 февраля 1850 года[1].

Критика и отзывы

В «Выдержках…», опубликованных в журнале «Русский архив» в 1873 году, Неелов назван основателем целой поэтической школы, в число последователей которой включены были Мятлев и Соболевский. Используя импровизацию, он, находясь ли в Английском клубе, на балах ли, сочинял свои четверостишия, и «…малейшее житейское событие в Москве имело в нём присяжного песнопевца». Однако отзыв о его стихах был далеко не положительным:

Шуточные и сатирические стихи его были всегда неправильны, но зато всегда забавны, остры и метки[9].

В. И. Вешняков писал, что современники отзывались о Неелове как о человеке «светлой души, благородных убеждений и замечательной энергии», которой он обязан своим всесторонним образованием и знанием нескольких иностранных зыков, таких как французский, английский, немецкий и итальянский[3].

Первый труд, «Опыт описания Бородинского сражения», получил разнящиеся оценки. Одни критики оценили брошюру как требующую «ещё опытности»[10]. У других, напротив, эта «дельная» книга была охарактеризована как «на месте сделанное и хорошо изложенное» изучение битвы[5].

Первый его роман «Женщина XIX столетия», написанный «ещё художнее, но так же раздирательно», получил нелестную оценку со стороны критиков[11]. Показанные в начале этой роскошно изданной книги «довольно счастливые создания» после введения автором «глубокомысленных рассуждений и разных поэтических фантазий собственного изобретения» превращаются в «бледные тени», и результатом прочтения сочинения становится лишь «одно утомление, естественное и необходимое следствие пустоты и бессмысленности содержания»[12].

Его драму «Меншиков» П. А. Плетнёв характеризовал как одно «из самых приятных произведений современной литературы русской»[1]. Кроме занимательных частностей, выделяли «исполнение благоразумное и с участием к делу»[13]. В то же время в подробном критическом очерке в журнале «Отечественные записки» содержится нелестный отзыв об произведении. Отметив хорошее начало драмы, критики пришли к выводу, что уже во втором действии предстаёт другой герой, лишь носящий то же имя, а в остальных трёх вообще нет «ни завязки, ни характеров, вообще никакого собственно исторического интереса». Из положительных сторон были выделены хорошая подготовка и изучение материала; автором сумел создать «себе очень удачный стих»[4].

Не обошли вниманием критики и труд Неелова «Очерк современного состояния стратегий». По их мнению, сочинение и по цели, и по содержанию явилось продолжением трудов генерала Н. В. Медема. В качестве подхода к решению стоявших перед ним задач Неелов решил «составить общий свод мыслей замечательнейших писателей и вывести оттуда заключение о сущности и влиянии стратегических начал на военные соображения и действия». Этот взгляд Неелова на свой труд как подготовительный материал для новой науки стратегии критики оценили как более «решительный шаг к новому изучению» предмета. Среди недостатков сочинения были названы характеристика древней стратегии на основе поверхностного обзора походов, а не на ознакомлении с древними авторами, пусть редко, но встречающиеся «сбивчивость и неопределительность», выход за пределы исследования. В число положительных моментов критики включили начитанность, верный взгляд автора, его ловкость в разборе сложных вопросов, «весьма многие суждения и взгляды самостоятельные»[8], указание на мало или вообще неисследованные «новые стороны военного искусства»[6], короткое и ясное изложение[14]. Переработанный труд 1849 года, «обширный, добросовестный», был выполнен им «с необыкновенным тщанием и полнотою». Основательный подход выразился в строгой логической последовательности, разборе спорных моментов и дополнении невысказанного до него и выражении своего самостоятельного взгляда на предмет. Среди недостатков издания 1849 года отмечены неудачные, по мнению критиков, раздел на части и классификация, «повторения, частый недостаток внутренней связи в исследовании, длиннота, сухость»[7].

Награды

  • Орден Св. Владимир IV-й степени[3]

Сочинения

  • Экспромты Неелова // Русский архив. — М., 1874. — Т. V. — С. 1357..

Напишите отзыв о статье "Неелов, Николай Дмитриевич"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 А. П. Неелов, Николай Дмитриевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.М., 1896—1918.
  2. 1 2 3 4 5 Неелов, Николай Дмитриевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.}
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Вешняков В. И. Сенатор Д. Д. Неелов // Русская старина. — СПб., 1891. — Т. II. — С. 422—423.
  4. 1 2 Меншиков // Отечественные записки. — СПб., 1842. — Т. XX, отд. VI. — С. 43—45.
  5. 1 2 Опыт описания Бородинского сражения // Отечественные записки. — СПб., 1839. — Т. V, отд. VIII. — С. 51.
  6. 1 2 Очерк современного состояния стратегий // Современник. — СПб., 1848. — Т. VIII, отд. ІІІ. — С. 87—91.
  7. 1 2 Очерк современного состояния стратегий // Современник. — СПб., 1850. — Т. XX, отд. V. — С. 51—61.
  8. 1 2 Очерк современного состояния стратегий // Отечественные записки. — СПб., 1847. — Т. LV, отд. VI. — С. 94—103.
  9. Выдержки из старой записной книжки // Русский архив. — М., 1873. — Т. X. — С. 1981.
  10. Опыт описания Бородинского сражения // Библиотека для чтения. — СПб., 1830. — Т. ХХХVІ, отд. VІ. — С. 21.
  11. Женщина девятнадцатого столетия // Библиотека для чтения. — СПб., 1840. — Т. XXXVIII, отд. VI. — С. 17.
  12. Женщина XIX столетия // Отечественные записки. — СПб., 1840. — Т. VIII, отд. VI. — С. 60—64.
  13. Меньшиков // Современник. — СПб., 1842. — Т. XXVI. — С. 53.
  14. А. В. Очерк современного состояния стратегии // Москвитянин. — М., 1842. — № 3. — С. 137.

Литература

Отрывок, характеризующий Неелов, Николай Дмитриевич

– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.