Нейрат, Константин фон

Константин фон Нейрат Konstantin Freiherr von Neurath<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Рейхсминистр иностранных дел Германии
16 июня 1932 — 4 февраля 1938
Глава правительства:	Франц фон Папен Курт фон Шлейхер Адольф Гитлер
Предшественник:	Генрих Брюнинг
Преемник:	Иоахим фон Риббентроп
Рейхспротектор Богемии и Моравии
21 марта 1939 — 24 августа 1943 (в бессрочном отпуске с 29 сентября 1941)
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Рейнхард Гейдрих (и.о.)
Рождение:	2 февраля 1873(1873-02-02) Файхинген-на-Энце, Королевство Вюртемберг
Смерть:	14 июля 1956(1956-07-14) (83 года) Энцвайхинген
Место погребения:	Файхинген-на-Энце
Супруга:	Мари Августа Мозер фон Фильсек
Дети:	сын Константин, дочь Винифред
Партия:	НСДАП
Образование:	Тюбингенский университет Берлинский университет
Профессия:	дипломат
Военная служба
Звание:	обергруппенфюрер СС
Награды:

Барон Константин фон Нейрат (нем. Konstantin Freiherr von Neurath, 2 февраля 1873 — 14 августа 1956) — немецкий дипломат, министр иностранных дел Германии (1932—1938) и рейхспротектор Богемии и Моравии (1939—1943; обергруппенфюрер СС (21 июня 1943), после сентября 1941 года занимал должность рейхспротектора только номинально, будучи фактически отстранённым Гитлером от исполнения обязанностей.

Биография

До Ноябрьской революции

Нейрат родился в городке Файхинген-на-Энце в Королевстве Вюртемберг в семье мелкого швабского дворянина. Он изучал право в Тюбингенском университете и Берлинском университете. По окончании университета в 1892 году он работал в юридической фирме в родном городе. В 1901 году Нейрат получил должность в министерстве иностранных дел в Берлине и через два года был назначен вице-консулом в Лондон, где работал до 1914 года (с 1909 года в должности советника при представительстве — нем. Legationsrat). В 1914 году его перевели в посольство в Константинополе.

30 мая 1901 года Нейрат женился на Мари Августе Мозер фон Фильсек (1875—1960). В следующем году у него родился сын Константин, а в 1904 году — дочь Винифред.

Во время Первой мировой войны Нейрат служил офицером в пехотном полку и получил Железный крест (1914). В 1916 году он был тяжело ранен, в результате чего был ненадолго переведён на дипломатическую службу в Османскую империю. В 1917—1918 годах Нейрат возглавлял правительство Вюртемберга.

Политическая деятельность

В 1919 году Нейрат снова вернулся на дипломатическую службу и был назначен полномочным посланником в Данию, а в 1921 году — послом в Италию, где работал до 1930 года, не являясь приверженцем итальянского фашизма. Затем его перевели послом в Лондон.

В 1932 году Нейрат вернулся в Германию, где стал министром иностранных дел в правительстве Франца фон Папена, который 1 июня был назначен рейхсканцлером. После назначения рейхсканцлером Курта фон Шлейхера, а затем (в январе 1933 года) Адольфа Гитлера Нейрат оставался министром иностранных дел. Во время его пребывания на этом посту Германия вышла из Лиги Наций и провела ремилитаризацию Рейнской области. Кроме этого Нейрат участвовал в переговорах, завершившихся подписанием сначала Антикоминтерновского пакта, а затем (уже после отставки с поста министра) — Стального пакта. При этом оба раза со стороны Германии договоры подписывал не Нейрат, а Риббентроп. В 1937 году Нейрат вступил в НСДАП (билет №3 805 222) и СС (№287 680); получил звание группенфюрера СС.

4 февраля 1938 года Нейрат был уволен из-за своего несогласия с агрессивной внешней политикой Гитлера, но остался в правительстве в ранге министра без портфеля. Его преемником стал Иоахим фон Риббентроп.

В марте 1939 года Нейрат был назначен первым имперским протектором Богемии и Моравии (нем. Reichsprotektor), где он проводил жёсткую политику подавления прессы, политических партий и профсоюзов. Вскоре после назначения Нейрат был награждён Орденом Германского Орла (Verdienstorden vom Deutschen Adler), что было большой честью, поскольку этот орден был учреждён Гитлером для награждения иностранцев за большие заслуги перед Германией. Тем не менее, он, по мнению Гитлера, недостаточно эффективно боролся с чешским сопротивлением, поэтому в сентябре 1941 года заместителем протектора был назначен Рейнхард Гейдрих. Нейрат формально оставался имперским протектором до августа 1943 года (даже после того, как убитого бойцами Сопротивления Гейдриха сменил Курт Далюге), пока его отставка наконец не была принята.

Нюрнбергский процесс

Нейрат был в числе обвиняемых на Нюрнбергском процессе в 1946 году. Его защитником был Отто фон Людингхаузен. Нейрат обвинялся в том, что он «содействовал подготовке войны,… участвовал в политическом планировании и подготовке нацистскими заговорщиками агрессивных войн и войн, нарушающих международные договоры,… санкционировал, руководил и принимал участие в военных преступлениях… и в преступлениях против человечности,… включая в особенности преступления против лиц и собственности на оккупированных территориях». Нейрат был признан виновным по всем четырём пунктам и приговорён к пятнадцати годам заключения. В 1954 году Нейрат был досрочно освобождён по причине слабого состояния здоровья, усугублённого перенесённым в тюрьме Шпандау инфарктом миокарда.

Отрывок, характеризующий Нейрат, Константин фон

– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.