Критичность (патопсихология)

Крити́чность (от фр. critique из др.-греч. κριτική τέχνη «искусство разбирать, суждение») — 1. Одно из свойств нормальной психической деятельности, способность осознавать свои ошибки, умение оценивать свои мысли, взвешивать доводы за и против выдвигающихся гипотез и подвергать эти гипотезы всесторонней проверке (Рубинштейн С. Л., 1958; Теплов Б. М., 1946). По Б. В. Зейгарник (1986), критичность состоит в умении обдуманно действовать, проверять и исправлять свои действия в соответствии с условиями реальности. Некритичность мышления в ситуации патопсихологического эксперимента характеризуется утратой контроля над интеллектуальными процессами. 2. Критичность (вернее, некритичностъ) в отношении своих болезненных переживаний — бреда, галлюцинаций. Такая некритичность наблюдается и при грубых органических поражениях лобных отделов головного мозга. Некритичность проявляется и в отсутствии рассудительного отношения к своему состоянию у психически больных, анозогнозии.

Проблема критичности в психологии

Нарушение критичности является одним из самых актуальных видов психических нарушений. При этом психологи и психиатры отмечают как различные проявления нарушения критичности, так и различную степень этих нарушений у больных с различной нозологией.

Так, например, в клинике выделяются больные с «лобным синдромом», у которых отмечается отсутствие критики к своему состоянию. Снижение критики, а в особенности, самокритики наблюдается у больных с прогрессивным параличом. Также осознание своей болезни отсутствует у людей со старческим слабоумием. У больных инволюционной меланхолией, наоборот, диагностируется не только понимание своего болезненного состояния, но и преувеличение его. Снижение критики к своему состоянию или отсутствие критики к своим нелепым высказываниям и своему поведению отмечается в историях болезни больных шизофренией. В то время, как у людей с биполярным аффективным расстройством нарушается критичность к своему состоянию, а иногда наблюдается её полное отсутствие.

Одновременно с этим, в клинике, при оценке степени психического снижения больных, а также при улучшении их психического состояния, особое внимание обращается именно на проявление у них критического отношения. Таким образом, критичность выступает одним из главных критериев психического состояния больных.

Однако, при всей своей важности, понятие критичности оказывается недостаточно дифференцированным. У разных авторов оно несёт своё содержание, что, при частом его использовании в клинике, приводит к превратному или неточному пониманию диагностированных нарушений разными специалистами.

Изучение вопроса критичности

Помимо практической значимости, критичность имеет и важное теоретическое значение как для общей психологии, так и для психиатрии. В большей степени эти вопросы изучены в психологии, что обусловлено их рассмотрением в разных направлениях психологической науки.

Например, С. Л. Рубинштейн подходил к вопросу рассмотрения критичности, как к особой стороне мышления, указывая, что «возможность осознать свою ошибку является привилегией мысли как сознательного процесса».

В свою очередь, Б. М. Теплов считает критичность одним из основных качеств ума, подразумевая под ней «умение строго оценивать работу мысли, тщательно взвешивать все доводы за и против намечающихся гипотез и подвергать эти гипотезы всесторонней проверке».

Вопросы критичности в области патопсихологии разрабатывались Б. В. Зейгарник. Она изучала вопросы критичности как фактора личностной сохранности. В структуре психической психической деятельности Б. В. Зейгарник считает показатель критичности доминирующим, и характеризующим, наряду с другими показателями, сохранность личностно-мотивационной сферы человека.

А. Р. Лурия и Л. С. Цветкова наблюдали снижение критичности у больных с «лобным синдромом», подчеркивая у них затрудненность процесса сопоставления заданных условий задач с полученным материалом. Также психологи описали попытки обучения этих больных решению задач, целью которых являлось обеспечение контроля за своими действиями и высказываниями.

Исследования С. Я. Рубинштейн по восстановлению трудоспособности после военных травм головного мозга поднимали вопросы критического отношения к себе как к личности, к восприятию себя как личности. В её работах было показано, что больных с «лобным синдромом» не удавалось обучить трудовым процессам в силу отсутствия критического отношения к себе и своей деятельности.

И. И. Кожуховская замечает, что при многообразии подходов к изучению критичности, само понимание понятия в них не является однозначным. Однако, его все же можно рассмотреть по некоторым определенным аспектам:

1. Критичность к своим суждениям, действиям и высказываниям, что является существенной характеристикой мышления. Данный вид критичности наиболее полно разработан и представлен в трудах Б. В. Зейгарник. Полученный ей при исследовании психически больных экспериментальный материал показал, что действия больных не контролируются мышлением и не подчиняются их личностным целям. Исследователь замечает, что при доступности многих умственных задач «деятельность больных характеризовалась отсутствием самоконтроля и безразличным отношением к тому, что они делали», а «их небрежность, беззаботность, безответственность возникали именно как проявление их глубокого личностного изменения». Таким образом, Б. В. Зейгарник понимала под некритичностью ярко выраженную перестройку личностных особенностей, которая приводила к отсутствию осознанной мотивации и к невозможности вызывать установку на адекватное отношение к окружающей действительности.
2. Критичность к себе, к оценке своей личности, что понимается как понимание больным своего места в той или иной ситуации, осознание им своей роли в ней, а также своих возможностей, достоинств и недостатков, и как самооценка больных. Раскрывая этот вид критичности Л. С. Выготский, например, описывает феномен Де-Греефе, который является симптомом повышенной самооценки и отсутствия критического отношения к своей личности.
3. Критичность к своим психопатологическим переживаниям, таким как бред, галлюцинации и иным, часто рассматривается в психиатрии, как критерий выздоровления. В клинике отмечаются процессы от постепенного угасания критичности до её полного восстановления, исследуются сохранность критики и критическое отношение больных к перенесенным расстройствам.

Исследования И. И. Кожуховской

И. И. Кожуховской была предпринята попытка систематизации понятия критичности. Нарушение критичности исследовалось по трем аспектам:

• критичность к своим суждениям;
• критичность к себе, к оценке своей личности;
• критичность к своим психопатологическим переживаниям.

В ходе изучения критичности мышления И. И. Кожуховской были использованы видоизмененные методики, обычно применяемые при исследовании в патопсихологических лабораториях. Видоизменение методик позволило изучать отношение больных к своим ошибкам, поэтому отличительной чертой работы стало фиксирование типов отношения больных к допущенным ими ошибкам. В результате исследователем была отмечена градация отношений больных к своим ошибкам:

• первый тип — больные сами исправляют допущенные ошибки;
• второй тип — больные исправляют допущенные ошибки только после сомнений экспериментатора, после наводящих вопросов;
• третий тип — больные отстаивают свою правоту, но после беседы с экспериментатором исправляют допущенные ошибки.

В исследовании критичности по отношению к себе И. И. Кожуховской использовались методики «Исследование уровня притязаний» (методика Дембо-Рубинштейн)и, в письменном виде, оценка самими больными своего характера. Данные полученные по этому виду критичности далее сопоставлялись с объективными данными. Наример, больной игнорирует тот факт, что снят с работы, в силу отсутствия возможности с ней справиться, обнаруживая повышенный уровень притязаний при выполнении экспериментальных заданий, очень высокую самооценку, хотя объективно мог бы заметить свою несостоятельность.

С целью анализа критичности больных по отношению к своим психопатологическим переживаниям было осуществлено изучение историй болезни, дневников, катамнезов, анализировались характеристики своего состояния больными (в письменном виде), с последующим сопоставлением всех данных. Было отмечено, что диссимуляции больных вызывают затруднения при оценке динамики перенесенных ранее психотических переживаний. Однако, иногда исследователю удавалось отграничить, полную критику, и тенденцию к диссимуляции, за счет различных экспериментальных приёмов. И. И. Кожуховская выделяет, что «сам по себе факт диссимуляции содержит некоторые элементы критичности, но, конечно, не является свидетельством полной критики. Однако по сравнению с полной некритичностью диссимуляция свидетельствует о каких-то элементах критики».

Анозогнозия как разновидность некритичности

Анозогнозия — отсутствие сознания болезни. Наблюдается при некоторых психозах (например, при шизофрении) и органических поражениях головного мозга как диффузного характера, будучи выражением слабоумия (например, прогрессивный паралич), так и при очаговых поражениях головного мозга. При анозогнозии больные не осознают дефекты, которые вызваны патологическими процессами. Эта некритичность может проявляться при двигательных нарушениях (параличах или парезах), расстройствах речи, зрения, слуха. В тяжёлых случаях некритичность доходит до полного отрицания этих расстройств.

Возникают анозогнозии при поражениях правой теменной доли или при двусторонних теменных поражениях.

Виды анозогнозии

Выделяют следующие виды анозогнозий:

1. Анозогнозия гемиплегии. Степень этой анозогнозии может быть различна: от недооценки нарушений и отсутствия тревоги в связи с дефектом, до неосознания и даже отрицания болезни. Для данного расстройства типичным является возникновение анозогнозий при парезе или параличе у правшей (например при инсульте). Так, больные утверждают, что движения в пораженных конечностях сохранены, и что они могут, если захотят, осуществить их, но в настоящий момент не хотят этого делать. Такие отрицания двигательных дефектов часто сопровождаются конфабуляциями, при которых больные утверждают, что они недавно гуляли или посещали своих родных. При более лёгких случаях анозогнозия может проявляться лишь как недооценка степени имеющегося двигательного дефекта. Следует отметить, что при столь острой некритичности сознание у таких больных остается сохранным и они полностью ориентированы в окружающем пространстве.
2. Анозогнозия слепоты (синдром Антона). Выражается в отрицании полной потери зрения центрального происхождения (например, при атрофии зрительного нерва) и появлении конфабуляторных зрительных образов, расценивающихся больными как реальные.
3. Анозогнозия глухоты. Встречается сравнительно редко. Проявляется как отрицание дефекта слуха, связанного с центральной глухотой.
4. Анозогнозия афазии. Данный вид анозогнозии преимущественно диагностируется у больных с грубой сенсорной (акустико-гностической) афазией, речь которых представляет собой набор сплошных литеральных и вербальных парафазий. Такие больные не замечают ошибок в своей речи, считают, что она хорошо понятна окружающим, и начинают сердиться, когда их не понимают. В более лёгких случаях, когда речь нарушена умеренно, больные также не замечают свои ошибки, но способны согласится, при постоянных контактах со специалистом, что понимание речи окружающих у них неполноценно.
5. Анозогнозия боли. У больных с этим видом анозогнозии частично или полностью утрачивается реакция на болевые раздражения. При этом, больные часто могут указать наличие и, даже, интенсивность болевого раздражения, но неприятные ощущения от этих воздействий у них отсутствуют или слабо выражены. В наиболее тяжелых случаях, больным свойственно полностью отрицать боль.

Критичность и внутренняя картина болезни

Особую роль критичность приобретает в свете рассмотрения внутренней картины болезни, которая определяется как целостное представление больного о своём заболевании, его психологическая оценка субъективных проявлений болезни. Этот термин отражает восприятие больным своей болезни вне контекста соответствия суждений медико-социальным представлениям. Содержание и динамика внутренней картины болезни не обнаруживает свою специфичность в зависимости от болезни. ВКБ является динамичной и содержательно изменяется в зависимости от возраста, пола, тяжести болезни или её длительности, прогнозов в отношении болезни и т. д. Таким образом критичность больного оказывается органично встроенной в его внутреннюю картину болезни и способна оказывать на неё серьёзное влияние. Отдельно следует заметить, что при отсутствии критичности внутренняя картина болезни лишь изменяется, но не пропадает, так как представления больного о своем заболевании и его психическая оценка сохраняются, но приобретают форму отвержения заболевания.

Понятие инсайта в проблеме критичности

Клиническое определение инсайта

В современной патопсихологии, психопатологии и психиатрии в целом понятие «инсайт» используется для обозначения «осознания» больным своей болезни. Важно не путать клиническое понятие инсайта с общепсихологическим. Здесь, инсайт, как осознание своей патологии, своей психической болезни, не представляется, как внезапное «озарение», а отражает общие, стойкие взгляды больного. При этом, понятие «осознание» понимается как «формирование у пациента адекватных суждений о себе и своем душевном состоянии, совпадающих с культурно-социальной реальностью сообщества, частью которого он является». Таким образом, инсайт — это адекватная оценка собственного болезненного состояния в соответствии с заключением специалистов, а нарушение инсайта — это нереалистичное представление о себе и собственном состоянии при полном или частичном отрицании медико-социальных суждений о своем психическом здоровье.

В отличие от анозогнозии инсайт представляется гораздо более широким понятием, включающим не только осознание отдельных симптомов заболевания, но и многих других аспектов. Также, инсайт не сводим в своей этиологии только к органическому дефекту.

Можно заметить схожесть определения инсайта и внутренней картины болезни. Однако, если термин «внутренняя картина болезни» отражает восприятие больным своей болезни вне контекста соответствия суждений медико-социальным представлениям, то можно сказать, что инсайт — соответствие внутренней картины болезни представлениям медицинских специалистов.

Структура инсайта

Д. А. Крупченко, суммируя имеющиеся данные относительно структуры инсайта выделяет следующие его аспекты:

1. Осознание наличия психического расстройства;
2. Осознание симптомов психического расстройства:
   • Позитивных;
   • Негативных;
   • Когнитивных нарушений;
3. Понимание причин (атрибуция):
   • психического расстройства в целом;
   • отдельных симптомов заболевания;
   • реакции окружающих на болезнь;
   • эффектов лечения;
4. Осознание динамики заболевания: изменений симптоматики с течением времени;
5. Осознание социальных последствий заболевания;
6. Осознание эффектов медикаментозного лечения;
7. Осознание необходимости лечения;
8. Осознание восприятия психической болезни третьими лицами;
9. Эмоциональная реакция больного на болезнь.

Также, Д. А. Крупченко отмечает, что структура инсайта может различаться как у разных больных, так и видоизменяться в течение заболевания у одного больного. К тому же, как отмечает исследователь, разные аспекты инсайта несут разную клиническую значимость, и каждый по своему связан не только с симптомами заболевания в целом, но и с такими характеристиками как комплайенс, самооценка, стигматизация, суицидальная активность, социальное функционирование больных.

Литература

1. Инсайт в патопсихологии (исторические, теоретические и методологические аспекты) / А. Тхостов, В. Иржевская, Г. Рупчев, М. Морозова // факультет психологии МГУ имени М. В. Ломоносова. — М., МГУ, 2007.
2. В. П. Иржевская и др. Методика исследования осознания психической болезни у пациентов с психической патологией различной степени тяжести // Культура и патология. Сб. научн. статей. Вып. 4. / Под ред. А. Ш. Тхостова, С. П. Елшанского. М.: Изд-во МГУ, 2007.
3. В. П. Иржевская, Г. Е. Рупчев, А. Ш. Тхостов, М. А. Морозова. Проблема инсайта в современной патопсихологии. // Вопросы психологии 2008. № 2.
4. Патопсихология: Хрестоматия. Сост. Н. Л. Белопольская. 2-е изд., испр. и доп. — М.: Когито-Центр, 2000.
5. Б. В. Зейгарник. Патопсихология. М.: Издательство Московского университета, 1986.
6. Д. А. Крупченко Коррекция нарушений осознания психического расстройства при шизофрении: Учеб.-метод. пособие. Минск: БелМАПО, 2012.
7. И. И. Кожуховская, Б. В. Зейгарник. Нарушение критичности в структуре деятельности. // Психология. — 1978. № 1.
8. С. Л. Рубинштейн. Основы общей психологии. 2-е изд. (1946 г.) — СПб.: 2002—720 с.

См. также

• Критическое мышление
• Анозогнозия
• Внутренняя картина болезни
• Инсайт

Ссылки

• [pedlib.ru/Books/3/0021.shtml Патопсихология: Хрестоматия. Сост. Н. Л. Белопольская. 2-е изд., испр. и доп. — М.: Когито-Центр, 2000. — 289с.]
• [www.psy.msu.ru/people/zeigarnik Б. В. Зейгарник. Патопсихология. М.: Издательство Московского университета, 1986.]
• [www.psystudy.com/index.php/num/2013v6n28/805-rasskazova28.html Е. И. Рассказова, И. В. Плужников. Психодиагностика уровня когнитивного инсайта: результаты апробации русскоязычной версии шкалы когнитивного инсайта А. Бека. Психологические исследования, 2013, 6(28), 6.]
• [belmapo.by/downloads/psihiatriy/2013/insait.pdf Д. А. Крупченко. Инсайт у больных шизофренией: развитие взглядов и современное использование проблемы.]

Отрывок, характеризующий Критичность (патопсихология)

Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.