Некрополь у Кремлёвской стены

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Некро́поль у Кремлёвской стены́ — мемориальное кладбище на московской Красной площади, у Кремлёвской стены и в самой стене, служащей колумбарием для урн с прахом. Место погребения государственных, партийных и военных деятелей Советского государства, участников Октябрьской революции 1917 г. В 1920-е1930-е годы там хоронили также иностранных коммунистов-революционеров (Джона Рида, Сэна Катаяму, Клару Цеткин и других).





История некрополя

Братские могилы

Некрополь начал складываться с ноября 1917 года.

5, 7 и 8 ноября в газете «Социал-демократ» были опубликованы обращения ко всем организациям и частным лицам дать сведения о тех, кто пал в ходе Октябрьского вооружённого восстания 1917 года в Москве, сражаясь на стороне большевиков.

7 ноября на утреннем заседании Московский военно-революционный комитет постановил устроить братскую могилу на Красной площади и назначил похороны на 10 ноября[1].

8 ноября были вырыты две братские могилы: между кремлёвской стеной и лежавшими параллельно ей трамвайными рельсами. Одна могила начиналась от Никольских ворот и тянулась до Сенатской башни, затем шёл небольшой промежуток, и вторая шла до Спасских ворот[2]. 9 ноября газеты опубликовали подробные маршруты траурных процессий 11 городских районов и часы их прибытия на Красную площадь. Учитывая возможное недовольство жителей Москвы, Московский ВРК постановил вооружить всех солдат, участвующих в похоронах, винтовками.

10 ноября в братские могилы было опущено 238 гробов[3][4]. Всего в 1917 году было захоронено 240 человек[5] (14.11 — Лисинова и 17.11 — Вальдовский) (точно известны имена 57 человек)[6].

В дальнейшем около Кремлёвской стены появилось ещё 15 «братских могил борцов революции», умерших в разное время своей смертью и похороненных потом в общие могилы, либо погибших вместе при катастрофах (например, при крушении аэровагона, в котором погибли Артём (Сергеев) и ряд других большевиков)[2][4]. После 1927 года эта практика прекратилась.

В итоге в братских могилах похоронено более 300 человек, известны точно имена 110 человек. В книге Абрамова приведён мартиролог, в котором указаны ещё 122 человека, которые, скорее всего, также похоронены в братских могилах.

В первые годы Советской власти 7 ноября и 1 мая у Братских могил выставлялся почётный воинский караул, а полки принимали присягу.

В 1919 году на Красной площади впервые в отдельную могилу был похоронен Я. М. Свердлов.

В 1924 году был построен Мавзолей Ленина, ставший центром некрополя.

Погребения в 1920—1980-е годы

В дальнейшем некрополь пополнялся двумя видами захоронений:

Независимо от того, производилось ли погребение действительно в могиле у стены или путём замуровывания урны с прахом в стену, в средствах массовой информации СССР использовалась формулировка «похоронен на Красной площади у Кремлёвской стены». В конце 1960-х годов, когда похороны в некрополе стали регулярно показывать по телевидению, советские зрители начали замечать несоответствие официальной формулировки фактическому ритуалу. Группа из пятнадцати специалистов Института русского языка АН СССР обратилась в ЦК КПСС с предложением использовать в случае кремации формулировку «Урна с прахом была установлена в Кремлёвской стене». Через несколько недель пришёл официальный ответ из ЦК партии с решением оставить старую формулировку без изменений, причём каких-либо обоснований этому решению не было приведено[7].

Политики, находившиеся на момент смерти в опале или на пенсии, не хоронились у Кремлёвской стены (например, Н. С. Хрущёв, А. И. Микоян и Н. В. Подгорный покоятся на Новодевичьем кладбище).

В случае, если то или иное лицо было посмертно осуждено партией, его захоронение в Кремлёвской стене не ликвидировалось (например, никак не были тронуты урны с прахом С. С. Каменева, А. Я. Вышинского и Л. З. Мехлиса).

В некрополе у Кремлёвской стены, помимо партийных и государственных деятелей СССР — прах выдающихся лётчиков (1930-е — 1940-е), погибших космонавтов (1960-е — 1970-е), крупных учёных (А. П. Карпинский, И. В. Курчатов, С. П. Королёв, М. В. Келдыш).

До 1976 года у Кремлёвской стены хоронили всех умерших в звании Маршала Советского Союза, но, начиная с П. К. Кошевого, маршалов стали хоронить также и на других кладбищах.

Последним, чей прах был помещён в Кремлёвскую стену, стал умерший в декабре 1984 года Д. Ф. Устинов. Последним, похороненным в могиле у Кремлёвской стены, был К. У. Черненко (март 1985 года).

Последним, кого планировали похоронить у Кремлевской стены, был А. А. Громыко, умерший в июле 1989 года (хотя на момент смерти он уже был пенсионером). Однако с учетом собственного завещания и по просьбе родственников он был похоронен на Новодевичьем кладбище. После этого вопрос о захоронении кого-либо в Кремлевском некрополе больше никогда не поднималсяК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3064 дня].

Оформление

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

28 июня 1918 года Президиум Моссовета утвердил проект, по которому братские могилы должны быть обрамлены тремя рядами лип.

Осенью 1931 года вдоль братских могил вместо лип посадили голубые ели. В Москве в условиях низких температур голубая ель приживается плохо, семян почти не дает. Более 15 лет работал над этой проблемой учёный-селекционер И. П. Ковтуненко (1891—1984).

Автор архитектурного оформления, проводившегося в некрополе в 1946—1947 годах, архитектор И. А. Француз.

До 1973 года в некрополе кроме елей росли рябина, сирень и боярышник[2].

В 1973—1974 годах по проекту архитекторов Г. М. Вульфсона и В. П. Данилушкина и скульптора П. И. Бондаренко была осуществлена реконструкция некрополя. Тогда появились знамена из гранита, венки на мраморных плитах, вазы для цветов, посажены новые голубые ели группами по три (так как старые, росшие сплошной стеной, закрывали вид на Кремлёвскую стену и мемориальные доски), обновлены трибуны и гранит Мавзолея. За каждым бюстом вместо четырёх елей посадили по одной.

Судьба некрополя

В 1953 году было принято постановление Совета Министров и ЦК КПСС о ликвидации некрополя и переносе праха покоящихся у стены, а также тел Ленина и Сталина в проектируемый Пантеон[8]; вскоре этот проект был забыт.

С 1974 года некрополь охраняется государством как памятник. В 1990-е — 2000-е годы неоднократно поднимался вопрос о ликвидации некрополя (из политических, религиозных или иных соображений).

Во время открытия Федерального военного мемориального кладбища его главный архитектор заявил о возможности переноса останков из некрополя у Кремлёвской стены на это кладбище и о создании для этих целей специального колумбария[9].

Список покоящихся у Кремлёвской стены

Отдельные могилы

(справа налево)

  1. Черненко, Константин Устинович (1911—1985)
  2. Будённый, Семён Михайлович (1883—1973)
  3. Ворошилов, Климент Ефремович (1881—1969)
  4. Жданов, Андрей Александрович (1896—1948)
  5. Фрунзе, Михаил Васильевич (1885—1925)
  6. Свердлов, Яков Михайлович (1885—1919)
  7. Брежнев, Леонид Ильич (1906—1982)
  8. Дзержинский, Феликс Эдмундович (1877—1926)
  9. Андропов, Юрий Владимирович (1914—1984)
  10. Калинин, Михаил Иванович (1875—1946)
  11. Сталин, Иосиф Виссарионович (1878/79—1953)
  12. Суслов, Михаил Андреевич (1902—1982)

Братские могилы

1917 год

Андреев Павлик, Баскаков Т. А., Вальдовский Я. М., Вевер О., Вирземнек О. К., Войтович В. Е.

«Двинцы»: Сапунов Е. Н., Воронов А. П., Скворцов Г. А., Тимофеев А. Т., Запорожец А. П., Назаров И. А., Усольцев М. Т.[10], Трунов Н. Р., Гавриков Я. В., Владимиров С. В., Инюшев А. А., Неделкин Т. Ф., Тимофеев Г.

«Кремлёвцы»: Дудинский И. А., Агафошин С., Горюнов С., Звонов, Зимин И., Иванов И., Кокорев С., Косарев А., Коспяник П., Крашенильников В., Лещиков А., Лизенко Ф., Лысенков Ф., Петухов И., Романов В., Рыжев М., Смирнов А., Сологудинов Ф., Сопляков, Федоров С., Хохлов С., Ципляков С., Шефаревич В.

Елагин Г. Л., Звейнек Я. Е., Киреев А. А.

Лисинова Л. А., Михайлов Л. Ф., Морозов В. Е.

«Самокатчики»: Томский Г. В., Дроздов Ф., Есаулов Д.

Сахаров, Снегирёв Н. М., Степачев И. Г., Сухарев А. А., Ширяев С. А., Щербаков П. П.

1918

Ванторин А. И., Тяпкин П. Г., Эров И. С.,

Барасевич Ф. К., Гадомский А. В., Драудынь М., Засухин П. А., Квардаков А. В., Кучутенков А. А., Пекалов С. М., Прямиков Н. Н., Смилга И. И., Хорак А., Швырков Е. П.

1919

Звейнек Г. П., Загорский В. М., Волкова М., Игнатова И. М., Кваш А. Л., Колбин, Кропотов Н. Н., Николаева А. Ф., Разоренов-Никитин Г. Н., Сафонов А. К., Титов Г. В., Халдина А. Н., Танкус С. Н., Мокряк М. И., Станкевич А. В.

1920

Подбельский В. Н., Бочаров Я. И., Хомяков И. М., Янышев М. П., Осен А., Арманд И. Ф., Джон Рид, Ковшов В. Д.

1921

Карпов Л. Я., Русаков И. В.,

авария аэровагона

Абаковский В. И., Артём (Сергеев Ф. А.), Гельбрих О., Константинов И., Струпат О., Фриман Д., Хьюлетт В. Д.

1922

Афонин Е. Л., Жилин И. Я.

1923

Воровский В. В., Воровская Д. М.[11]

1924

Ногин В. П., Лихачёв В. М.

1925

Нариманов Н.

1927

Войков П. Л.

Урны с прахом

Левая сторона (справа налево) Правая сторона (справа налево)
  1. Орджоникидзе Григорий Константинович (1886—1937)
  2. Киров Сергей Миронович (1886—1934)
  3. Куйбышев Валериан Владимирович (1888—1935)
  4. Горький Алексей Максимович (1868—1936)
  5. Ульянова Мария Ильинична (1878—1937)
  6. Чкалов Валерий Павлович (1904—1938)
  7. Крупская Надежда Константиновна (1869—1939)
  8. Серов Анатолий Константинович (1910—1939)
  9. Осипенко Полина Денисовна (1907—1939)
  10. Раскова Марина Михайловна (1912—1943)
  11. Кравченко Григорий Пантелеевич (1912—1943)
  12. Памфилов Константин Дмитриевич (1901—1943)
  13. Ярославский Емельян Михайлович (1878—1943)
  14. Николаева Клавдия Ивановна (1893—1944)
  15. Шапошников Борис Михайлович (1882—1945)
  16. Щербаков Александр Сергеевич (1901—1945)
  17. Потёмкин Владимир Петрович (1878—1946)
  18. Вахрушев Василий Васильевич (1902—1947)
  19. Землячка Розалия Самойловна (1876—1947)
  20. Толбухин Фёдор Иванович (1894—1949)
  21. Владимирский Михаил Фёдорович (1874—1951)
  22. Ефремов Александр Илларионович (1904—1951)
  23. Мехлис Лев Захарович (1889—1953)
  24. Шкирятов Матвей Фёдорович (1883—1954)
  25. Кузьмин Анатолий Николаевич (1903—1954)
  26. Вышинский Андрей Януарьевич (1883—1954)
  27. Говоров Леонид Александрович (1897—1955)
  28. Юдин Павел Александрович (1902—1956)
  29. Лихачёв Иван Алексеевич (1896—1956)
  30. Носенко Иван Исидорович (1902—1956)
  31. Завенягин Авраамий Павлович (1901—1956)
  32. Малышев Вячеслав Александрович (1902—1957)
  33. Жук Сергей Яковлевич (1892—1957)
  34. Петровский Григорий Иванович (1878—1958)
  35. Тевосян Иван Фёдорович (1902—1958)
  36. Кржижановский Глеб Максимилианович (1872—1959)
  37. Курчатов Игорь Васильевич (1903—1960)
  38. Неделин Митрофан Иванович (1902—1960)
  39. Хруничев Михаил Васильевич (1901—1961)
  40. Ванников Борис Львович (1897—1962)
  41. Хрулёв Андрей Васильевич (1892—1962)
  42. Антонов Алексей Иннокентьевич (1896—1962)
  43. Дыгай Николай Александрович (1908—1963)
  44. Кучеренко Владимир Алексеевич (1909—1963)
  45. Куусинен Отто Вильгельмович (1881—1964)
  46. Бирюзов Сергей Семёнович (1904—1964)
  47. Козлов Фрол Романович (1908—1965)
  48. Курашов Сергей Владимирович (1910—1965)
  49. Королёв Сергей Павлович (1907—1966)
  50. Рудаков Александр Петрович (1910—1966)
  51. Игнатов Николай Григорьевич (1901—1966)
  52. Стасова Елена Дмитриевна (1873—1966)
  53. Малиновский Родион Яковлевич (1898—1967)
  54. Комаров Владимир Михайлович (1927—1967)
  55. Воронов Николай Николаевич (1899—1968)
  56. Гагарин Юрий Алексеевич (1934—1968)
  57. Серёгин Владимир Сергеевич (1922—1968)
  58. Соколовский Василий Данилович (1897—1968)
  59. Рокоссовский Константин Константинович (1896—1968)
  60. Мерецков Кирилл Афанасьевич (1897—1968)
  61. Тимошенко Семён Константинович (1895—1970)
  62. Ерёменко Андрей Иванович (1892—1970)
  63. Шверник Николай Михайлович (1888—1970)
  64. Добровольский Георгий Тимофеевич (1928—1971)
  65. Волков Владислав Николаевич (1935—1971)
  66. Пацаев Виктор Иванович (1933—1971)
  67. Захаров Матвей Васильевич (1898—1972)
  68. Крылов Николай Иванович (1903—1972)
  69. Конев Иван Степанович (1897—1973)
  70. Гречко Андрей Антонович (1903—1976)
  71. Якубовский Иван Игнатьевич (1912—1976)
  1. Хейвуд, Уильям Дадли (1869—1928)
  2. Ландлер Енё (1875—1928)
  3. Макманус, Артур (1889—1927)
  4. Рутенберг Чарльз Эмиль (1882—1927)
  5. Владимиров Мирон Константинович (1879—1925)
  6. Устинов Дмитрий Фёдорович (1908—1984)
  7. Костандов Леонид Аркадьевич (1915—1984)
  8. Пельше Арвид Янович (1899—1983)
  9. Баграмян Иван Христофорович (1897—1982)
  10. Косыгин Алексей Николаевич (1904—1980)
  11. Кулаков Фёдор Давыдович (1918—1978)
  12. Келдыш Мстислав Всеволодович (1911—1978)
  13. Василевский Александр Михайлович (1895—1977)
  14. Жуков Георгий Константинович (1896—1974)
  15. Каменев Сергей Сергеевич (1881—1936)
  16. Карпинский Александр Петрович (1846—1936)
  17. Геккерт Фриц (1884—1936)
  18. Товстуха Иван Павлович (1889—1935)
  19. Смидович Пётр Гермогенович (1874—1935)
  20. Довгалевский Валериан Савельевич (1885—1934)
  21. Менжинский Вячеслав Рудольфович (1874—1934)
  22. Штейнгарт Александр Матвеевич (1887—1934)
  23. Усыскин Илья Давыдович (1910—1934)
  24. Васенко Андрей Богданович (1899—1934)
  25. Федосеенко Павел Фёдорович (1898—1934)
  26. Луначарский Анатолий Васильевич (1875—1933)
  27. Катаяма Сэн (1859—1933)
  28. Гольцман Абрам Зиновьевич (1894—1933)
  29. Баранов Пётр Ионович (1892—1933)
  30. Гусев Сергей Иванович (1874—1933)
  31. Свидерский Алексей Иванович (1878—1933)
  32. Ольминский Михаил Степанович (1863—1933)
  33. Стопани Александр Митрофанович (1871—1932)
  34. Киркиж Куприян Осипович (1888—1932)
  35. Покровский Михаил Николаевич (1868—1932)
  36. Стучка Пётр Иванович (1865—1932)
  37. Юрий Ларин (Михаил Залманович Лурье) (1882—1932)
  38. Триандафиллов Владимир Кириакович (1894—1931)
  39. Михайлов-Иванов Михаил Сильверстович (1894—1931)
  40. Лепсе Иван Иванович (1889—1929)
  41. Скворцов-Степанов Иван Иванович (1870—1928)
  42. Цюрупа Александр Дмитриевич (1870—1928)
  43. Красин Леонид Борисович (1870—1926)
  44. Цеткин Клара (1857—1933)


См. также

Напишите отзыв о статье "Некрополь у Кремлёвской стены"

Примечания

  1. Абрамов, 1988, с. 32.
  2. 1 2 3 Абрамов, 1988.
  3. Абрамов, 1988, с. 34.
  4. 1 2 Москва, 1980, с. 539.
  5. Абрамов, 1988, с. 34, 52.
  6. Абрамов, 1988, с. 52.
  7. Эрик Хан-Пира. Язык власти и власть языка // Вестник АН СССР, № 4, 1991, с. 12-24.
  8. [www.oldgazette.ru/vm/07031953/text2.html Вечерняя Москва. — 1953. — № 56 (8878). — 7 марта.]
  9. [www.ntv.ru/novosti/625826/ Неизвестного солдата похоронили в подмосковном пантеоне героев.]
  10. погибшие в первом бою
  11. первая урна с прахом

Литература

Ссылки

[memorial.ppolk.ru/svedeniya-o-pokhoronennykh-na-krasnoj-ploshchadi-v-kremlevskoj-stene-ot-senatskoj-bashni-v-storonu-nikolskoj-bashni.html Сведения о похороненных на Красной площади]

Отрывок, характеризующий Некрополь у Кремлёвской стены

Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?