Нектанеб II

Фараон Древнего Египта
Тахос Артаксеркс III Нектанеб II др.-греч. Νεχτανεβης XXX династия Позднее царство
Голова статуи Нектанеб II. Музей изящных искусств, Лион
Хронология
Нектанеб II на Викискладе

Нектанеб II (собственно древнеегипетское Нахтхорхеб) — фараон Древнего Египта, правивший приблизительно в 360—343 годах до н. э.

Биография

Приход к власти

Нектанеб II вступил на престол в результате восстания, поднятого египетским народом против его родственника Тахоса. Вскоре после захвата Нектанебом власти в городе Мендес против него восстал новый узурпатор (источники не приводят его имени; возможно, он был наследником прав Мендесской династии) и провозгласил себя фараоном. Он послал к военачальнику греческих наёмников Нектанеба Агесилаю гонцов, стремясь привлечь его на свою сторону, но Агесилай, боясь прослыть изменником и предателем, остался верен Нектанебу.

В одном из городов Дельты войска Нектанеба II и Агесилая были осаждены узурпатором, который нашёл себе много приверженцев. Осаждающие стали рыть глубокий ров вокруг городских стен, чтобы запереть там верное фараону войско. Однако Агесилай и Нектанеб со своими отрядами напали на мятежников, которые, находясь на разных концах незавершенного рва, лишились своего численного превосходства и были разгромлены. Посадив, таким образом, фараона на трон, Агесилай уехал, щедро одарённый благодарным царём, но по пути из Египта на родину он скончался.

Отказ от завоеваний и благоволение к жрецам

После этого Нектанеб вернулся к угодной для жречества политике и отменил реформу Тахоса. Но одновременно с этим пришлось отказаться от ведения наступательной войны в Сирии. Сирийский поход был прерван.

Новый фараон стремился задарить жречество. Только на погребение мемфисского священного быка Аписа Нектанеб II на 2-м году своего царствования отпустил более 40 кг золота и более 500 кг серебра, не считая других несметных даров, в том числе свыше 400 голов рогатого скота и свыше тысячи голов птицы.

Строительная деятельность

Нектанеб II снискал себе уважение жрецов благодаря обширному храмовому строительству. Остатки храмовых сооружений Нектанеба II были обнаружены в различных частях страны. Его имя встречается немногим реже имён знаменитых фараонов XVIII, XIX и XXVI династий. И цельные храмы, и наосы, и мелкие сооружения, и дарственные записи — всё это дошло в значительном количестве и обнаруживает специфический нектанебовский стиль, распознаваемый с первого взгляда. Надписи из Туры доказывают, что работы в каменоломнях продолжались почти постоянно. Из священной горы позади Абидоса было взято столько камня, что к пятому году своего правления фараон был вынужден издать указ, запрещающий его дальнейшую вырубку. Прекрасный красный гранит из мест, расположенных ниже первого порога Нила, везли через всю долину реки к Дельте, которая была любимым местом царя для проведения восстановительных работ.

В настоящее время весь этот регион покрыт обломками красного и чёрного известняка, прекрасно отполированного и покрытого барельефами и надписями. Строительные остатки подтверждают возведение здесь огромных храмов, соперничавших с постройками XVIII династии. От этих роскошных построек остались только обломки, но даже их слишком много, чтобы описать в мельчайших подробностях. Столица Себеннит могла похвастаться храмом из сланца, посвященного Онурису-Шу. Бубастис мог продемонстрировать огромный зал из кварцита, святилища из красного и чёрного гранита и статую из чёрного сланца с магическими текстами и фигурами богов. В Бахбите, который, вероятно, был местом рождения царя, стоял огромный храм Исиды. Колоссальные потолочные блоки в Фарбете указывают на размеры разрушенного храма. В честь богини Баст в Бильбейсе были возведены храм и святилище из чёрного гранита, а в честь бога Тота — два обелиска в Гелиополе. В Тель-Маскхуте была установлена колонна из синего известняка со сценами жертвоприношений Атону, одна сторона которой была облицована тонким слоем золота.

В древней столице Мемфисе фараон поставил два обелиска. На второй год правления царь построил храм для живого Аписа. Он рассказывает, сколько золота, ладана и пива было принесено в дар богу. На второй, а также на восьмой год царствования бык Апис был со всеми положенными почестями похоронен. В Туне было построено святилище из розового гранита, в Мит-Рахине — ещё одно, в Эхнасии — храм из красного гранита, в Коптосе — обелиск из коричневого гранита. В Абидосе сохранились статуи художественного уровня, почти равного лучшим образцам эпохи скульпторов XVIII династии.

В Карнаке его картуш ложно приписывает ему авторство возведения ворот, которые были пристроены Амиртеем к храму Монту, хотя храмы Хонсу и Мут он реставрировал. В Эдфу имелось гранитное святилище такой красоты, что им продолжали пользоваться и при Птолемеях. Храму в Эль-Кабе пристроили карниз. В Элефантине был построен храм Хнуму.

Строил Нектанеб II не только в долине Нила, но и на просторах западной пустыни. В Большом оазисе появился новый вход с пилонами. В более известном храме Амона в оазисе Сива, который вскоре посетил Александр, местный ливийский князь Ун-Амон построил храм Уммабеда для Некхт-Хор-хеби, «который даёт покой сердцам богов и устанавливает для народа законы».

Мы ничего не знаем о стоимости всего этого строительства, но Египет, по крайней мере, выглядел процветающим, и было гораздо лучше, что налоги уходят на местные постройки, а не в сокровищницу далёкого персидского царя. Нектанеб II заслужил саркофаг из зелёной брекчии, на котором изображены двенадцать частей Дуата и тридцать семь из семидесяти воплощений Ра, хотя ему не суждено было быть использованным в качестве места последнего упокоения царя.

Есть доказательства возобновления интереса и к древнейшей литературе. Со времён правления Нектанеба II до нас дошла копия знаменитой Книги мертвых. Стела той эпохи известна своими магическими текстами и пояснительными сценами.

В Риме, в термах Диоклетиана, найдены два больших льва из гранита, с надписью в честь Тота, относящиеся к эпохе Нектанеба II.

Отражение персидской угрозы

В 351 году до н. э. персы сделали попытку покорить Египет. Сначала Артаксерксу III сопутствовал успех, и он оккупировал Финикию. Стратон из Сидона был скомпрометирован своим союзом с Египтом. При приближении персов он решил совершить самоубийство, но жизнь в роскоши ослабила его мужество, и именно жена приблизила его ужасную судьбу. На его место был назначен Теннес, который на своих монетах изображал себя смиренно идущим за колесницей своего господина.

Теперь настала очередь Египта, но завоевать его было не так-то просто. Нектанеб пригласил талантливых греческих полководцев, афинянина Диофанта и спартанцев Ламия и Гастрона с наёмниками. Ход событий этой войны неизвестен из-за недостатка письменных источников. Мы узнаём об одном эпизоде — спартанский полководец Гастрон, зная, что греческий солдат крепче египетского, и персы больше боятся его, выдал египтян за спартанцев, а спартанцев за египтян, и послал спартанцев в египетской одежде сражаться с персами в первых рядах. Персы, видя, что не могут одолеть даже египтян и, видя подходящее огромное элинское войско, в страхе бежали.

«Гастрон Лакедемонянин, намереваясь в Египте вступать в бой с персами, переменил паноплии и надел паноплии эллинов на египтян, а доспехи египтян на эллинов. Скрыв египтян за эллинов, он, построив, повёл вперед эллинов. Поскольку они нисколько не уступали, а пробивались вперед и смело шли на риск, Гастрон двинул в бой египтян в греческом вооружении. Персы, увидя их и подумав, что нападают эллины, бежали, нарушив свой строй».

В конце концов, после года военных действий (351—350 годы до н. э.) Артаксерксу пришлось отступить. По крайней мере, Исократ ещё в 346 году до н. э. говорил: «прежде всегда следовало опасаться, что великий царь снова покорит Египет, но теперь он сам рассеял эти опасения: выступив в поход против Египта с таким огромным войском, какое он только мог собрать, он был принужден не только возвратиться, как побежденный, но оказался смешным и доказал, что недостоин ни быть царём, ни воевать».

В своей столице Нектанеб II установил свою статую, стоящую между лап гигантского ястреба, изображающего бога Хора. В сопровождающей надписи он с гордостью хвастается тем, что является защитником Египта, который отбрасывает назад чужеземных завоевателей и наносит удар Девяти Лукам (иноземным странам).

Завоевание Египта персами

Успехи Нектанеба оказали своё действие в Финикии и на Кипре, где вспыхнули новые восстания против персов. Возглавили антиперсидскую коалицию Нектанеб и сидонский царь Теннес. В 346 году до н. э. Нектанеб послал в распоряжение Сидона 4000 греческих наёмников под руководством Ментора с Родоса. Однако в 345 — 344 годах до н. э. Артаксерксу III Оху удалось подавить восстания в Финикии, Иудеи и на Кипре. Ментор с наёмниками перешёл на сторону персов.

В конце 344 года до н. э. Артаксеркс стал готовить новое вторжение в Египет. Он направил посольства в крупнейшие города Греции с просьбой присоединиться к персам в походе против египтян. Афины и Спарта обещали сохранять с персами дружбу, но отказались от союза. Однако Фивы послали тысячу гоплитов под командованием Лакрата, а жители Аргоса — три тысячи солдат под командованием Никострата, в то время как ещё шесть тысяч прибыли из греческих городов в Малой Азии и их должен был возглавить предатель Ментор Родосский. Персами командовали Росак, потомок одного из семи персов, погубивших магов, на тот момент сатрап Ионии и Лидии, и Аристазан, царский докладчик и друг. Третьим персидским военачальником был евнух Багой, которому особенно доверял царь. Сам же царь осуществлял общее командование.

Зимой 343 года до н. э., с огромной армией, насчитывающей 300 000 пехоты, 30 000 всадников, 300 триер и 500 грузовых и торговых кораблей, Артаксеркс направился в Египет (однако не стоит слишком доверять цифрам, которые приводят в такой связи древние историки). Египетская армия, насчитывающая 60 000 египтян, 20 000 греческих наёмников и столько же ливийцев, подкреплённая большим флотом, встретила врага у сильно укреплённого пограничного города Пелусий.

Однако план египетских укреплений Пелусия был выдан персам Ментором, который ранее был на службе у фараона. Персы отвели течение рва в другое место и соорудили насыпи, с которых обстреливали город из осадных машин. Но египтяне быстро заделывали брёвнами бреши в стенах и отбивали все атаки врага. Оборона была крепкой и, как это было в прошлом, должна была сдержать агрессоров. Однако всё оказалось бесполезным, потому что командующие греческими наёмниками на стороне египтян не смогли заставить царя согласиться с предложенной ими тактикой. В ответ на совет немедленно атаковать противника, Нектанеб II решил подождать близкого паводка на Ниле, уверенный в том, что поднявшийся уровень воды снова вынудит врага отступить из разлившейся дельты реки.

Однако затем пришла весть, что персидское войско под командованием Никострата на 80 кораблях зашло в тыл египтянам. Клений с острова Коса, командовавший наёмниками у Нектанеба, попытался с 7000 солдат оказать сопротивление, но был разбит, потеряв более пяти тысяч бойцов. Сам Клений погиб в этом бою. Путь на юг войскам царя оказался открытым, так как Нектанеб трусливо бежал в Мемфис. Оставшиеся в тылу врага воины гарнизона Пелусия после нескольких дней ожесточённых боев, узнав, что фараон отступил в Мемфис, завязали переговоры с командующим персидскими войсками осаждавшими Пелусий фивянином Лакратом. Они сложили оружие, получив гарантию свободного возвращения в Грецию вместе со всем своим имуществом. Персы начали захват городов Дельты. Ментор со своим отрядом овладел Бубастисом и некоторыми другими городами, и распустил слух, что те, кто перейдёт на сторону персов, получат пощаду, а города взятые силой подвергнутся разрушению. Ментор отпустил пленных, чтобы эти слухи распространились по всей стране и вскоре все греческие наёмники, служащие фараону, перешли на сторону Артаксеркса. В 342 году до н. э. персы захватили Мемфис и весь Египет, а Нектанеб, собрав свои сокровища, бежал в Нубию.

«Причиной его поражения было главным образом отсутствие у него военного опыта и тот факт, что персы были разбиты им в предыдущем походе. Получив известных в то время полководцев, отличавшихся доблестью и военным талантом, — афинянина Диофанта и спартанца Ламия, он с их помощью удачно вёл дело. Затем же, вообразив себя искусным полководцем, он не желал делить с кем-либо командование и поэтому, из-за своей неопытности, был не в состоянии выполнить любой из шагов, которые были бы полезны на этой войне».

Египет под властью персов

Греческие наемники, состоящие на жалованье в Египте, получили прощение и были отправлены домой, а те, что находились на службе у персов, были щедро вознаграждены. Багой стал визирем, а Ментору был поручен надзор за эгейским побережьем. Египет понёс суровое наказание за свой бунт, который длился почти столетие. Стены городов были разрушены, а их храмы разграблены.

Если верить Плутарху и Элиану, своей собственной рукой Артаксеркс заколол священного быка Аписа и на его место в качестве насмешки определил осла, которому повелел поклоняться местному населению. По другой версии, сохранившейся у Динона, персидский царь велел изжарить Аписа и вместе со своими сотрапезниками съел его. Был убит также и такой же священный баран Мендеса. Однако эти рассказы анекдотического характера скорее заставляют сомневаться в объективности античных сообщений о погромах в египетских святилищах. Среди награбленного в храмах оказались священные свитки, которые Багой позднее продал назад жрецам за непомерную цену. В конце 343 года до н. э. Ох возвратился в Персию, где он поселил в качестве изгнанников видных деятелей Египта, которых он увёз с собой, оставив сатрапом Ферендата.

Местное население по-прежнему отказывалось признавать Артаксеркса законным царём. Из своего убежища в Эфиопии Нектанеб II продолжал контролировать Верхний Египет. На восемнадцатый год царствования (341 год до н. э.) его ещё считали царём в Эдфу, где он подарил местному Хору земли, законность чего была позднее признана Птолемеями. При этих самых Птолемеях была написана так называемая Демотическая хроника, которая также приписывает Нектанебу II царствование в течение 18 лет. Секст Африкан цитируя Манефона также указывает, что Нектанеб II правил в течение 18 лет, правда, Евсевий Кесарийский (из Синкелла и Армянской версии), ссылаясь на того же Манефона, говорит, что Нектанеб II царствовал 8 лет.

Сказки и легенды о Нектанебе II

Персидское завоевание и последовавшие за ним ужасы должны были, конечно, оставить глубокие следы в народной памяти. Именно к этому времени относится начальный этап написания так называемой «Демотической хроники». Время Нектанеба II в ней названо «временем гибели, дележа в 18-й день», когда «мидяне-языки открыли сокровища», когда «наши водовместилища, наши каналы полны слез, и в Египте нет людей, чтобы жить в домах». Несмотря на то, что автор отрицательно относится к Нектанебу II, которого он высмеивает, заставляя чваниться царским одеянием, в хронике имеются пророчества о грядущем победоносном возвращении Нектанеба II из Эфиопии и будущей победе его над врагами — персами. Вера в возрождение царства Нектанеба, в действительности не существовавшего, создалось, очевидно, в среде египетского народа в годы, непосредственно следующие за вторжением армии Артаксеркса III Оха, то есть когда Нектанеб ещё удерживал власть над Эфиопией и какой-то частью Верхнего Египта.

Хроника интересна и как показатель умонастроений жречества тех времен (она, безусловно, написана жрецом). Несмотря на целый ряд воздвигнутых Нектанебом II храмов и сохранившихся указов его о дарении этим храмам земельных участков и доходов с них, позволительно предположить, что в конце царствования этого фараона у него произошел какой-то конфликт со жречеством, в результате которого египетские жрецы, или по крайней мере какая-то часть из них, сыграли роль прямых предателей во время персидского нашествия.

При завоевании Египта Александром Великим, была пущена династическая легенда о происхождении его от Нектанеба, нашедшая своё отражение в «Романе об Александре». Якобы последний египетский царь Нектанеб, с помощью магических средств узнавший однажды, что его страной овладеют персы, бежит из Египта, захватив золото и переменив платье, в Македонию. Здесь, в Пелле, он приобретает славу искусного мага, влюбляется в Олимпиаду, жену царя Филиппа, околдовывает её и добивается её взаимности. Олимпиада думает, что находится в связи с богом Амоном, образ которого принимал Нектанеб, являясь к ней на свидание. Филипп по возвращении из похода узнает, что у Олимпиады родится сын и верит, благодаря чарам Нектанеба, что это сын бога. Подобная легенда должна была быть по сердцу египетскому народу. Приписав Александру египетского отца, египтяне могли утешать своё честолюбие мыслью, что владыкой мира стал египтянин.

Очевидно, к этому же времени следует отнести и возникновение в египетском народе известной новеллы о сне Нектанеба, дошедшей до нас в греческом переводе на одном из папирусов Лейденского собрания.

На причину этой его уверенности — обещание бога войны Онуриса спасти Египет от надвигающейся угрозы — есть намек в народной сказке, которая дошла до нас только в греческом переводе на папирусе более позднего периода. В ней говорится, что в ночь с 21-го на 22-е число месяца фармути, в полнолуние, на шестнадцатый год правления Нектанеба II царь, проживавший в Мемфисе, совершил жертвоприношение и попросил богов открыть ему будущее. Современные астрономические таблицы доказывают, что в этот год правления Нектанеба полную луну в месяц фармути можно было наблюдать в ночь с 5 на 6 июля 343 г. до н. э. Таким образом мы получили не только дату этих конкретных событий, но, фактически, ключ ко всей хронологии независимого Египта на протяжении IV в. н. э.

В ответном сне, ниспосланном ему, как говорится в сказке, Нектанеб увидел плывущий папирусный плот — по-египетски он называется «ромпс» (как поясняет переводчик), — который встал на якоре в Мемфисе. На нём стоял большой трон, на котором восседала Исида, богиня плодов и возлюбленная богов; все боги стояли вокруг неё по правую и левую руку. Один из них, ростом 20 локтей, вышел на середину; его имя на египетском языке дано как Онурис, а на греческом — Марс (это ещё одно пояснение). Упав лицом вниз, он заговорил так: «Приди ко мне, богиня богов, ты, обладающая величайшей властью, правящая всеми во Вселенной и дающая жизнь всем богам. Смилуйся надо мной, Исида, и услышь меня! По твоему приказу я безустанно наблюдал за этой страной и делал всё, что нужно, для Нектанеба, царя Самауса, которого ты сделала правителем. Но он обходит вниманием мой храм и не слушает моих предписаний. Нет у меня храма, а работы в святая святых под названием Ферсо [Першу — „дом Шу“] закончены наполовину из-за нечестности вождя». Богиня ничего не ответила.

Нектанеб проснулся и поспешно призвал к себе верховного жреца и пророка Онуриса из Себеннита. Они сообщили, что ситуация не такая безнадежная, как намекает этот сон; всё было завершено, за исключением священных букв, которые должны были быть вырезаны на каменных стенах, — иероглифов. Царь поспешно повелел созвать людей, искусных в резьбе священных слов. Когда они прибыли ко двору, их спросили, кто из них может быстрее всех закончить работу. Встал Петесий, сын Эргака из Афродитополя, и скромно сказал, что он может закончить работу за несколько дней. И его товарищи единогласно согласились с тем, что он говорит правду, так как ни один человек в этой стране не мог равняться с ним в мастерстве. И Нектанеб дал Петесию много денег, и тот отправился в Себеннит.

Будучи по натуре пьяницей, Петесий решил, что ему следует немного повеселиться, прежде чем приступать к работе. И случилось так, что, когда он прохаживался по храму, он встретил дочь изготовителя благовоний, самую прекрасную девушку, которую он когда-либо видел, — и здесь папирус заканчивается.

Очевидно, Петесис, в своем страстном влечении к вину и к женщине, не выполнил порученную ему работу, и надписи в святая святых храма остались незаконченными. Гнев Онуриса обратился теперь и на самого царя. Ведь Онурис, как бог Севеннитского нома, родины Нектанеба, имел полное право рассчитывать на максимум заботливости по отношению к себе. Поэтому бог в своем великом гневе «обернулся спиной» к Египту, и военное счастье покинуло Нектанеба.

Возникновение этой легенды было обусловлено стремлением её создателя объяснить себе причину гнева богов, поразивших столь благочестивого царя, каким был Нектанеб II.

Внук Нектанеба, носивший то же имя, занимал важную придворную должность при Птолемеях.

Имя

Тип имени		Иероглифическое написание		Транслитерация — Русскоязычная огласовка — Перевод
«Хорово имя» (как Хор)				mrj-tȝwj — мери-тауи — «Любимый в Двух Землях»
		M127		идентично предыдущему
				mrj-tȝwj mk-Bȝqt — мери-тауи мек-Бакет — «Любимый в Двух Землях»
				идентично предыдущему
«Небти имя» (как Господин двойного венца)				shrw-jb-nṯrw — сехеру-иб-нечеру «Удовлетворяющий сердце богов»
				идентично предыдущему
				shrw-jb-nṯrw tkn-ḫȝswt — сехеру-иб-нечеру текен-хасут "Удовлетворяющий сердце богов, "
«Золотое имя» (как Золотой Хор)				smn-hpw — семен-хепу — «Создающий законы»
				smn-hpw ḥwj-pḏt-9 — семен-хепу хуи-педжет-9 — "Создающий законы, "
«Тронное имя» (как царь Верхнего и Нижнего Египта)				snḏm-jb-Rˁ stp.n-Jnḥr — сенеджем-иб-Ра сетеп-ен-Инхер — «Приятный сердцу Ра, избранный Онурисом»
				snḏm-jb-Rˁ stp.n-Ḥtḥr — сенеджем-иб-Ра сетеп-ен-Хатхор — «Приятный сердцу Ра, избранный Хатхор»
«Личное имя» (как сын Ра)				nḫt-Ḥr-(n)-Ḥbyt — нехет-Хор-(ен)-Хебут — «Мощный Хор из Хебита»
				nḫt-Ḥr-(n)-Ḥbyt mrj-Jnḥr — нехет-Хор-(ен)-Хебут мери-Инхер — «Мощный Хор из Хебита, любимый Онурисом»
				идентично предыдущему
				nḫt-Ḥr-(n)-Ḥbyt mrj-Jnḥr zȝ-Ḥtḥr — нехет-Хор-(ен)-Хебут мери-Инхер са-Хатхор — «Мощный Хор из Хебита, любимый Онурисом, сын Хатхор»
				nḫt-Ḥr-(n)-Ḥbyt zȝ-mrj-Ḥtḥr — нехет-Хор-(ен)-Хебут са-мери-Хатхор — «Мощный Хор из Хебита, любимый сын Хатхор»
				nḫt-Ḥr-(n)-Ḥbyt mrj-Ḥtḥr — нехет-Хор-(ен)-Хебут мери-Хатхор — «Мощный Хор из Хебита, любимый Хатхор»
				nḫt-Ḥr-(n)-Ḥbyt mrj-Jnḥr zȝ-Bȝstt — нехет-Хор-(ен)-Хебут мери-Инхер са-Бастет — «Мощный Хор из Хебита, любимый Онурисом, сын Бастет»

Литература

• Тураев Б.А.. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000039/index.shtml История древнего Востока] / Под редакцией Струве В. В. и Снегирёва И. Л. — 2-е стереот. изд. — Л.: Соцэкгиз, 1935. — Т. 2. — 15 250 экз.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.
• Кинжалов P. В. [ancientrome.ru/publik/article.htm?a=1366712104 Легенда о Нектанебе в повести «Жизнь и деяния Александра Македонского»] // Древний мир. Сборник статей, посвященный акад. В. В. Струве. М., 1962.
• Ладынин И. А. «Соколы-нектанебы»: скульптурные изображения Нектанеба II перед богом Хором и их концепция // Вестник древней истории, 2009, № 4, 3-26.
• Нектанеб // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0002.001/1159?rgn=full+text;view=image Нектанеб II] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.

Ссылки

• [www.livius.org/person/nectanebo-ii/ Нектанеб II на сайте livius.org]
• [www.antikforever.com/Egypte/Dyn/30.htm Нектанеб II на сайте antikforever.com]

XXX династия
Предшественник: Тахос	фараон Египта 360 — 343 до н. э. (правил 18 лет)	Преемник: Артаксеркс III

Отрывок, характеризующий Нектанеб II

И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.