Нектарий (Трезвинский)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Нектарий и фамилией Трезвинский.

Епископ Нектарий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Епископ Яранский, викарий Вятской епархии
декабрь 1924 — 4 марта 1928
Предшественник:	Сергий (Корнеев)
Преемник:	Иннокентий (Поспелов)
Епископ Велижский, викарий Полоцкой епархии
3 июня — декабрь 1924
Предшественник:	викариатство учреждено
Преемник:	Алексий (Буй)
Имя при рождении:	Нестор Константинович Трезвинский
Рождение:	1889(1889) село Яцек, Васильковский уезд, Киевская губерния
Смерть:	8 сентября 1937(1937-09-08) Гурьев

Епископ Нектарий (в миру Нестор Константинович Трезвинский; 1889, село Яцек, Васильковский уезд, Киевская губерния — 8 сентября 1937, Гурьев) — епископ Русской Православной Церкви; с декабря 1924 года епископ Яранский, викарий Вятской епархии.

Биография

Родился в семье священника. В 1908 году окончил Киевскую духовную семинарию.

В 1912 году пострижен в монашество, рукоположён в сан иеродиакона.

10-11 ноября 1912 года в Свято-Духовской церкви Братскаго монастыря вместе со студентом IV курса иеромонахом Антонием (Романовским) отслужил «идеальную всенощную», соответствующую всем требованиям Типикона.

В 1915 году окончил Киевскую духовную академию со степенью кандидата богословия.

Был полковым священником во время Первой мировой войне.

С 13 декабря 1917 года — в братии Александро-Невской Лавры. В 1918 году возведён в сан архимандрита.

В 1920—1922 — настоятель Екатерининского собора в городе Ямбурге Петроградской губернии.

Подвергался арестам в 1919 и 8 сентября 1921 года. 8 октября 1921 года был приговорён к году принудительных работ с содержанием под стражей.

С февраля 1924 года — благочинный монастырей и подворий Петроградской епархии.

3 июня 1924 года в Александро-Невской лавре хиротонисан во епископа Велижского, викария Полоцкой епархии. Выехать в епархию помешала подписки о невыезде.

С декабря 1924 года — епископ Яранский, викарий Вятской епархии.

В 1925 года получил приглашение участвовать во втором обновленческом соборе, ответил крайне резко: «Богомерзкого обновленческого движения отрицаюся и анафематствую оное. Богомерзкий, разбойничий, то есть собор 1923 года в Москве со всеми его постановлениями анафемствую со всеми примкнувшими к сему обновленческому соблазну обещаюсь не имети канонического общения».

Вскоре после этого, 25 мая 1925 года, арестован в Яранске, осуждён на три года лагерей. Отбывал срок в Соловецком лагере особого назначения. Совершал богослужения вместе епископами Виктором (Островидовым), Максимом (Жижиленко), Иларион (Бельским) и другими. На Пасху 1926 года вместе с архиепископом Иларионом (Троицким) и священником Павлом Черхановым несмотря на запрет тайком пробрались в недостроенную пекарню и пропели все богослужение шепотом, при этом у них возникло ощущение, что стены разрушились, они почувствовали всем сердцем Воскресение Христово, настоящую свободу: «Мы пели шепотом Пасху, и в это время рушились стены тюрьмы, воздвигнутой обагренными кровью руками. Кровь, пролитая во имя любви, дарует жизнь вечную и радостную. Пусть тело томится в плену — дух свободен и вечен. Нет в мире силы, властной к угашению его! Ничтожны и бессильны вы, держащие нас в оковах! Духа не закуете, и воскреснет он в вечной жизни добра и света!»

После освобождения в ноябре 1927 года отправлен в ссылку в Казань.

Резко выступил против «Декларации» Заместителя Патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) и Временного Патриаршего Священного Синода при нём, которая предусматривала полную лояльность советской власти. 4 марта 1928 года отделился от митрополита Сергия.

"После молитв и долгих размышлений я прекратил церковное общение с м[митрополитом] Сергием… как вошедшим в блок с антихристом, нарушившим церковные каноны и допустившим равносильное отступничеству от Христа малодушие и хитроумие… Синод же собран из так называемых подмоченных или ссученных епископов. Назначение епископов на кафедры происходит с ведома или одобрения начальника Московского отдела № 6. Может ли быть это приемлемо православными людьми, а тем более епископами?.. Надеюсь и верю, что эта церковная нижегородская ярмарка под неообновленческим флагом потерпит полное посрамление и православно верующие все уйдут от этой печальной церковной авантюры, затеянной для уничтожения и поругания Церкви Христовой, иже есть столп и утверждение Истины.

В составе викторианской группы «непоминающих» был запрещён в священнослужении.

Оборудовал в своём доме храм; тайно служил, рукополагал священнослужителей.

Позднее (уже из Казахстана) в одном из посланий пастве писал: «Наша борьба с митрополитом Сергием, этим поборником большевистского цезаропапизма, — борьба почтенная, и является борьбой за правду Божию Христову и за св. Церковь Православную, проданную за 30 сребреников безбожникам на поругание, разрушение и ликвидацию. Нам страшен тем Сергий, что его поддерживают грубой силой. Не будь на стороне его правительственного органа ГПУ, то единомышленники его были бы посрамлены. Это подтвердили для меня допросы в ГПУ; народ отошел бы от него как изменника и предателя Христовой Церкви».

30 августа 1930 года был арестован в Казани по делу «Истинно Православной церкви». На то, что дело было полностью сфальсифицировано, указывает тот факт, что якобы существовавшее «преступное сообщество» составляли и катакомбники, не признающие благодатности «сергианской» церкви, и умеренные антисергиане, такие как епископ Иоасаф (Удалов), и духовенство «сергианских» церквей, и вполне лояльные к митрополиту Сергию миряне.

5 января 1932 года приговорён к 10-ти годам заключения в лагерь и помещён в Прорвинский лагерь Западно-Казахстанской области. Из заключения продолжал направлять послания своей пастве с резкой критикой деятельности митрополита Сергия. В одном из них писал: «наша борьба хотя и свята, но бессильна. Я лично не надеюсь на освобождение, а скорее всего погибну, сгнию в лагерях, утешаясь обетованиями Христовыми. Блаженны изгнани правды ради… Не легко страдать. Но другого выхода нет, выбора или разделения быть не может. Не колеблитесь возлюбленные, для вас жизнь — Христос, а смерть — приобретение».

Расстрелян 8 сентября 1937 года в Гурьеве по приговору «тройки».

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_1069 Биография] на сайте «Русское православие»
• [www.petergen.com/bovkalo/mar/rusarch.html Санкт-Петербургский мартиролог духовенства и мирян РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ Архиереи]
• [kuz1.pstbi.ccas.ru/cgi-htm/db.exe/ans/nm/?HYZ9EJxGHoxITcGZeu-yPqJV9XAn** Нектарий (Трезвинский Нестор Константинович)]
• [rpczsouth.org.ru/novomucheniki/novosvyashhmuch-nektarij-trezvinskij-ep-yaranskij-pisma-i-poslaniya.html Новосвящмуч. Нектарий (Трезвинский), еп. Яранский. Письма и послания]

Отрывок, характеризующий Нектарий (Трезвинский)

– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?