Германская оккупация Люксембурга

Германская оккупация Люксембурга во время Первой мировой войны продолжалась со 2 августа 1914 года по 11 ноября 1918 года. Немецкие войска, развивая наступление против Франции, оккупировали Люксембург. В течение оккупации Люксембургу было разрешено сохранить своё правительство и политическую систему. Политические партии страны пытались сосредоточиться на других вопросах, таких как экономика, образование и конституционная реформа.

Внутриполитическая ситуация в Люксембурге была осложнена смертью премьер-министра Поля Эйшена в 1915 году. После его смерти сменились несколько правительств, а после вывода немецких войск начался конституционный кризис в стране.

Предыстория

С 1867 года по условиям Лондонского договора Люксембург был провозглашён нейтральным государством. В июне 1914 года австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд, был убит сербским националистом, что привело к ухудшению отношений между Австро-Венгрией и Сербией, а затем и к войне между ними. 28 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии, после чего 1 августа Германия объявила войну России, началась Первая мировая война.

После объявления Францией войны Германии 3 августа, немецкое командование приняло решение о реализации плана Шлиффена, который предусматривал обход основных сил французской армии через территорию нейтральных государств и выход к Парижу.

С 1860-х годов, люксембуржцы осознавали немецкие амбиции и правительство Люксембурга было осведомлено о положениях плана Шлиффена. Учитывая этнические и языковые связи между Люксембургом и Германией, люксембуржцы опасались, что немцы могут включить Люксембург в состав Германской империи. С целью избежания этого, правительство Люксембурга повторно подтвердило нейтралитет страны.

Вторжение

После начала войны и развёртывания германской армии против войск Антанты на Западном фронте Люксембург оказался перевалочным пунктом для 4-й немецкой армии. Одна из железных дорог из Рейнской области во Францию проходила через Труавьерж, на севере Люксембурга. Использование этой железнодорожной станции немецкими войсками стало первым нарушением нейтралитета Люксембурга. Премьер-министр Эйшен протестовал, однако не смог предотвратить вторжение немецкой армии.

2 августа началось полномасштабное вторжение: немецкие войска двигались через юго-восточную часть страны, пересекая реку Мозель в Ремихе и Вассербиллиге, в направлении столицы — Люксембурга. Десятки тысяч немецких солдат вступили на территорию Люксембурга в эти двадцать четыре часа. Великая княгиня Мария Аделаида приказала армии Великого княжества, которая состояла из 400 военнослужащих не оказывать сопротивления немецким войскам. Во второй половине дня 2 августа Мария Аделаида и премьер-министр Эйшен встретились с немецким генералом Рихардом Карлом фон Тессмаром на мосту Адольфа в столице. Немецкое военное присутствие было воспринято руководством княжества как неизбежность.

2 августа 1914 года канцлер Германии Теобальд фон Бетман-Гольвег заявил, что оккупация Люксембурга оправдана с военной точки зрения, поскольку Франция намеревалась вторгнуться в Люксембург ранее. Французская сторона заявила, что этот аргумент не является оправданием нарушения нейтралитета Великого Герцогства. Бетман-Гольвег также выразил сожаление в связи с оккупацией Люксембурга, предлагая компенсации за потери в связи с присутствием немецких войск. 4 августа Бетман-Гольвег заявил в Рейхстаге:

«Мы были вынуждены игнорировать протесты правительств Люксембурга и Бельгии. Мы должны исправить эту несправедливость, как только наши военные цели будут достигнуты».

Однако позже, Бетман-Гольвег пересмотрел свои заявления по поводу Люксембурга. В своей сентябрьской программе, германский канцлер предложил включить Люксембург в состав Германской империи. После победы сил Антанты в сражении на Марне, началась позиционная война, что означало продолжение немецкой оккупации Люксембурга.

Правительство Эйшена

После начала позиционных боевых действий общественность Люксембурга понимала, что сохранение права на самоуправление можно добиться лишь лояльностью к Германии. Правительство Поля Эйшена заручилось поддержкой люксембуржцев, которые верили в способность опытного политика управлять страной во время оккупации. 4 августа 1914 года Эйшен выдворил из страны французского министра в Люксембурге, а затем спустя четыре дня страну покинул и бельгийский министр. В 1915 году после вступления Италии в войну итальянский министр также оставил Люксембург. Также Эйшен отказался критиковать Германский таможенный союз, хотя до начала войны он открыто заявлял о выходе из него.

13 октября 1914 года, люксембургский журналист Карл Дардар был арестован немцами за публикацию антинемецкой статьи. Он был доставлен в Кобленц и приговорён военным немецким судом к трём месяцам тюрьмы. Эйшен был возмущен этим случаем и заявил немецкому министру в Люксембурге, что это действие нанесло «прямой вред национальному суверенитету Великого Герцогства».

В январе 1915 года немцами был арестован и осуждён ещё один гражданин Люксембурга по обвинению в связях с французской разведкой. Эйшен и министр юстиции Люксембурга Виктор Торн вновь выразили недовольство.

Летом 1915 года Поль Эйшен попытался ограничить роль Католической церкви в системе образования. Однако эта инициатива премьера вызвала резкое недовольство Великой княгини Марии Аделаиды, которая предложила ему уйти в отставку.

После Эйшена

Смерть Эйшена

11 октября 1915 года Поль Эйшен умер. Смерть премьер-министра нанесла серьёзный удар по положению в Люксембурге и почти парализовано политическую систему страны. В течение первого года немецкой оккупации, он был опорой народа Люксембурга и правительницы Марии Аделаиды. Смерть опытного политика привела к началу предела власти между различными политическими силами.

После смерти Эйшена началась политическая борьба между клерикалами и антиклерикалами. Противоборствующие стороны не смогли обеспечить себе большинство в законодательном органе. Католические консерваторы сформировав крупнейший блок, не смогли собрать коалицию большинства.

Правительство Монженаста

На следующий день после смерти Поля Эйшена Мария Аделаида призвала министра финансов Матиаса Монженаста сформировать правительство меньшинства. Монженаст был объявлен временным премьер-министром и получил официальную должность «Председатель Совета». Правительство Монженаста не должно было быть постоянным. Княгиня Мария Аделаида, назначив опытного политика Монженаста хотела стабилизировать политическую ситуацию в стране.

4 ноября 1915 года Матиас Монженаст предложил кандидата на пост главы школы для учителей. Однако Мария Аделаида не согласилась с выбором премьер-министра. Монженаст, уделяя большое значение образованию, проявил настойчивость и не пожелал идти на уступки правительнице. В результате этого конфликта, на следующий день Матиас Монженаст был отправлен в отставку, всего лишь через 25 дней после своего назначения.

Правительство Лоутча

После отставки Монженаста, великая княгиня решила сформировать кабинет министров, состоящий из консерваторов во главе с Юбером Лоутчем. Однако палата депутатов выступила против этого. Партия права имела лишь 20 мест из 52, однако должна была стать фактически правящей партией. Это вызвало возмущение левых политических сил, которые обвинили Марию Аделаиду в попытке государственного переворота. Княгиня, пытаясь найти выход из тупиковой ситуации распустила парламент. 23 декабря 1915 года в Люксембурге прошли парламентские выборы по итогам, которых Партия права получила 25 мест, однако этого не хватило для формирования правительства. 11 января 1916 года палата депутатов выразила вотум недоверия правительству и Лоутч был отправлен в отставку.

Правительство национального союза

Формирование консенсуса

После ухода в отставку консервативного кабинета министров, Мария Аделаида обратилась к ведущему либеральному политику страны Виктору Торну, с просьбой сформировать новое правительство. Поль Эйшен управлял Люксембургом 27 лет и падение двух кабинетов министров за столь короткий промежуток времени, привели к разочарованию люксембуржцев в своих политиках. Торн, обратившись к палате депутатов с просьбой о поддержке его правительства стал примирительной фигурой в политике Люксембурга. В своём выступлении перед депутатами он заявил: «Если вы хотите правительство, которое действует, и способно действовать, то необходимо, чтобы все партии поддерживали это правительство». Политические партии согласились поддержать новое правительство при условии, что каждая из них будет приглашена в правительство. Торн был вынужден согласиться на эти условия. В результате этого было сформировано коалиционное правительство в которое вошли ведущие люксембургские политики. Кроме самого Торна, в правительство попали консерваторы Леон Кауффман и Антуан Лефорт, лидер социалистов Михаэль Велтер и либерал Леон Моутриер.

Нехватка продовольствия

Наиболее актуальной проблемой для правительства во время оккупации была нехватка продовольствия. Война привела к тому, что импорт продуктов питания стал невозможен. Для того, чтобы остановить ухудшение ситуации правительство запретило экспорт продовольствия из Люксембурга. Кроме этого, правительство установило контроль цен для противодействия подорожанию, чтобы сделать продукты питания более доступными для бедных слоёв населения. Однако ситуация ухудшалась, а германские оккупационные власти не прилагали усилий, чтобы улучшить ситуацию.

В 1916 году продовольственный кризис усилился, из-за плохого урожая картофеля, который был на 30-40 % меньше по сравнению с урожаем предыдущего года. Несмотря на тяжёлую продовольственную ситуацию, массового голода в Люксембурге удалось избежать. Тем не менее, продовольственный кризис привёл к тому, что парламент потребовал отставки министра сельского хозяйства и торговли Михаэля Велтера. 3 января 1917 года Велтер был отправлен в отставку, а его место занял другой социалист Эрнест Леклер.

Забастовка промышленников

Недовольство среди население постоянно росло во время оккупации, особенно на промышленно развитом юге страны. Осенью 1916 года первые профсоюзы работников металлургической промышленности возникли в столице и в Эш-сюр-Альзетт. Во время оккупации производство чугуна в стране резко упало, что создавало дополнительную напряжённость. В марте и апреле 3 беспартийных депутата были выбраны в Палату депутатов от кантона Эш-сюр-Альзетт. Эти независимые депутаты стали единственной законодательной оппозицией правительству национального союза.

В связи с блокадой побережья Германии флотом Британской империи, немецкое правительство зависело от ресурсов Люксембурга, так например в 1916 году люксембуржцы произвели более одной седьмой части немецкого передельного чугуна. Поэтому немецкие оккупационные власти не могли позволить начаться забастовкам среди металлургов и шахтёров Люксембурга. Опасаясь акций гражданского неповиновения и массовых забастовок, германский генерал фон Тессмар, заявил о том, что любому лицу, совершившему акт насилия против немецких войск или участвующему в забастовках грозит смертная казнь.

Несмотря на угрозы фон Тессмара забастовка в Люксембурге началась, однако вскоре немцам удалось арестовать лидеров забастовки и она была прекращена. Двое лидеров были затем осуждены немецким военно-полевым судом в Трире к 10 годам лишения свободы, что вызвало протест правительства Люксембурга. Подавление забастовки силами немецких войск, а не люксембургской жандармерии привело к тому, что в знак протеста 19 июня 1917 года правительство Виктора Торна ушло в отставку.

См. также

• Люксембург во Второй мировой войне
• Люксембург (область гражданского управления)

Примечания

Первая мировая война   Люксембург

Отрывок, характеризующий Германская оккупация Люксембурга

Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.