Немецкая философия

Немецкая философия — обобщенное название для философии на немецком языке, а также философии немецких мыслителей.

Немецкая философия была чрезвычайно многообразной по представляемым взглядам, занимала центральное место в рамках аналитической и континентальной философских школах на протяжении веков, от Готфрида Лейбница, Иммануила Канта, Георга Гегеля, Карла Маркса, Артура Шопенгауэра, Фридриха Ницше, Людвига Витгенштейна до современных философов, таких как Юрген Хабермас.

История

XVIII век

Кант

В 1781 году Иммануил Кант опубликовал «Критику чистого разума», где он раскрывает понятие трансцендентального, то есть благодаря чему возможен опыт, таким образом основным содержанием его книги является гносеология. Сначала автор рассуждает о специфической классификации суждений, выделяя суждения синтетические-аналитические и априорные-апостериорные. Синтетические суждения — это суждения, несущие новое знание, не содержащееся в понятии, которое является их субъектом. Аналитические суждения — это суждения, которые всего лишь раскрывают свойства, присущие понятию субъекта, содержащиеся в нём самом, и не несут нового знания. Априорные суждения не нуждаются в опытной проверке своей истинности, а для апостериорных необходима эмпирическая верификация. Кант подчеркивает, что синтетические суждения чаще всего апостериорные, а аналитические — априорные.

Со времен опубликования его книги, Иммануил Кант был признан одним из величайших влиятелей всей западной философской школы. В конце XVIII — начале XIX веков появляется течение последователей учений Канта, называемое немецким идеализмом.

XIX век

Немецкий идеализм

Основанием немецкого идеализма (немецкой классической философии) послужили работы Иммануила Канта в 1780-е и 1790-е годы. Его философское направление было тесно связано с романтизмом и революционно настроенными политиками эпохи Просвещения.

Тремя самыми выдающимися немецкими идеалистами были Фихте, Шеллинг и Гегель. Однако, нужно различать идеализм субъективный (из перечисленных философов — Кант, Фихте, Шеллинг) и объективный (Гегель). Взгляды Гегеля кардинально отличаются от взглядов других немецких идеалистов из-за различий логик. В начале своей карьеры Гегель очень серьёзно занимался древнегреческой философией, особенно логикой Пифагора, Гераклита, Сократа и Платона. Гегель возродил их логику и представил её в виде законченной системы в своей «Науке логики». Он считал, что в основе всего существующего лежит Абсолютный Дух, который лишь вследствие своей бесконечности может достичь подлинного познания себя. Для самопознания ему необходимо проявление. Самораскрытие Абсолютного Духа в пространстве — это природа; самораскрытие во времени — история. Философия истории занимает важную часть философии Гегеля. Историю движут противоречия между национальными духами, которые суть — мысли и проекции Абсолютного Духа. Когда у Абсолютного Духа исчезнут сомнения, он придёт к Абсолютной Идее Себя, а история закончится и настанет Царство Свободы. Гегель считается наиболее сложным философом для чтения (из-за сложности логики), поэтому ему могли приписывать идеи, которые были не поняты или неверно переведены.

Карл Маркс и младогегельянцы

Среди тех, на кого повлияли учения Гегеля, была группа молодых радикалов, называвших себя младогегельянцами. Они были непопулярны из-за своих радикальных взглядов на религию и общество. Среди них были такие философы, как Людвиг Фейербах, Бруно Бауэр и Макс Штирнер.

Карл Маркс развивал интерес к гегельянству, французскому социализму и британской экономической теории. Все три он сформировал в одно — Das Kapital. Книга включала в себя критику политики. Марксизм впоследствии оказал влияние на весь мир.

Фридрих Ницше

Будучи по образованию классическим филологом, Ницше стал нетипичным представителем философии того времени — он сознательно отказался от академического способа изложения своих мыслей, полного развёрнутой аргументации и логических обоснований, выбрав взамен афористичный стиль философствования. Это позволило ему выражать мысли непосредственно увиденными, а не обязанными соответствовать однажды выбранной теории-системе. Вследствие этого философия Ницше не поддаётся однозначной интерпретации, однако принято выделять из неё основные идеи, которые, с одной стороны, красной нитью проходят через все его произведения, с другой, вписываются в исторический контекст развития философии. В первую очередь, это идеи воли к власти, вечного возвращения и сверхчеловека, показывающие соответственно чем определяется сущее, как действует и к чему устремлено. Предшествующую метафизику Ницше подвергнул глубокому переосмыслению, обнаружив в ней признаки ресентимента, а вместе с ними и причины нигилизма. Олицетворением этого кризиса стала его известная мысль о смерти Бога. Мартин Хайдеггер расценивал творчество Фридриха Ницше как замыкание всей западной метафизики. Помимо этого, Ницше можно рассматривать как создателя самобытной этической системы, основанной на особенном отношении к жизни, истории и морали.

XX век

Венский кружок

В начале XX века была сформирована группа немецких философов под названием «Венский кружок». Это объединение послужило идейным и организационным ядром для создания логического позитивизма. Его участники восприняли и ряд идей Витгенштейна — концепцию логического анализа знания, учение об аналитическом характере логики и математики, критику традиционной философии как лишенной научного смысла «метафизики». Сам Витгенштейн не соглашался с участниками Венского кружка насчет интерпретации философии Аристотеля.

Феноменология

Феноменология определяла свою задачу как беспредпосылочное описание опыта познающего сознания и выделение в нем сущностных, идеальных черт. Основателем направления был Эдмунд Гуссерль, к непосредственным предшественникам можно отнести Франца Брентано и Карла ШтумпфаШаблон:Пруф. Выявление чистого сознания предполагает предварительную критику натурализма, психологизма и платонизма и феноменологическую редукцию, в соответствии с которой мы отказываемся от утверждений относительно реальности вещественного мира, вынося его существование за скобки.

Франкфуртская школа

Основные представители: М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Э. Фромм, Г. Г. Маркузе. Франкфуртская школа сформировалась в начале 30-х годов во Франкфурте-на-Майне в рамках Института социальных исследований при местном университете. Большинство ученых объединял пиетет к работам Маркса и Фрейда,а также глубокая неудовлетворенность приходом к власти национал-социалистов. После победы фашистов на выборах представители Франкфуртской школы эмигрировали в США. В работах Хоркхаймера и Адорно «Негативная диалектика» и «Диалектика Просвещения» описывается происходящая в современном обществе эрозия идеалов Просвещения дегуманизирующей технологической рациональностью. Философы выступали с критикой идей как позитивизма, так и экзистенциализма, а также американского прагматизма.

См. также

• Континентальная философия
• Немецкая классическая философия
• Немецкая литература
• История философии
• Постмодернизм

Литература

• Энгельс, Фридрих. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии
• Гулыга, Арсений. Немецкая классическая философия
• Фишер, Куно. История новой философии
• Гердер, Иоганн Готфрид. Идеи к философии истории человечества
• Шпенглер, Освальд. Закат Европы
• Кант, Иммануил. Критика чистого разума
• Гегель, Георг Вильгельм Фридрих. Философия духа
• Богомолов А.С. Немецкая буржуазная философия после 1865 года М., 1969.- 448 с.
• Габитова Р.М. Философия немецкого романтизма: Гёльдерлин, Шлейермахер. М.: Наука, 1989.- 160 с.
• Гулыга А.В. Из истории немецкого материализма (последняя треть XVIII века). М., 1962. -205 с.
• Длугач Т.Б. Проблема бытия в немецкой философии и современность. М., 2002 - 222 с. ISBN 5-201-02084-4
• Жучков В.А. Немецкая философия эпохи раннего Просвещения (конец XVII - первая четверть XVIII в.) М., Наука, 1989 -206 с. ISBN 5-02-007953-7
• Мелещенко З.Н. Немецкая философия XIX-начала XX вв. в идейной борьбе за национальное единство Германии. Л., 1965.- 118 с.
• Pinkard, Terry P. German philosophy, 1760-1860: the legacy of idealism, 2002

Отрывок, характеризующий Немецкая философия

Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.