Немецкая церковь (Стокгольм)

Церковь Швеции
Церковь Святой Гертруды S:ta Gertruds kyrka
Страна	Швеция
Город	Стокгольм
Конфессия	Лютеранство
Автор проекта	Ханс Вестман (Hans Westman)
Первое упоминание	ок. 1580
Строительство	1638—1642 годы
Здания: церковь, канцелярия прихода, дом общины, дом немецкой гильдии
Состояние	Действующая церковь
Сайт	[www.svenskakyrkan.se/default.aspx?id=504517 Официальный сайт]

Немецкая церковь (швед. Tyska kyrkan, нем. Deutsche Kirche) или Церковь Святой Гертруды (швед. Sankta Gertruds kyrka) — евангелическо-лютеранская церковь в районе «Старый город» (швед. Gamla stan) в центре Стокгольма.

Церковь располагается между улицами Тюска Бринкен, Свартмангатан и Престгатан. В Средние века этот квартал был населен преимущественно немцами, отсюда и название — «немецкая». Церковь освятили в честь Святой Гертруды Нивельской (626—659), настоятельницы бенедиктинского монастыря Нивель в современной Бельгии и покровительницы путешественников.

В настоящее время приход церкви организационно входит в Церковь Швеции во внетерриториальный округ, включающий приблизительно около 2000 членов, живущих в Стокгольме. Богослужения на немецком языке проводятся каждое воскресенье в 11:00. Церковь открыта с 1 мая по 30 сентября: ежедневно от 11 до 17 ч. (вне богослужений).

История

На месте ныне существующей церкви в XIV веке существовала Немецкая гильдия Святой Гертруды Нивельской. Она объединяла немецких торговцев, проживавших в Стокгольме, но на собрания гильдии так же часто приглашались шведские торговые партнёры. Со временем главное здание гильдии было решено перестроить в церковь, что и было сделано в 80-х гг. XVI в. К проекту были привлечены архитекторы фламандец Виллем Бой, голландец Хуберт де Беше и Ханс Якоб Кристлер, страсбургский мастер.

Несмотря на то, что в Стокгольме проживало большое количество немецких торговцев и мастеров, они не имели отдельного места для богослужений вплоть до 1558 года, когда король Густав I разрешил им проводить отдельные собрания на немецком языке, однако точное место, где они происходили неизвестно.

В 1571 году король Юхан III разрешил немецкоязычным горожанам Стокгольма сформировать отдельный приход, для которого приглашались бы пасторы из Германии. Первоначально собрания проходили в Церкви Риддархольмена, затем приходу в качестве места богослужений была определена часовня, построенная для финнов. В результате здание использовалось по очереди двумя общинами. В 1607 году король Карл IX передал здание исключительно немцам. В 1638—1642 гг. Ганс Якоб Кристлер расширил часовню до размеров ныне двухнефной существующей церкви. В течение XVII века, так как хор школы участвовал в королевских концертах, церковь стала важным центром духовная музыки Швеции. Крипта, строительство которой было начато в 1716 году, всё ещё используется приходом. К 1800 году немецкая конгрегация насчитывала всего 113 прихожан. В 1878 пожар разрушил колокольню, что вызвало потребность в её реконструкции.

Архитектура

Кирпичный шпиль, верх которого покрыт медными листами, имеет высоту 86 метров. Современный шпиль был создан в 1878 году по проекту берлинского архитектора Юлиуса Карла Рашдорфа (1823—1914). Для украшения он использовал неоготические гаргульи — элемент, достаточно необычный в шведской архитектурной истории, но сегодня признанный как естественные особенности старого города.

Набор колоколов позволяет слышать звон в старом городе четыре раза каждый день: в 8:00 и 16:00 лютеранский гимн Восхвалим все Творца (швед. Nu tacka Gud, allt folk) на мелодию Иоганна Крюгера, а в полдень и 20:00 гимн Praise the Lord.

Северные ворота, выходящие на Тюска Бринкен, украшены изречением нем. Fürchtet Gott! Ehret den König! — Бойтесь Бога! Чтите короля!). Восточные ворота выходят на Свартмангатан. Южный портал, сделанный из песчаника, украшен статуями Иисуса и Моисея, что символизирует Новый Завет и Ветхий Завет, сопровождаемые Любовью, Надеждой, и Верой. Статуи были изготовлены в 40-х годах XVII в. Йостом Хенне из Вестафалии (впоследствии старшиной гильдии каменщиков Стокгольма).

Интерьер

Интерьер церкви выполнен в стиле барокко, с большими окнами, пропускающими в здание много света, высокими сводами, украшенными ангельскими головами. Винные погреба гильдии все ещё находятся под мраморным полом. В атриуме есть окно с изображением Святой Гертруды, держащей в одной руке чашу и модель церкви в другой. Десятиметровый алтарь был создан Маркусом Хебэлем, мастером из Ноймюнстера, Шлезвиг-Гольштейн.

Так называемая королевская галерея, увенчанная монограммой короля Карла XI, была построена по проекту Никодемуса Тессина Старшего. Она украшена лепниной зеленого и золотистого цветов, скрывающей опорные конструкции. На галерею ведёт лестничный марш с изящной резьбой. Галерея использовалась представителями королевских семей, часто немецкого происхождения, во время посещениями ими проповедей.

Потолок украшает живопись Давида Клёккера-Эренстраля из Гамбурга, затем члена немецкого прихода Стокгольма. Нижняя часть галереи позже была застеклена, в настоящее время там находится ризница. Расписанные окна созданы в XX веке. Над входом в церковь имеется мемориальная доска в память о рестораторе Петере Генрихе Фурмане (умер 1773), одном из самых щедрых ктиторов церкви.

См. также

• Кафедральный собор Стокгольма
• Церковь Риддархольмена

Ссылки

• [www.gamla-stan-stockholm.se/tyska-kyrkan.php Галерея изображений]

Отрывок, характеризующий Немецкая церковь (Стокгольм)

– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.