Ненадёжный рассказчик

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ненадёжный рассказчик — художественный приём, заключающийся в том, что рассказчик сообщает неполную или недостоверную информацию. Таким образом происходит нарушение негласного договора между автором и читателем, согласно которому события должны описываться такими, какие они есть.

Термин, введённый Уэйном Бутом в книге «Риторика художественной литературы» (1961)[1], предполагает, по мнению исследователей, множество возможностей участия в повествовании такого излагателя[2].





Общая классификация

По замечанию Джеймса Фрея («Как написать гениальный роман»), любой автор, приступая к сочинению нового произведения, заключает с читателем негласный договор о том, что события будут развиваться последовательно, а рассказчик — «играть по правилам». Однако в некоторых случаях возможны отступления от принятых в литературе стандартов. В качестве примера Фрей приводит ситуацию, когда герой-повествователь, действующий в фантастическом произведении, делится своими впечатлениями о встрече с немыслимой красавицей. Позже выясняется, что речь идёт о ящерице. Подобный приём способен увлечь читателя, однако злоупотреблять им не стоит, предостерегает Фрей[3].

В других ситуациях причиной ненадёжности рассказчика могут быть проблемы со здоровьем (как у Бенджи — героя романа Фолкнера «Шум и ярость») или изначальная пристрастность по отношению к людям и событиям[3]:

Несмотря на то, что высказывания такого персонажа отличаются крайней предвзятостью, читатель понимает, как обстоит дело в действительности. Договор не нарушен, поскольку ни единое слово рассказчика не заслуживает доверия, и читатель обязательно поймёт это, пусть и не сразу.

Уильям Ригган, исследуя архетипы ненадёжных рассказчиков, находит их уже в античной литературе: так, герой комедии Плавта «Хвастливый воин» обладает способностью преувеличивать свои заслуги и гиперболизировать собственные достижения[4]; себя он характеризует как «богатыря, храбреца, красавца и любимца женщин»[5]. В этот же ряд входит персонаж плутовского романа Томаса Манна «Признания авантюриста Феликса Круля» (1954)[4], герой которого с первых строк пытается уверить читателя, что его исповедь будет написана «с должным изяществом и тактом»[6]. Следующий тип ненадёжного рассказчика, согласно классификации Риггана, — это персонажи, страдающие тяжёлыми душевными недугами. К ним относятся некоторые герои Франца Кафки, а также обладающий психопатическими чертами Патрик Бейтмен из романа Брета Истона Эллиса «Американский психопат» (1991)[4].

Герой романа Лоренса Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» (1759) пополняет ряд типажей, причисляемых к шутам, которые относятся к повествованию иронично[4]. Автор произведения, по словам исследователей, создаёт «роман-игру»[7]:

Следуя теории и практике просветительского романа, Стерн должен был бы начать рассказ с момента рождения героя. Писатель как будто послушно следует норме, на самом же деле иронически опровергает её.

Далее следуют наивные рассказчики, чье восприятие бывает неточным или ограниченным из-за возраста или общей незрелости. В их число входят подростки Гекльберри Финн из произведения Марка Твена и Холден Колфилд из романа Селинджера «Над пропастью во ржи», а также простодушный и наивный герой романа Уинстона Грума «Форрест Гамп»[4].

В перечень лжецов, осознанно утаивающих или искажающих информацию (например, чтобы скрыть своё преступление или неблаговидные поступки), включён недостоверный рассказчик из романа писателя Форда «Солдат всегда солдат»[4].

Недостоверный рассказчик в русской литературе

По мнению филолога Галины Жиличевой, в русской литературе 1920—1930-х годов есть немало примеров присутствия ненадёжных нарраторов. Так, в романе Юрия Олеши «Зависть» история ареста Ивана Бабичева представлена в двух версиях: сначала о ней повествует Николай Кавалеров, позже — автор-рассказчик. Каждый из них преподносит собственный взгляд на событие: в одном случае персонаж «пострадал» в ресторане, в другом — на улице[8].

Герой романа Ильи Эренбурга «Необычайные похождения Хулио Хуренито» (являющийся «карнавальным двойником автора») оказывается ненадёжным рассказчиком из-за собственной некомпетентности; его попытки пафосно поведать об учении и деяниях своего наставника — Великого Провокатора — оборачиваются чередой курьёзов[8].

В книге Леонида Добычина «Город Эн» ненадёжность нарратора связана с близорукостью; проблемы со зрением, выявляющиеся у рассказчика в конце произведения, «заставляют усомниться в его „дневнике наблюдений“»[8][9]:

Его текст должен, таким образом, читаться заново как недостаточно резко наведённый на действительность.

Мистификациями, игрой с читателями, почти прямыми цитатами из Стерна, Сервантеса и Рабле, откровенно пародийными «отсылками» к диккенсовскому «Пиквикскому клубу» заполнен роман Всеволода Иванова «У». Эти приёмы позволяют обнаружить в нём не одного, а нескольких ненадёжных персонажей, которые, воспроизводя фразы из произведений классиков, «не могут в силу своего узкого кругозора употреблять их в своей речи»[8].

Литературовед Самуил Лурье в книге «Живое перо портретиста» выдвигает гипотезу о том, что ненадёжный рассказчик присутствует и в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Критики, неоднозначно оценивая версию Лурье о том, что в число виновников исчезновения Мастера следует включить «второго Алоизия, тёзку первого», тем не менее называют это предположение «неординарным» и «дающим много пищи для ума и воображения»[10].

Среди хрестоматийных ненадёжных нарраторов есть некоторые персонажи произведений Владимира Набокова. Герман Карлович, герой романа «Отчаяние», относится к типу лжецов; он совершил убийство до того, как приступил к повествованию[8]. Столь же классический пример представляет собой рассказчик из «Лолиты»[11]:

Единственным источником нашего знания о Гумберте Гумберте является собственный его дискурс. Чем больше мы пытаемся поймать его на невольной симптоматике, тем больше мы доверяем уликам, которые он сам конструирует; тем больше мы, следовательно, становимся его собственной функцией.

Примеры использования в литературе

Особенно интересной фигура «ненадёжного рассказчика» представляется в детективном сюжете; яркий пример тому — знаменитый роман Агаты Кристи «Убийство Роджера Экройда». Детективная сюжетная линия наблюдается и в новелле Акутагавы Рюноскэ «В чаще» (1921), и в романе Кадзуо Исигуро «Когда мы были сиротами» (2000).
— Екатерина Белова[2]

Примеры использования в кино

Примеры использования в видеоиграх

Напишите отзыв о статье "Ненадёжный рассказчик"

Примечания

  1. Booth Wayne C. The Rhetoric of Fiction. — Univ. of Chicago Press, 1961. — P. 158–159.
  2. 1 2 Белова Е. Н. [cyberleninka.ru/article/n/nenadezhnyy-povestvovatel-s-raznyh-tochek-zreniya-kadzuo-isiguro-kogda-my-byli-sirotami-i-ryunoske-akutagava-v-chasche «Ненадёжный повествователь» с разных точек зрения: Кадзуо Исигуро («Когда мы были сиротами») и Рюноске Акутагава («В чаще»)] // Вестник Волгоградского государственного университета. — 2013. — № 12.
  3. 1 2 Джеймс Н. Фрей. [www.razlib.ru/literaturovedenie/kak_napisat_genialnyi_roman_2/p9.php Как написать гениальный роман]. — М.: Амфора, 2005. — ISBN 5-94278-885-5.
  4. 1 2 3 4 5 6 William Riggan. Pícaros, Madmen, Naīfs, and Clowns: The Unreliable First-person Narrator. — Univ. of Oklahoma Press: Norman, 1981. — ISBN 0806117141.
  5. [www.ipages.ru/index.php?ref_item_id=18001&ref_dl=1 Зарубежная литература Древних веков, Средневековья и Возрождения]. — М.: Олимп, АСТ, 1997. — ISBN 5-7390-027074-X.
  6. Томас Манн. Признания авантюриста Феликса Круля // Собрание сочинений. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960. — Т. 6.
  7. Л. В. Сидорченко, Е. М. Апенко, А. В. Белобратов и др. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Literat/Sidor/05.php История зарубежной литературы XVIII века] / Л. В. Сидоренко. — М.: Высшая школа, Академия, 2001. — 336 с. — ISBN 5-06-003646-4.
  8. 1 2 3 4 5 Жиличева Г. А. [cyberleninka.ru/article/n/funktsii-nenadezhnogo-narratora-v-russkom-romane-1920-1930-h-godov Функции «ненадёжного» нарратора в русском романе 1920-1930-х годов] // Вестник Томского государственного педагогического университета. — 2013. — № 11(139).
  9. Смирнов И. П. Кинооптика литературы // Видеоряд. Историческая семантика кино. — Спб.: Петрополис, 2009. — 402 с.
  10. Катя Капович [magazines.russ.ru/novyi_mi/1999/1/recen5.html Живое перо портретиста] // Новый мир. — 1999. — № 1.
  11. Михаил Маяцкий [www.ruthenia.ru/logos/number/1999_02/1999_2_09.htm Читать «Лолиту» в эпоху Дютру] // Логос. — 1999. — № 12.

Отрывок, характеризующий Ненадёжный рассказчик

Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.