Неоклассицизм (музыка)

Неоклассицизм ― музыкально-исторический термин для обозначения направления в академической музыке XX века, представители которого имитировали стиль музыкальных сочинений XVII—XVIII веков, особенно раннего классицизма и позднего барокко, противопоставляя такой стиль эмоционально и технически перегруженной музыке позднего романтизма. Пик популярности неоклассицизма пришёлся на 1920-е и 1930-е годы.

Краткая характеристика

Граница между неоклассицизмом и необарокко размыта, поскольку сами композиторы охотно использовали жанровые и стилистические черты (форму, технику композиции, гармонию, фактуру) обоих исторических периодов, не особенно их различая. В последнее время термин «неоклассицизм» употребляется чрезмерно широко. Под ним понимаются не только стилизации венской классики и барокко, но также «эстетические реконструкции» других исторических периодов, отличных от романтизма. По мнению известного исследователя музыки XX века Л. О. Акопяна, «современные комментаторы нередко расширяют понятие неоклассицизма сверх всякой меры, охватывая им всю музыку большей части XX в., не укладывающуюся в категории „модернизма“ или „авангардизма“ <…> по существу термин „неоклассицизм“, взятый вне контекста западноевропейской музыки 1910—1930-х гг., малосодержателен и не имеет особой объяснительной ценности».

Нормативность художественного мышления была отчасти присуща ряду композиторов XIX — начала XX вв., представлявших умеренную ветвь позднего романтизма, таких как И. Брамс, М. Регер, С. Франк, К. Сен-Санс, В. д’Энди, А. К. Глазунов, С. И. Танеев. Применительно к их творчеству принято говорить о «классицистских тенденциях» или предвосхищении отдельных элементов стиля неоклассицизма.

Отдельные композиторские имитации «классического стиля» отмечаются уже во второй половине XIX в.: «Интермеццо в классическом стиле» М. П. Мусоргского (1862), «Старинный менуэт» М. Равеля (1895). Примеры неоклассицизма в музыке 1910-х гг. — «Классическая симфония» С. С. Прокофьева (1917) и «Бюрократическая сонатина» (1917, пародирующая до-мажорную сонатину Клементи) Э. Сати.

По мнению музыковеда Галины Филенко, трактующей неоклассицизм широко, как воплощение «античной темы» (а вовсе не в смысле стилизации венской классики), «Сократ» (1916—1918) Сати «явно предвосхищает неоклассицизм» «Аполлона Мусагета» и «Царя Эдипа» Стравинского, а также «Антигоны» Онеггера. Одновременно Филенко отмечает, что воссоздание «духа античности» средствами «грегорианской псалмодии» (так у Филенко) глубоко чуждо самой сути «насыщенного соками живых чувств античного искусства».

В «симфонической драме» (авторское обозначение вокального цикла для сопрано с оркестром, на французский перевод фрагментов из «Диалогов» Платона) «Сократ» музыкальный язык Сати отличается почти классической ясностью и сдержанностью в выразительных средствах. Небольшой камерный оркестр (почти струнный) обволакивает партии вокалисток прозрачной полифонической тканью, нигде не нарушая суровый и строгий характер звучания. Музыка Сати не стремится в деталях совпадать с текстом, она передаёт только «общую среду» и атмосферу, постоянно сохраняя «среднюю температуру» эмоций и характера звучания на всём протяжении симфонической драмы. В этом своём свойстве Сати сродни художникам раннего Ренессанса, таким как Фра Беато Анжелико, Боттичелли и близкий им по духу в XIX веке Пюви де Шаванн, любимый художник молодости Сати. В своих полотнах они решали задачи единства всего изображения, отсутствия беспокойных контрастов, повторности параллельных линий или мелких штрихов, симметричного положения фигур. У Сати новый стиль находит выражение в сохранении единого, крайне сдержанного эмоционального тонуса на всём протяжении музыки «Сократа». Аналогичны и выразительные средства, постоянно повторяются или чередуются заранее отобранные гармонические последовательности, фактурные рисунки, группы мотивов и тематических образований, разделённых на короткие одно-двухтактовые ячейки. Как правило, повторы симметричны или почти симметричны на близком и отдалённом расстоянии. В точности таким же конструктивно-эмоциональным путём в скором будущем по следам «Сократа» Сати пойдут другие композиторы-неоклассики.

Сам Эрик Сати не употреблял термин «неоклассицизм» по причине своей брезгливости к любым школам и прочим «измам». Однако он не оставил ни малейших сомнений насчёт своих намерений. После скандальной премьеры балета «Парад», Сати решил радикально сменить стиль и сбить всех с толку, представив миру «принципиально новое» произведение. В начале 1917 года он говорит о сочинении «белом & чистом как Античность». А спустя ещё год, закончив партитуру, подытоживает, что в «Сократе» имеет место «возврат к классической простоте, но с современной чувствительностью». Первое исполнение симфонической драмы «Сократ» состоялось в июне 1918 года. Чуть менее года позже оркестровая премьера «Сократа» состоялась в одном концерте с «Лисом» Стравинского, который самым подробным образом познакомился с открытием Сати: как в клавирном, так и в оркестровом исполнении. После прослушивания «Сократа» в марте 1919, Стравинский воскликнул в порыве энтузиазма: «существуют только Шабрие, Бизе и Сати!». Что же касается Артюра Онеггера, то в 1918—1921 годах он присутствовал на всех премьерах Сати, а иногда даже вёл его концерты.

Как художественное направление неоклассицизм декларировал в 1920 г. Ф. Бузони, опубликовав статью «Новый классицизм» (в форме открытого письма музыковеду П. Беккеру). Неоклассицизм получил мощное развитие позже, прежде всего, у И. Ф. Стравинского («Аполлон Мусагет», «Пульчинелла», «Орфей», «Похождения повесы») и А. Русселя («Сюита in Fa», «Вакх и Ариадна»), по отношению к музыке которого термин «неоклассицизм» был впервые (в 1923 г.) употреблён. Дань неоклассицизму отдали многие композиторы первой половины XX в., среди которых А. Онеггер (сочинения?), Д. Мийо (сочинения?), Ф. Пуленк (Сельский концерт для клавесина, отчасти «Альборада» [Aubade]), П. Хиндемит (Камерная музыка № 6, «Художник Матис»), А. Казелла. Иногда к неоклассицистам причисляют итальянского композитора О. Респиги, в творчестве которого (три оркестровые сюиты «Antiche arie e danze», 1917, 1923, 1932) отмечаются стилистические и жанровые имитации музыки позднего Возрождения (а не венской классики), например баллетто, вилланеллы, гальярды.

Неоклассицизм в неакадемической музыке

В XXI веке термин «неоклассика» часто используют как вариант (что является большим заблуждением) названия стиля Classical Crossover — своеобразного синтеза, гармоничного сочетания элементов классической музыки и поп-, рок-, или электронной музыки. Некоторые представители этого стиля — группа Elend, Ludovico Einaudi и Secret Garden

Литература

• Mersmann H. Die moderne Musik seit der Romantik. Wildpark — Potsdam, 1928
• Глебов Игорь (Асафьев Б. В.). Книга о Стравинском. Л., 1929
• Wörner К. Musik der Gegenwart. Geschichte der neuen Musik. Mainz., 1949
• Stuckenschmidt H. Neue Musik. Вerlin, 1951
• Busoni F. Wesen und Einheit der Musik. Вerlin, 1956
• Михайлов М. О классицистских тенденциях в музыке XIX — начала XX века. в кн.: Вопросы теории и эстетики музыки. вып. 2, Л., 1963
• Ярустовский Б., И. Стравинский. Краткий очерк жизни и творчества. М., 1963, 1969
• Друскин М. Пути развития современной зарубежной музыки. в кн.: Вопросы современной музыки, Л., 1963
• Austin W. Music in the 20th century. New York, 1966
• Нестьев И. На рубеже двух столетий. М., 1967
• Смирнов В. Возникновение неоклассицизма и неоклассицизм И. Стравинского. в кн.: Кризис буржуазной культуры и музыка. вып. 2, М., 1973
• Друскин М. И. Стравинский. Л. — М., 1974
• Варунц В. Музыкальный неоклассицизм. М., 1988
• Неоклассицизм // Большая российская энциклопедия. Т.22 М., 2013, с.475-408

Отрывок, характеризующий Неоклассицизм (музыка)

На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.