Неонуар
Поделись знанием:
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.
Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Неонуа́р (neo-noir) — обозначение нуаровой волны, которая прокатилась по американским киноэкранам в первой половине 1970-х годов на фоне уотергейтских разоблачений и неудач американцев во Вьетнаме. Иногда термин распространяют и на цветные фильмы с элементами нуара, которые снимались в более поздний период.
Содержание
Нуар семидесятых
Травма войны во Вьетнаме, череда нераскрытых убийств политических деятелей, сенсационные журналистские разоблачения власть предержащих и рецессия в экономике — эти обстоятельства придали многим фильмам Нового Голливуда налёт неизбывного пессимизма[1]. На этом фоне в Голливуде вновь оказалась востребованной эстетика нуара, которая вышла из моды в оптимистический период экономического бума середины 1950-х годов.
Три года рецессии в США (1973—75 гг.) ознаменовались обоймой фильмов, которые переосмысливали наследие эпохи нуара и полемизировали с ним[2]. Они поднимают более острые темы (тотальная коррупция, семейное насилие, бесправие, инцест) и приходят к более мрачным выводам, чем фильмы 1940-х. Их герои оказываются заложниками собственной принципиальности и старомодного кодекса чести, который не востребован хаотично устроенным обществом сегодняшнего дня[1]:
- В «Китайском квартале» Р. Поланского (1974) действие происходит в координатах классического нуара (мегаполис 1930-х годов), однако выводы, к которым приходит частный детектив после традиционной для жанра встречи с загадочной незнакомкой, настолько радикальны, что их нельзя себе представить в кинематографе времён кодекса Хейса, требовавшего, чтобы порок под конец фильма был наказан и на все вопросы даны чёткие и внушающие уверенность ответы[1].
- В «Долгом прощании» Р. Олтмана (1973) сыщик Филипп Марлоу из «крутых детективов» Р. Чандлера дезориентирован в хиппующей Америке 1970-х, где он напоминает реликт давно канувшей в прошлое эпохи. Он не только не в силах контролировать ход детективной интриги, но и даже домашние животные (кот, собаки) отказывают ему в почтении. Его попытки навести порядок в городе стремительно скатываются в абсурд и едва не заканчиваются для него кастрацией[3].
- В «Разговоре» Ф. Ф. Копполы (1974) и «Ночных ходах» А. Пенна (1975) главный герой в исполнении Джина Хэкмена дотошно собирает ключи к разгадке преступления, однако демонстрирует совершенную неспособность их расшифровать — до тех пор, пока не становится слишком поздно спасать кого бы то ни было, а его собственная жизнь оказывается в опасности[4].
Эти четыре стилеобразующих фильма, по заключению Британского киноинститута, «развеяли романтический флёр вокруг фигуры частного детектива — странствующего рыцаря в плаще современного покроя, наглядно показав его беспомощность перед лицом господствующего кругом зла, от которого он и сам едва в силах удержаться. Лишённые загадок и сюрпризов, эти неутешительные фильмы только подтверждают, что дело и в самом деле обстоит так плохо, как это нам представлялось»[5].
Нуаровая традиция Нового Голливуда представлена также такими лентами, как «В упор», «Клют», «Злые улицы», «Таксист»[6]. Атмосфера всеобщей подозрительности с оттенком паранойи царит в многочисленных политических триллерах того времени («Три дня Кондора» С. Поллака, «трилогия паранойи» А. Пакулы).
Постнуар
В рейгановскую эпоху задача ревизии жанра и развенчания его мифов теряет актуальность; Голливуд возвращается к игре по жанровым законам. Характерна судьба двух выпущенных в 1981 году фильмов: «Путь Каттера», снятый в лучших традициях «Долгого прощания» и «Китайского квартала», прошёл практически незамеченным, в то время как «Жар тела», повторяющий сюжет «Двойной страховки» (1944), ждал шумный успех. Благодаря этому в моду входят ремейки классических нуаров («Почтальон звонит дважды», «Наперекор всему», «Ночь и город»)[4]. Нуаровые ситуации переносятся в совершенно фантастические координаты («Бегущий по лезвию»)[4]. В фильмах братьев Коэнов «Просто кровь» и «Перекрёсток Миллера» нуар сгущается до полного абсурда и переходит в чёрный юмор.
В 1990-е годы традицию неонуара продолжают фильмы «Секреты Лос-Анджелеса», «Подозрительные лица», «Мементо» и другие[4]. В постнуаре силён элемент субъективизма, многие события оказываются порождены расстроенным сознанием главного героя. Вслед за «Таксистом» М. Скорсезе (1976) источник зла перемещается извне в сердце главного героя, который не только испытывает соблазн перейти на сторону зла (воспринять преступные методы борьбы с преступностью), но и не находит для себя другого выхода, кроме как уступить этому соблазну (например, в фильме Д. Финчера «Семь», 1995).
Примеры
Следующие фильмы с теми или иными оговорками причисляют к современным формам «нуара» («постнуар», «неонуар»):
- «Выстрел в упор» Джона Бурмена
- «Клют» Алана Пакулы
- «Долгое прощание» Роберта Олтмена
- «Китайский квартал» Романа Поланского
- «Ночные ходы» Артура Пенна
- «Путь Каттера» Ивана Пассера[7]
- «Жар тела» Лоуренса Кэздана
- «Просто кровь», «Перекрёсток Миллера»[8] и «Человек, которого не было» братьев Коэнов
- «Синий бархат»[9], «Дикие сердцем» и «Малхолланд Драйв»[10] Дэвида Линча
- «Элемент преступления» Ларса фон Триера[4]
- «Сердце ангела» Алана Паркера
- «Подозрительные лица» Брайана Сингера[11]
- «Секреты Лос-Анджелеса» Кёртиса Хэнсона[12]
- «Преследование» и «Помни» Кристофера Нолана[10]
- «Убийство китайского букмекера» Джона Кассаветиса[13]
- «Таинственная река» Клинта Иствуда
- «Связь» братьев Вачовски
- «Дурное воспитание» Педро Альмодовара
- «Оправданная жестокость» Дэвида Кроненберга
- «Город грехов» Роберта Родригеса[14]
- «Ледяной урожай» Гарольда Рэмиса[15][16]
- «Чёрная орхидея» Брайана де Пальма[17][18]
- «Соучастник» Майкла Манна
- «Кирпич» Райана Джонсона[17]
- «Гость» Адама Вингарда
- «Драйв» Николаса Виндинга Рефна[19]
- «Дзифт» Явора Гырдева
Напишите отзыв о статье "Неонуар"
Примечания
- ↑ 1 2 3 David A. Cook. Lost Illusions: American Cinema in the Shadow of Watergate and Vietnam, 1970—1979. 2nd ed. University of California Press, 2002. Pages 189—190.
- ↑ Barry Langford. Film Genre: Hollywood And Beyond. Edinburgh University Press, 2005. 2nd ed. Pages 220—230.
- ↑ William Luhr. Film Noir. John Wiley & Sons, 2012. Pages 156-7.
- ↑ 1 2 3 4 5 Andrew Spicer. Historical Dictionary of Film Noir. ISBN 9780810859609. Pages XXXI, XLVI.
- ↑ The BFI Companion to Crime. British Film Institute, 1997. ISBN 9780304332151. P. 82.
- ↑ Martin, Richard. Mean Streets and Raging Bulls: The Legacy of Film Noir in Contemporary American Cinema. Scarecrow Press, 1997. ISBN 0810833379.
- ↑ [www.guardian.co.uk/film/2011/jun/04/cutters-way-is-a-cinematic-masterpiece Cutter’s Way is a cinematic masterpiece | Film | The Guardian]
- ↑ Rita Kempley. [www.washingtonpost.com/wp-srv/style/longterm/movies/videos/millerscrossingrkempley_a0a0a6.htm Miller`s Crossing] (англ.). Washington Post (5 October 1990). Проверено 30 марта 2009. [www.webcitation.org/61D62tNpe Архивировано из первоисточника 26 августа 2011].
- ↑ Fred Pfeil. [www.geocities.com/~mikehartmann/papers/pfeil1.html Revolting Yet Conserved: Family "Noir" in Blue Velvet and Terminator 2] (англ.)(недоступная ссылка — история). Center for the Humanities (Oregon State University) (1992). Проверено 26 марта 2009. [web.archive.org/20010911001359/www.geocities.com/~mikehartmann/papers/pfeil1.html Архивировано из первоисточника 11 сентября 2001].
- ↑ 1 2 Scott Thill. [www.brightlightsfilm.com/34/mulhollanddrive.html The Not-So-Straight Story] (англ.). Проверено 24 марта 2009. [www.webcitation.org/61D63KE0V Архивировано из первоисточника 26 августа 2011].
- ↑ [movies.nytimes.com/movie/review?res=990CE3DC1E3DF935A2575BC0A963958260 Movie Review — The Usual Suspects — FILM REVIEW; Putting Guys Like That in a Room Together — NYTimes.com]
- ↑ [www.lib.berkeley.edu/MRC/Noirbib.html Bill Krohn. Le film noir: aventures et mesaventures d’un genre. Cahiers du Cinema no. 524 (May 1998) p. 8 ]
- ↑ Jonathan Rosenbaum. [www.chicagoreader.com/chicago/the-killing-of-a-chinese-bookie/Film?oid=1150094 The Killing of a Chinese Bookie] (англ.)
- ↑ Amy Robertson. [www.highbeam.com/doc/1P1-140810251.html The comeback of film noir - sort of] (англ.). University Wire (21 June 2007). Проверено 30 марта 2009. [www.webcitation.org/61D67zW3G Архивировано из первоисточника 26 августа 2011].
- ↑ Manohla Dargis. [movies.nytimes.com/2005/11/23/movies/23harv.html?_r=1 On a Noir and Stormy Night Stir Losers and Hustlers] (англ.). The New York Times (23 November 2005). Проверено 20 сентября 2009.
- ↑ Алекс Экслер. [www.exler.ru/films/09-10-2006.htm Криминальный триллер «Ледяной урожай»] (9 октября 2006). Проверено 20 сентября 2009. [www.webcitation.org/6AmcM14MB Архивировано из первоисточника 19 сентября 2012].
- ↑ 1 2 Виктор Топоров. [www.chaskor.ru/p.php?id=1526 В канун русского нуара]. Частный корреспондент (2 декабря 2008). Проверено 30 марта 2009. [www.webcitation.org/61D642Y4x Архивировано из первоисточника 26 августа 2011].
- ↑ Андрей Плахов. [www.arthouse.ru/news.asp?id=3153 «Чёрная орхидея» Брайана Де Пальмы в Венеции]. Коммерсантъ (01.09.2006). Проверено 24 марта 2009. [www.webcitation.org/61D66N559 Архивировано из первоисточника 26 августа 2011].
- ↑ Dennis Lim. [artsbeat.blogs.nytimes.com/2011/05/22/cannes-q-and-a-driving-in-a-noir-l-a/ Cannes Q. and A.: Driving in a Noir L.A.] (англ.). The New York Times (22 May 2011). Проверено 17 января 2011. [www.webcitation.org/65CnQzL6s Архивировано из первоисточника 4 февраля 2012].
Отрывок, характеризующий Неонуар
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.
Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
