Неофункционализм

Не́офункционализм — одна из теорий европейской интеграции, созданная после Второй мировой войны и являющаяся ревизионистским вариантом функционализма.

Теория разработана группой американских исследователей во главе с Э. Б. Хаасом, к 1960-м годам функционализм стал ведущей теорией европейской интеграции. Сильной стороной неофункционализма стало стремление к управляемой интеграции на региональном уровне. А наиболее существенным отличием от классического функционализма было то, что на первый план выдвигалась политика, стремление к политическому сотрудничеству, но через сотрудничество экономическое. Таким образом, освободившись от ряда недоработок функционалистов, обновлённая теория вносила чёткость в интеграционный процесс.

История и предпосылки создания

Европейская интеграция как явление может быть рассмотрена в двух аспектах: политическом и экономическом. Именно понятия политического и экономического дали начало масштабной дискуссии о европейской интеграции. Центральным вопросом в этом споре стал вопрос о статусе государства. Идеологические трения, касающиеся радикальных изменений в политическом сообществе или поддержания status quo государства-нации, во многом не утратили свою злободневность, однако перешли на качественно новый уровень. Наиболее ожесточённые споры развернулись между сторонниками различных теорий объединения Европы и допустимых границ регионального сотрудничества.

Тупик, в котором оказалась Западная Европа в результате Второй мировой войны, поддержка объединительных начал в её жизни со стороны Соединённых Штатов и страх перед «советской угрозой» создали благоприятные условия для практического осуществления так называемой «европейской идеи», зародившейся ещё в эпоху Возрождения. Необходимость сотрудничества на общеевропейском уровне была обусловлена рядом причин, главная из которых — стремление избежать новой тотальной войны. Как следствие, возникла потребность в теоретическом обосновании, что в большей или меньшей степени могло бы предопределить дальнейшие интеграционные процессы.

Европа после Второй мировой войны

Вторая мировая война показала насколько был хрупок мир в Европе. И даже Лига Наций, на которую возлагались большие надежды по предотвращению новой военной угрозы, оказалась не в состояние навести порядок на международной арене. После двух разрушительных войн перспектива третьей войны отнюдь не привлекала европейцев. Боязнь немецкого реваншизма, а также советская угроза, которой принадлежит не последняя роль в истории европейской интеграции, толкали европейские страны к сотрудничеству. Именно сотрудничество представлялось единственной формой международных отношений, которая сможет гарантировать мир и порядок в Европе. Вместе с тем, такая альтернатива встречала множество препятствий, например, взаимная неприязнь наций, нерешённые вопросы о спорных территориях, ответственность за развязывание войны, выплата репараций.

Однако поиски путей послевоенного урегулирования Европы начались ещё до окончания Второй мировой войны. Так, правительства Нидерландов, Бельгии и Люксембурга ещё во время войны, будучи в изгнании, договорились о тесном экономическом сотрудничестве после окончания войны. В 1946 было подписано соответствующее соглашение, а два года спустя страны Бенилюкса отменили таможенные сборы между собой и установили общий внешний тариф. Пример столь удачного международного сотрудничества невольно заставлял задуматься о такой перспективе для всей Европы. Была предпринята попытка объединения Бенилюкса и Франко-итальянского таможенного союза (1949) в Fritalux-Finebel, но это предложение встретило сопротивление в национальных правительствах и было отклонено. Неудача этого проекта продемонстрировала необходимость создания независимого наднационального центра принятия решений.

Перспектива интеграции: федерализм или функционализм

Перед европейскими политиками возникло две возможности интеграции: экономическая и политическая. За экономическую модель высказывались многие европейские правительства; политическая модель была предложена бывшим премьер-министром Великобритании У. Черчиллем. К началу 50х гг. это противостояние переместилось на идеологическую почву, и теперь федералисты и функционалисты спорили за будущее европейского объединения. Но самым главным вопросом, который все ещё оставался на повестке дня и который не могла обойти стороной ни одна концепция, был вопрос о том, как избежать новой войны.

Основу западноевропейского единства федералисты видели в общем культурном наследии, что должно было обеспечивать базис для политического объединения. Приоритет федералисты отдавали политической сфере интеграции, прежде всего созданию наднациональных институтов, которым национальные власти должны передать широкие полномочия — только таким образом гражданам может быть гарантирована политическая и экономическая безопасность. В итоге предполагалось создание целостной федерации европейских государств вместо существующих стран, которые постоянно соперничают друг с другом. Федералисты уделяли недостаточно внимания экономическим факторам интеграции, но выступали за немедленное создание в Западной Европе федеральной политической структуры. Несмотря на кажущуюся революционность федерализма, его сторонники признавали необходимость поступательной, эволюционной, интеграции: «Политический союз Европы должен строиться шаг за шагом. В один прекрасный день этот процесс приведёт нас к Европейской федерации».

Главными оппонентами федералистов были сторонники функционализма. Функционализм — «…классическая теория региональной интеграции, согласно которой необходимость технократического управления экономической и социальной политикой приводит к формированию интернациональных агентств». В свою очередь, эти агентства обеспечивают экономическое процветание, приобретая легитимность и преодолевая идеологические противоречия. В долгосрочной перспективе они эволюционируют в международные правительства. Как и федерализм, функционализм преследовал своей целью разработку такой теории, которая создала бы условия для окончания конфликта интересов, что предотвратило бы и новую войну. Классический функционализм изложен в работах его основателя Дэвида Митрани: «Действующая система мира», «Перспектива интеграции: федерализм или функционализм». Митрани разрабатывал стратегии для создания постоянного мира между государствами: «Митрани не искал форм для идеального международного правительства, скорее он думал о неотъемлемых функциях, которыми будет обладать это правительство». Функциональный подход к мировой политике — и политике европейской интеграции — сосредоточен на человеческих нуждах и всеобщем благосостоянии, а на пути к достижению этих целей можно поступиться и со статусом государства-нации и с любой идеологией. Функционалисты выражают своё сомнение по поводу того, что государство-нация вообще способно обеспечить благосостояние человека. Удовлетворение некоторых потребностей носит трансграничный характер, поэтому образование надгосударственных структур с вверенными им функциями неизбежно.

Главное отличие двух парадигм состоит в том, сколько внимания уделяется понятиям политического и экономического. В своей политической стратегии федералисты в большей степени сосредотачивались на учреждении институтов, которые будут контролировать федерацию. В то время как функционалисты, в частности Д. Митрани, считали, что всякое объединение по политическому принципу обречено на провал. Федералистская модель не только повышает уровень государствоцентричности, но и способствует укреплению государственных структур принятия решений, что приводит, по мнению Митрани, к доминированию наиболее сильных государств в объединении: «Для любого федералистского эксперимента, целью которого является совершенствование общественного благосостояния, действующим прототипом послужит не Конституция США 1787 года, а скорее федеральная система СССР». В отличие от федералистов, функционалисты считали, что интеграция должна начинаться с экономической сферы и только потом распространяться на политику. В этом отношении функционализм гораздо более прагматичен; предусматривалось, что инициатива сотрудничества должна исходить от самих государств благодаря заинтересованности в сближении их экономик. Напротив, федерализм подвергается критике из-за того, что национальные интересы и цели государств практически не учитываются. На практике это означает, что каждое государство будет отстаивать свои собственные интересы, не желая поступиться ими в пользу абстрактных общих целей.

«Отцы-основатели» Европейского союза

После окончания Второй мировой войны у теории федерализма появилось очень много сторонников. Они объединились вокруг У. Черчилля, который стал ярым федералистом ещё во время войны. Именно Черчиллю принадлежала отвергнутая Францией инициатива создания Англо-Французского союза (1940) и Совета Европы (1943). В своей речи в университете Цюриха в 1946 Черчилль заявил: «Существует средство, которое… за несколько лет могло бы сделать Европу… свободной и… счастливой. Средство это есть воссоздание европейской семьи, и большее, что мы можем для этого сделать, обеспечить структуру, благодаря которой Европа будет пребывать в мире, безопасности и свободе. Мы должны построить нечто вроде Соединённых Штатов Европы». Вместе с Черчиллем у истоков объединения Европы стояла целая группа блестящих европейских политиков, которых в дальнейшем назвали «отцами-основателями». Считается, что началом созданию Европейского сообщества угля и стали (ЕОУС) послужила речь министра иностранных дел Франции Роберта Шумана на пресс-конференции 9 мая 1950. В работе над «планом Шумана» принимал непосредственное участие главный советник при правительстве Франции Жан Монне, который представил проект договора об учреждении ЕСУС. Свою поддержку «плана Шумана» изъявил канцлер ФРГ К. Аденауэр, который неоднократно подчеркивал, что цель объединения не экономическая, а в высшей степени политическая. «План Шумана» также поддержали премьер-министр Италии Альчиде Де Гаспери, министр иностранных дел Бельгии Поль Анри Спаак, министр иностранных дел Германии Вальтер Хальштайн и, безусловно, сам Черчилль.

Фактически это означало объединение Европы в соответствии с концепцией федерализма. Безусловно, европейские страны преследовали и экономические выгоды, но на первом этапе интеграции главной целью было обеспечение безопасности, что достигалось через экономическое сотрудничество. Действующий принцип был таков: никто не сможет развязать войну, не обладая монополией на производство угля и стали. И эта цель была успешно достигнута.

Однако некоторые из «отцов-основателей» смотрели дальше и признавали важность функционального экономического сотрудничества для интеграции Европы в целом. Главная роль среди первых функционалистов принадлежит первому президенту (1958—1969) Европейской Комиссии Вальтеру Хальштайну. По его мнению, самой важной предпосылкой для успешной политической интеграции было создание общих экономических институтов. Поэтому, будучи на посту президента, Хальштайн активно работал над созданием Общего Рынка. Нельзя не упомянуть и о влиянии Монне на экономическую сферу. Ему принадлежит известное изречение: «Мы объединяем людей, не государства». Принцип, которого Европейский союз придерживается до сих пор в своих культурных и образовательных программах. Также большой вклад в объединение Западной Европы внёс Альчиде Де Гаспери, работая над осуществлением плана Маршалла и установлением близких экономических связей с другими странами Европы. Особая заслуга принадлежит К. Аденауэру и Ш. де Голлю, которые смогли преодолеть национальные предрассудки и в 1963 подписали договор о дружбе.

Анализируя послевоенный этап европейской интеграции, нужно отметить, что приоритет отдавался федералистскому пути объединения, что было вполне оправдано необходимостью обеспечения безопасности послевоенной Европы. Но одной лишь безопасностью процесс интеграции не ограничивался, что и подтвердилось в работе ЕСУС. Без экономических договоренностей политическое сотрудничество превращалось в пустой звук. Поэтому поворот от федерализма к функционализму был закономерен. Последующую главу я хочу посвятить теории функционализма на начальном этапе развития европейской интеграции, так как, по моему мнению, функционализм является именно той парадигмой, которая способна наиболее объективно и рационально объяснить процесс региональной интеграции.

Функционализм в традициях Европы

Классический функционализм

Основные положения функционализма как классической теории региональной интеграции изложены в фундаментальных трудах Дэвида Митрани «Система действующего мира» (1944) и «Перспектива интеграции: федерализм или функционализм» (1965). Тем не менее, функционализм был подвергнут жёсткой критике. Самыми весомыми стали обвинения в излишней технократичности, наивности и идеалистичности, неспособности к прогнозированию и недостатке в научном обосновании. Нужно заметить, что во многом эта критика была оправдана. Однако Митрани нельзя отказать в стремлении объяснить динамику текущих международных отношений, что и позволяло функционализму претендовать на фундаментальность.

От функционализма к неофункционализму

Вторая мировая война стала своеобразным рубежом в развитии концепций региональной интеграции, многие из которых подверглись пересмотру. Если федерализм и функционализм стремились к установлению мирной системы международных отношений, что было жизненно необходимо для послевоенной Европы, то неофункционализм, который, по сути, является ревизионистским вариантом функционализма, своими задачами, отличался принципиальной новизной. Разработанный группой американских исследователей во главе с Э. Хаасом, к шестидесятым годам неофункционализм стал ведущей теорией европейской интеграции. Идеи неофункционализма очевидно переплетались с планами первых архитекторов Европейского сообщества. Так, легко найти прямую связь между «методом интеграции» Монне (сперва объединение экономических структур, потом — политических) и основными положениями неофункционализма, изложенными Э. Хаасом в его труде «Объединение Европы: политические, экономические и социальные силы 1950—1957».

Сильной стороной неофункционализма стало стремление к управляемой интеграции на региональном уровне. А наиболее существенным отличием от классического функционализма было то, что на первый план выдвигалась политика, стремление к политическому сотрудничеству, но через сотрудничество экономическое. Таким образом, освободившись от ряда недоработок функционалистов, обновлённая теория вносила чёткость в интеграционный процесс.

Европейская интеграция

Парижский договор (1951) явил функциональный подход для Европейской интеграции. Сам Митрани (en:David Mitrany) положительно оценивал объединение, говоря, что это есть проявление чистой традиции функциональной логики. Функционализм предусматривал сотрудничество стран А и В в секторе «а». Для чего потребуется создание международных институтов, которые будут координировать совместную работу сектора. Слаженность такой работы обеспечит вовлечение в зону общих интересов секторов «b» и «c». В этой простой схеме нельзя не заметить тот путь, по которому и начала развиваться европейская интеграция. К тому же Митрани считал, что работа ЕСУС не носит политической подоплёки, что было весьма наивно с его стороны. В основе ЕОУС лежала оригинальная идея Монне о секторальной интеграции. Именно эта идея и была взята на вооружение французским правительством. Таким образом, основа европейской интеграции была воплощена в действующем проекте.

Следует отметить, что «заявление Шумана в мае 1950 г., вошедшее в историю как „План Шумана“, вызвало шок». План Шумана осуществлял ограниченную, но инновационную идею функционализма об умеренном отказе государств от части своего национального суверенитета в пользу общих надгосударственных структур, которые берут на себя функцию удовлетворения совместных политических и экономических интересов.

Проявления функционализма в работе европейских сообществ

Достижения ЕОУС в проникновении в государственный суверенитет стран-членов оказались намного меньше, чем того ожидали основатели сообщества. В своём выступлении перед Советом Европы Шуман заявил, что «страны-члены будут вынуждены отказаться от определённой степени своего суверенитета в пользу Высшей Власти и должны будут принять объединение и слияние власти, которое практикуется правительствами в настоящее время». Несколько позже, в 1950, Монне сделал попытку расширить границы функционального интегрирования в таких чувствительных политических сферах как оборона и внешняя политика, но, как оказалось, это было ещё слишком преждевременно. Единственное, что удалось достичь в этом вопросе, так это подписание договора в 1952 году в Париже, согласно которому, шесть стран-членов обязались объединить свои оборонительные силы, что должно было способствовать перевооружению Западной Германии. В конечном счёте, преждевременные попытки наднационального вторжения в сферы, которые являются исключительными прерогативами суверенного государства, привели к открытому противостоянию дальнейшей функциональной интеграции. Прежде всего, это относится к отклонению французским парламентом в 1954 году, подписанного двумя годами ранее, договора о создании Европейского Оборонительного Сообщества (ЕОС). Провал проекта ЕОС снизил темпы интеграции и ясно обозначил текущий предел интеграции. Митрани предвидел такого рода кризисы, поэтому в своей теории он всегда ограждал политику от всех остальных сфер сотрудничества. И не безосновательно: становилось очевидно, что объединение интересов в сфере «низкой» политики не встречает существенных преград, в то время как аналогичные процессы в «высокой» политике терпят крах и грозят перечеркнуть всё то, до чего уже удалось договориться с большим трудом.

Как бы то ни было, на Мессинской конференции 1955 страны-члены ЕОУС изъявили совместное намерение к «учреждению Единой Европы путём развития общих институтов, поступательного слияния национальных экономик, создания общего рынка и последовательного согласования социальной политики». По сути, конференция в Мессине окончательно утвердила за ЕСУС роль стартовой платформы для дальнейшей интеграции.

Под руководством бельгийского министра иностранных дел П. А. Спаака, который занял место подавшего в отставку Ж. Монне, была организована работа комитета, куда входили министры иностранных дел шести стран-членов ЕОУС. Спаак неоднократно подчеркивал, что участники этого комитета отнюдь не совершали ошибку, стараясь продвинуть текущие интеграционные возможности немного далее. Придерживаясь идеи функционализма, все шестеро сконцентрировались на скромной, но весьма оригинальной идеи экономической интеграции. Сегодня такое развитие событий кажется вполне естественным и даже предсказуемым, но в середине 50х гг. это предложение стало настоящей инновацией. Начались интенсивные переговоры о возможности установления общего рынка и свободной торговли. Под руководством Спаака прошла конференция в Брюсселе в 1955, работа которой оказалась весьма продуктивной. После конференции обсуждение вопроса перешло на более высокий, межправительственный, уровень, что и обусловило подписание Римских договоров 1957 года.

Наследие функционализма

Значение Римских договоров сложно переоценить. Подписание этих соглашений означало возвращение к жизни приостановленного проекта создания единого европейского сообщества. Что также означало новый этап в эволюции функционализма. Монне и те, кто разделял его мнение, видели региональную интеграцию как поступательный процесс, динамизм которого исходит изнутри. Неофункционалисты определили это явление как «перетекание» («spillover»). Секторальное сотрудничество постепенно создаёт необходимые условия для формирования общих политических ценностей, что в конечном результате приведёт к политической интеграции. Монне всегда оставался твёрдо убеждён в том, что в функциональную интеграцию должны быть включены не только экономика и политика, но и культура. В своих мемуарах он выражает надежду на объединение Европы: «Мало-помалу работа Сообщества принесёт свои плоды… Тогда повседневные реалии позволят сформировать политический союз, Соединённые штаты Европы, что и станет заслугой нашего Сообщества… Я всегда предвидел только один путь, и лишь длина его оставалась неизвестна. Унификация Европы, как и все мирные революции, требует времени».

Теоретики неофункционализма приняли оставленное им наследие, но поставили себе куда более сложную задачу, нежели их предшественники. Неофункционалистам предстояло не только объединить Европу, но и раскрыть суть интеграционных процессов и сделать их управляемыми.

Пересмотр функционализма: неофункциональный вариант

Деятельность ЕСУС с точки зрения неофункционализма

Неофункционализм был разработан группой американских теоретиков, которые полагали, что все существующие на тот момент теории региональной интеграции не могли объяснить логику этого процесса и не обладали способностью адаптироваться к меняющимся международным отношениям. Теория закрепилась в интеллектуальных кругах с выходом в 1968 году книги Хааса «Объединение Европы: политические, социальные и экономические силы 1950—1957», которая стала манифестом неофункционализма.

Неофункционализму присуща некоторая степень гибридности: рассматривая его основные положения, несложно найти общие черты с федерализмом и реализмом. Неофункционалисты представляли интеграцию политическим процессом, требующим, как предполагали федералисты, согласования социальных противоречий и баланса интересов в рамках сообщества. Отсутствие догматизма позволяло неофункционализму с лёгкостью приспосабливаться к политическим реалиям.

Неофункционалистами, в частности Хаасом, была разработана простая и красивая стратегия образования общеевропейских институтов, включающая несколько последовательных этапов, каждый из которых обладал своими особенностями.

Одним из достижений Хааса стало детальное изучение предпосылок интеграции, в то время как остальные теории этого не предусматривали. Сотрудничество не может начинаться на пустом месте, для этого необходимы определённые условия: общие экономические интересы, сходство экономических систем, некоторая степень взаимозависимости, политический плюрализм. Самым первым и самым важным положением стратегии неофункционалистов стал тезис о том, что в первую очередь следует начинать сотрудничество по тем вопросам, по которым легче всего договориться: «Прежде всего, ограниченное сотрудничество нужно начинать со сфер „низкой политики“, в то же время, убедившись, что это ключевые сектора экономики (уголь и сталь, например)». Функциональная интеграция Европы начинается именно с создания ЕСУС. Отличительной чертой этого Сообщества стало объединение интересов европейских стран в сфере «низкой» политики, то есть экономики. Более того, уголь и сталь являются ключевыми отраслями экономики, что соответствует стратегии интеграции неофункционалистов. Отсюда напрашивается вывод о том, что первый этап европейской интеграции осуществлялся именно в русле неофункционализма, но в действительности это было не совсем так. Сотрудничество в сфере тяжёлой промышленности предотвращало возможность развязывания новой войны в Европе. Поэтому справедливо считать, что ЕСУС имеет федералистское происхождение.

Второй этап стратегии интеграции предполагает создание единого правительства, представители которого не зависят от национальных правительств. Такое правительство должно было объективно направлять процесс интеграции. Сначала попытки создания универсальной европейской парламентской ассамблеи не принесли результатов. Тому было несколько причин, одной из которых стала неспособность лидеров европейских государств прийти к общему знаменателю интересов. Главная сложность заключалась в том, что одновременно с институтами ЕСУС функционировали органы ЕЭС (Европейское Экономическое Сообщество) и органы Евратома (Европейское сообщество по атомной энергии): «Первые же годы показали нецелесообразность параллельного существования трёх отдельных систем руководящих органов (институтов), поскольку институты трёх Сообществ были устроены весьма похожим образом». Конец этой практике положил Договор об учреждении единой Комиссии и единого Совета Европейских сообществ (неофициально называемый Договор о слиянии), подписанный 8 апреля 1965 года в Брюсселе. Создание общих административных органов также было предусмотрено неофункционализмом: «Нарастающая экономическая интеграция создаст необходимость в учреждении общих европейских институтов, так как открытое сотрудничество потребует более сложного управления». Таким образом, была подготовлена политическая основа для дальнейшей интеграции.

Если говорить о вкладе ЕСУС в развитие европейской интеграции, то здесь сложно дать однозначную оценку деятельности Сообщества. С одной стороны, опыт Сообщества стал фундаментом для общеевропейского дома. С другой стороны, нельзя не согласиться с мнением Э. Хааса о том, что вклад ОА в европейскую политическую интеграцию был «очень незначительным, если учитывать, что основная масса индивидуальных членов, за исключением 15 человек, до получения наднационального мандата была убеждена в федералистском кредо ОА как основном результате работы в Страсбурге».

Эффект «перетекания»

Вероятно, самым важным и самым спорным положением теории неофункционализма стала идея «перетекания», которая использовалась для обозначения движущих механизмов интеграции. В оригинальной трактовке Хааса, «перетекание» являет собой создание и углубление интеграции в одном секторе экономики, что обеспечивает давление на смежные сектора. При этом усиливается влияние единого наднационального правительства. Если рассматривать это положение на примере ЕСУС, то фактически это означает, что полная интеграция в сфере угля и стали не будет завершена без интеграции родственных сфер.

Для того, что идея «перетекания» начала работать, необходимо соблюдение ряда исходных условий. Одним из таких условий является априорная зависимость экономик стран-участниц интеграции. В противном случае сотрудничество себя не оправдывает. Стоит отметить, что определённые сектора экономики потенциально более подходят для «перетекания», нежели другие. В качестве связующего звена могут выступать международные торговые союзы (например, те, что образуют зоны свободной торговли), которые работали бы более эффективно, если бы правительства стран-участниц поддержали единый валютный курс. А это, в свою очередь, санкционирует сотрудничество в монетарной политике. Таким образом, процесс функционального «перетекания» сыграл свою роль в учреждении Европейской валютной системы в 1979 году.

Определённую роль в валютной интеграции сыграли разрушение Бреттон-Вудской валютной системы и Первый энергетический кризис 1973 года. Это привело к тому, что, преодолевая совместными усилиями экономические трудности, страны-члены начинают развивать новые направления интеграции в области экологии, социальной политики, здравоохранения, науки и техники.

Однако суть процесса «перетекания» заключается не просто в увеличении взаимозависимости между государствами, но в том, что дальнейшая экономическая интеграция потребует создания наднационального регулирующего органа. В таком случае экономическое сотрудничество будет подкреплено сотрудничеством политическим. При этом крайне важно, чтобы политика следовала за экономикой, а не наоборот. Именно несоблюдение этого основополагающего принципа стало причиной недееспособности многих проектов объединения Европы. По мнению Э. Хааса успех интеграции напрямую зависит от того, насколько способны центральные институты политической власти сохранять относительную автономность международных экономических формирований, чтобы не разрушить их деятельность при первом политическом противоречии между странами.

Экономическая интеграция: от ЕОУС к ЕЭС

Когда в 1968 Э. Хаас опубликовал свою книгу «Объединение Европы», то перспективы развития послевоенной Европы с её устойчивой тенденцией к наднационализму, казались многообещающими. Работа Хааса по исследованию европейской интеграции получила широкое признание во многом благодаря тому, что была издана через десять лет после образования Европейского Экономического Сообщества (ЕЭС). Это означает, что некоторые результаты интеграции были уже видны. И можно было надеяться, что теперь судьба Европы зависит от уровня функционального сотрудничества. Договор о ЕЭС, подписанный в Риме 25 марта 1957 года, переносил принципы и методы работы, установленные ЕОУС на все области экономики шести стран-участниц сообщества.

Главной причиной, как считает Хаас, благодаря которой экономическое сотрудничество перешло на качественно новый уровень, стала заинтересованность всех политических сил ЕОУС в учреждении наднациональных органов и институтов, которые могли бы направлять сотрудничество в нужном русле. К примеру, создание таможенного союза произошло на полтора года раньше запланированного срока — в июле 1968 года (вместо 1970 года). Ещё одним важным событием на пути к формированию общего рынка стало введение общей аграрной политики в 1966 году. Таким образом, «перетекание» в новые экономические и политические сектора было обусловлено чисто национальными интересами, которые выражали представители своих стран в органах ЕОУС. Отныне национальные интересы получали наднациональный формат.

Качественное отличие между двумя сообществами заключалось в том, что ЕОУС было «секторным» сообществом, то есть сфера его деятельности была чётко определена — угольная и сталелитейная промышленность. В то время как ЕЭС стало первой наднациональной структурой, чья компетенция охватывала всю экономику стран-членов. Создание ЕЭС соответствовало стратегии Хааса, поэтому справедливо утверждать, что на данном этапе европейская интеграция развивалась согласно теории неофункционализма.

Создание Евратома

Основываясь на стратегии интеграции Хааса, неофункционалист Ф. Шмиттер придал этому процессу несколько иную теоретическую форму. Она стала более схематичной, но в смысловом плане ничего не потеряла. Классификация Шмиттера интересна тем, что каждой стадии он даёт соответствующее название. Так, третья стадия интеграции носит условное название «нарастание»: «Интеграция специфических отраслей экономики создаст функциональное давление для сотрудничества в смежных отраслях… Последствием станет постепенное и нарастающее вовлечение национальных экономик». Поэтому следующей областью экономической интеграции европейских стран стала весьма перспективная научная и промышленная сфера ядерной энергетики. Стоит отметить, что в вопросах сотрудничества государства-члены ЕСУС руководствовались все тем же «коммунитарным методом». Франция раньше других начала проводить исследования в ядерной энергетике и быстро пришла к выводу, что уровня СССР и США самостоятельно достичь не удастся. Французские политики настояли на создании специальной организации в этой сфере, в результате, в 1957 году был учреждён Евратом. Таким образом, на данном этапе европейская интеграция по-прежнему развивалась согласно стратегии, разработанной Хаасом.

Установление «системы мира в Европе»

Вышесказанное свидетельствует о том, что рассмотренный этап европейской интеграции развивался в контексте неофункционализма. Образование новых сообществ и учреждение новых институтов вело к установлению в Европе мира, стабильности и безопасности. Отчасти, успех данной теории заключается в преследовании именно этих целей. Поэтому заключительный этап стратегии объединения Хааса предусматривал установление «долгосрочной системы мира в Европе». К примеру, в 1963 году, непримиримые враги в прошлом, Германия и Франция подписали договор о дружбе, что стало веховым событие на пути к объединению Европы. Учреждение общеевропейских наднациональных органов обеспечивало все большую взаимозависимость государств, втянутость их экономик в общий рынок. И, самое главное, за экономическим сотрудничеством, как неотъемлемая часть, следовало сотрудничество политическое.

Неофункционализм на современном этапе

Неофункционализм имеет ряд преимуществ перед остальными теориями, в частности, федерализмом. Тем не менее, путь Европы к объединению далеко не всегда был гладок. Поэтому главная задача таких фундаментальных теорий как неофункционализм состоит в том, чтобы сделать процесс интеграции как можно более слаженным и эффективным. Теория неофункционализма не только проявила себя на практике в качестве «руководства к действию», но и показала свою состоятельность в объяснении процессов, происходящих на европейской международной арене, и в способности к прогнозированию, что преодолевало критику в адрес функционализма.

Особый интерес к неофункционализму пробудился в шестидесятые годы, чего нельзя сказать о более поздних этапах евроинтеграции. Главное, в чём заключалась критика неофункционализма, — неясность целей. Последний этап стратегии неофункционального объединения Хааса заключался в установлении «долгосрочной системы мира в Европе». Данное положение не вносило ясности в перспективы дальнейшей интеграции после установления этой системы, что стало существенным недостатком теории.

Даже на современном этапе евроинтеграции можно выделить некоторые черты неофункционализма. Так, все большая институционализация системы Европейского союза слишком сложна для объяснения в терминах классической теории международных отношений. Именно неофункционализм, как ни какая другая теория, способен объяснить эти процессы.

Самый первый этап сотрудничества интересен именно тем, что развивался в чистой логике неофункционализма. Исследование истоков Европейского союза поможет преодолеть сегодняшний кризис сообщества, связанный с принятием общей Конституции и очередным расширением. Но это отнюдь не означает возрождения неофункционализма для Европы.

Первый этап объединения Европы в русле неофункционализма демонстрирует пример продуктивного сотрудничества. Поэтому опыт Европы может быть применен к другим региональным сообществам. В этом отношении неофункционализм универсален, так как в основу интеграции принимается экономический фактор.

Как отмечает Катрин Колонна, делегированный министр по европейским делам: «Европейское строительство является образцом, это самый красивый политический проект начала этого века, единственный пример настоящей солидарности между независимыми государствами». И в основе этого «красивого политического проекта» лежит теория неофункционализма.

Литература

• Thomas Conzelsmann: «Neofunktionalismus». I: Siegfried Schiedler/Manuela Spindler (Hrsg.): Theorien der Internationalen Beziehungen, Opladen 2003, S.141-161
• Ernst B. Haas: The Uniting of Europe, Stanford 1968
• Ben Rosamond: Theories of European Integration, Houndmills/London 2000
• Desmond D. Encyclopedia of the European Union. Boulder/London, 2000
• Haas Ernst B. The Uniting of Europe: Political, Social and Economic Forces, 1950-57. Stanford, 1968
• Griffths R.T., Lynch F.M.B. The Fritalux-Finebel Negotiations. 1949—1950 European University Institute. Working Paper 84.117. November, 1984
• Rosamond B. Theories of European Integration. NY, 2000
• Schuman R. Speaking in the Consultative Assembly of the Council of Europe, Records of the Fourth Sitting, 10 August 1950
• Кузьмин Ю. С. Общая ассамблея Европейского Сообщества Угля и Стали и развитие европейской интеграции (1952—1958). СПб, 2002
• Стрежнева М. Европейский союз на пороге XXI века. М, 2001
• Введение в право Европейского союза / под ред. Кашкина С. Ю. — М, 2006
• Monnet J. Memoirs. Harlow, 1978
• Mitrany D. A working peace system. London, 1966
• O’Neill M. The Politics of European Integration. NY, 1996
• Колонна К. Чтобы достичь успеха, Европа должна выступать единым фронтом // Label France. 2007. № 65
• Closa C. Improving EU Constitutional Politics? A Preliminary Assessment of the Convention
• Dahlberg Kenneth A. Regional Integration: The Neo-Functional Versus a Configurative Approach. International Organization, Vol. 24, No. 1. (Winter, 1970), pp. 122–128
• Haas Ernst B. The Study of Regional Integration: Reflections on the Joy and Anguish of Pretheorizing. International Organization, Vol. 24, No. 4, Regional Integration: Theory and Research. (Autumn, 1970), pp. 607–646
• Haas Ernst B. and Schmitter P. Economics and Differential Patterns of Political Integration: Project About Unity in Latin America, International Organization, vol. XVIII, no. 4, 1964
• Haas Ernst B. International Integration: The European and the Universal Process. International Organization, Vol. 15, No. 3. (Summer, 1961), pp. 366–392
• Mitrany D. The prospect of integration: federal or functional. Journal of Common Market Studies. Vol. 4. 1965
• THE TREATY ESTABLISHING THE EUROPEAN COMMUNITY
• THE TREATY ON EUROPEAN UNION
• TREATY OF AMSTERDAM
• TREATY OF NICE
• TREATY ESTABLISHING A CONSTITUTION FOR EUROPE

Отрывок, характеризующий Неофункционализм

– Я часто думаю, – продолжала Анна Павловна после минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, – я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, – вставила она безапелляционно, приподняв брови) – таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.
И она улыбнулась своею восторженною улыбкой.
– Que voulez vous? Lafater aurait dit que je n'ai pas la bosse de la paterienite, [Чего вы хотите? Лафатер сказал бы, что у меня нет шишки родительской любви,] – сказал князь.
– Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будь сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас…
Князь не отвечал, но она молча, значительно глядя на него, ждала ответа. Князь Василий поморщился.
– Что вы хотите, чтоб я делал! – сказал он наконец. – Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли des imbeciles. [дураки.] Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль – беспокойный. Вот одно различие, – сказал он, улыбаясь более неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около его рта морщинах что то неожиданно грубое и неприятное.
– И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, – сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза.
– Je suis votre [Я ваш] верный раб, et a vous seule je puis l'avouer. Мои дети – ce sont les entraves de mon existence. [вам одним могу признаться. Мои дети – обуза моего существования.] – Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе.
Анна Павловна задумалась.
– Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля? Говорят, – сказала она, – что старые девицы ont la manie des Marieiages. [имеют манию женить.] Я еще не чувствую за собою этой слабости, но у меня есть одна petite personne [маленькая особа], которая очень несчастлива с отцом, une parente a nous, une princesse [наша родственница, княжна] Болконская. – Князь Василий не отвечал, хотя с свойственною светским людям быстротой соображения и памяти показал движением головы, что он принял к соображению эти сведения.
– Нет, вы знаете ли, что этот Анатоль мне стоит 40.000 в год, – сказал он, видимо, не в силах удерживать печальный ход своих мыслей. Он помолчал.
– Что будет через пять лет, если это пойдет так? Voila l'avantage d'etre pere. [Вот выгода быть отцом.] Она богата, ваша княжна?
– Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый. La pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. [Бедняжка несчастлива, как камни.] У нее брат, вот что недавно женился на Lise Мейнен, адъютант Кутузова. Он будет нынче у меня.
– Ecoutez, chere Annette, [Послушайте, милая Аннет,] – сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее почему то книзу. – Arrangez moi cette affaire et je suis votre [Устройте мне это дело, и я навсегда ваш] вернейший раб a tout jamais pan , comme mon староста m'ecrit des [как пишет мне мой староста] донесенья: покой ер п!. Она хорошей фамилии и богата. Всё, что мне нужно.
И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону.
– Attendez [Подождите], – сказала Анна Павловна, соображая. – Я нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [с Лизой (женой молодого Болконского).] И, может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon apprentissage de vieille fille. [Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу старой девки.]


Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная, как la femme la plus seduisante de Petersbourg [самая обворожительная женщина в Петербурге,], молодая, маленькая княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие.
– Вы не видали еще? или: – вы не знакомы с ma tante [с моей тетушкой]? – говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя на ma tante [тетушку], и потом отходила.
Все гости совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки. Анна Павловна с грустным, торжественным участием следила за их приветствиями, молчаливо одобряя их. Ma tante каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтобы уж весь вечер ни разу не подойти к ней.
Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее – короткость губы и полуоткрытый рот – казались ее особенною, собственно ее красотой. Всем было весело смотреть на эту, полную здоровья и живости, хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение. Старикам и скучающим, мрачным молодым людям, смотревшим на нее, казалось, что они сами делаются похожи на нее, побыв и поговорив несколько времени с ней. Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.
Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол с рабочею сумочкою на руке и, весело оправляя платье, села на диван, около серебряного самовара, как будто всё, что она ни делала, было part de plaisir [развлечением] для нее и для всех ее окружавших.
– J'ai apporte mon ouvrage [Я захватила работу], – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m'avez ecrit, que c'etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee. [Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.]
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], – отвечала Анна Павловна.
– Vous savez, mon mari m'abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d'etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.


Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер рассказывать], – проговорила она другому. – Comme on voit l'homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m lle George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.
– Charmant, – прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что то слишком горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это то не понравилось Анне Павловне.
– Средство – Европейское равновесие и droit des gens [международное право], – говорил аббат. – Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, – и она спасет мир!
– Как же вы найдете такое равновесие? – начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
– Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, – сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку.


В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.
– Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] – сказала Анна Павловна.
– Le general Koutouzoff, – сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, – a bien voulu de moi pour aide de camp… [Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.]
– Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]
– Она поедет в деревню.
– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.