Непомнящий, Александр Евгеньевич
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Непомнящий и Непомнящий
| Александр Непомнящий | |
 | |
| Основная информация | |
|---|---|
| Дата рождения | |
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Годы активности | |
| Страна | |
| Жанры | |
| Лейблы |
Студия "Колокол", Выргород |
| [nepomn.ru/ ru] | |
Алекса́ндр Евге́ньевич Непо́мнящий (16 февраля 1968, Ковров — 20 апреля 2007, Иваново) — русский поэт, бард, рок-музыкант.
В начале 1990-х стал лауреатом фестиваля «Оскольская Лира» и с тех пор был неизменным членом жюри (лауреатом гран-при фестиваля 1995 года был Веня Д’ркин)[1].
Начиная с середины 1990-х годов является одной из знаковых фигур в отечественной контркультуре. Взгляды Непомнящего говорят о нём как о разносторонней и противоречивой личности, весьма показательно это на примере 4 альбомов 1999—2000 годов: патриотически пафосная и вдохновенная «Цепная реакция» (совместная запись с группой «Кранты»), романтичная и одновременно жизненная «Земляника», покаянно-успокоенное «Поражение» и полное житейской злобы «Зерно» с поразительно небольшим временным промежутком пополняли дискографию. Его перу принадлежат несколько песен, ставших манифестами современной православной молодёжи, статья «Православие и рок-музыка» (которую сам автор, впрочем, не считал удачной) стала важным аргументом в дискуссии о возможности диалога между рок-музыкантами и Церковью. После воцерковления поэта часть текстов (например «Ветхозаветная» из альбома «Темная сторона любви», где для описания отношения Бога к человеку использовалась обсценная лексика) была удалена из доступных к прослушиванию с сайта поэта.
С весны 2004 года Непомнящий страдал от глиобластомы — злокачественной опухоли головного мозга. В Москве и других городах проходили благотворительные акции, на которых собирались деньги на лечение. Музыкант перенёс операцию в начале июня 2004 года; затем произошёл рецидив, и ещё одну операцию ему сделали 16 октября 2005 года.
Был отпет в храме г. Ковров двумя священниками, соборовавшими и причащавшими его перед смертью, — о. Димитрием Струевым (Липецк) и иереем-рокером о. Николаем Кокуриным (Дзержинск). Похоронен в г. Ковров на Троицко-Никольском кладбище.
Содержание
Дискография
Номерные альбомы
- «Новые похождения А. И. Свидригайлова: 1968—1994», 1994
- «Под тонкой кожей» (сборник ранних песен), 1995
- «Экстремизм», 1995
- «Темная сторона любви», 1996
- «Полюс» (с участием группы «Кранты»), 1997
- «Земляника» (1 и 2 части), 1999
- «Поражение», 2000
- «Зерно» (неофициальный), 2000
- «Зеленые холмы», 2001
- «Хлеб Земной» (Взыскание погибших), 2003
Аудиозаписи
- «Разжигатели» (совместный концерт Непомнящего и Подорожного)
- «Квартирник с С.Калугиным у Radagast’a», 6 августа 2000
- «Концерт в Волгограде», 18 января 2002
- «Квартирник у Radagast’a», 2001
- «Квартирник у Radagast’a» (там где Саша поёт чужие песни), 1999
- «Ранние песни — сборник», 2002
- «Концерт в Музее Маяковского», 2003
Видеозаписи
Библиография
- Рок-поэзия Александра Непомнящего: исследования и материалы / Ред.-сост. Д. И. Иванов. Иваново: Издатель Епишева О. В., 2009. (Проблемы современной литературы: теория и практика. Вып. 1). — 248 с., илл. ISBN 978-5-904004-08-8
- Непомнящий Александр. Стихотворения / Составители О. Непомнящая, Е. Кувтырева. — М.: Выргород, 2013. — 236 с., илл. ISBN 978-5-905623-02-8
Примеры реминисценций в творчестве Непомнящего
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этом разделе не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 19 апреля 2013 года. |
 |
Данный раздел имеет чрезмерный объём или содержит маловажные подробности. Если вы не согласны с этим, пожалуйста, покажите в тексте существенность излагаемого материала. В противном случае раздел может быть удалён. Подробности могут быть на странице обсуждения.
|
- Андерсен, Ганс Христиан, Снежная Королева: Белым снегом била, все чёрное отмыла // Королева снежная — до кости, до души (Земляничные поляны), Вино из одуванчиков для Кая и Герды (От греха)
- Брэдбери, Рэй, Вино из одуванчиков: Вино из одуванчиков для Кая и Герды (От греха)
- Башлачев, Александр, В чистом поле дожди: Ах, если бы нашёлся мальчик за нас, гадов, воевать (Ад)
- Блок, Александр Александрович, Двенадцать: Будет ветер на всем свете, двенадцать выйдут в наряд // Чтобы ваш дешевый рай превратился в ад (Бесплатно)
- Блок, Александр Александрович, Скифы: Люблю я жар холодных числ (Автостопная № 2)
- Богомолов, Владимир, Иван: За добровольное Иваново детство (Поле цветов)
- Высоцкий, Владимир Семёнович, Ноль семь: Все будет так, как спел уже Владимир Высоцкий: гудок и «Здравствуй, это я» (Автостопная № 3)
- Высоцкий, Владимир Семёнович, Охота на волков: Забитый в угол безразличным туманом // Улыбнувшись клыками, напролом, на флажки (Дорога домой)
- Высоцкий, Владимир Семёнович, Песня о друге: И в горы таких друзей не берут (Для всех и ни для кого)
- Газманов, Олег, Танцуй пока молодой: Танцуй, пока молодой, мальчик! (О нашем поражении)
- Гребенщиков, Борис, Электрический пёс: Сбоку смотрит электрический пёс (Я не люблю тебя)
- Добронравов, Николай Николаевич, И вновь продолжается бой: Так надо. И вновь продолжается бой // Так надо. Вселенский Октябрь впереди // И Солнышко-Спас такой молодой (Для всех и ни для кого)
- Достоевский, Федор Михайлович, Братья Карамазовы: И Иван Карамазов сошел с ума (Синий автобус)
- Достоевский, Федор Михайлович, Братья Карамазовы: Прохожие видели вьюношу, По описаниям смутно похожего, То ль на Ермена, то ль на Лешу Карамазова (Всемирное государство)
- Достоевский, Федор Михайлович, Преступление и наказание: Ручки чешутся у твари пострелять прохожих Ульрихой. Знать, дрожащая попалась. Помечтала? Обломалась? Жри портвейн (Контркультурный блюз)
- Достоевский, Федор Михайлович, Преступление и наказание: Аркадий Иванович едет в Америку… (Новые похождения Свидригайлова)
- Достоевский, Федор Михайлович, Преступление и наказание: Свидригайловская банька от земли до звёзд (Свидригайловская банька)
- Достоевский, Федор Михайлович, Преступление и наказание: Старушка процентщица живей всех живых (Стекло)
- Дягилева, Янка, На чёрный день: Вертолёт летит всё быстрей, тот самый, без окон, без дверей (Песня о надписях на сараях)
- Дягилева, Янка, По трамвайным рельсам: За веру прогулок по рельсам трамвайным (Поле цветов)
- Дягилева, Янка, Продано: Смерть уже продана (Конец русского рок-н-ролла)
- Дягилева, Янка, Гори, гори ясно: Дом горит - овца не видит, дом горит - овца не знает (Разговор с небослужителем)
- Ерофеев Венедикт, Москва-Петушки (Ерофеевская)
- Кафка, Франц, Замок: Лабиринты долгие по дороге к Замку (Апофатия)
- Лебедев-Кумач, Василий Иванович, Весёлый ветер: Кто ищет, тот всегда что-нибудь найдет. (Валуйская)
- Летов, Егор, Лёд под ногами майора: Все меньше льда, — и Майор будет с нами (Поле цветов)
- Летов, Егор, Однажды: Когда ты идёшь по своей земле // В Вавилоне идёт густой снег (По своей земле)
- Летов, Егор, Про дурачка: …как дурачок по небу (Будущего нет)
- Летов, Егор, Система: …И мы споем лихую песню про андеграунд, хотя никто здесь не выйдет на последний раунд… (Конец русского рок-н-ролла)
- Маркес, Габриэль Гарсия, Палая листва (Макондо)
- Маркес, Габриэль Гарсия, Сто лет одиночества: …или сто лет одиночества // А ребёнка обглодали муравьи (История одного города), Синоптик ожидает над Макондо смерч (Песня о надписях на сараях)
- Маяковский, Владимир Владимирович, Товарищу Нетте, пароходу и человеку: Им умирать, чтоб воплощаться в пароходы, наши строчки и другие описанья наших ран… (Инквизиция Любви)
- Милн, Алан Александр, Винни-Пух: По периметру звездного поля // Бежит стремглав Пятачок // Несёт подарок Иа — голубенький шарик // Нам знакомый, как планета Земля (Песня о надписях на сараях), …а Пятачка с Винни-Пыхом пустили в расход (Нофутуристический блюз), …а Хозяину за Пятачка за просто так, от души // ПО РОЖЕ (Господин-оформитель)
- Михалков, Сергей Владимирович, Дядя Стёпа — милиционер: Дядя Стёпа постовой улетит на юг домой (День, когда мы все умрём)
- Набоков, Владимир, Приглашение на казнь: В углу потолка нарисован паук (Приглашение на…)
- Ницше, Фридрих, Для всех и ни для кого (Для всех и ни для кого)
- Платонов, Андрей, Взыскание погибших (Взыскание погибших)
- По, Эдгар Аллан, Ворон: Чёрный ворон, nevermore… (Автостопная № 3), Черный ворон каркнул: Никогда!.. (666)
- Пушкин, Александр Сергеевич, Руслан и Людмила: С корнем вырвало дубы / На лукоморье (Синий автобус)
- Пушкин, Александр Сергеевич, Бесы: Выдают ведьму замуж, то ли хоронит весну // Сатанелая пыль под ногами… (Чандала)
- Маркиз де Сад, Жюстина, или несчастья добродетели: Добродетельный мир, новая Жюстина (Колыбельная)
- Салтыков-Щедрин, Михаил Евграфович, История одного города: Да и сказка понемногу кончается // Или история одного города… (История одного города)
- Сартр, Жан-Поль, Тошнота: Писать трактат о маркизе де Рольбоне (Одиночество)
- Светлов, Михаил, Песня о Каховке: Мы мирные люди. В городе весна // Но наш бронепоезд там, где наша земля. (По своей земле)
- Скляр, Игорь «Комарово»: Граждане, пока — мы, как видно, на века, на недельку — до Второго (Полюс)
- Сологуб, Фёдор, Жало смерти: Ветка чёрная будет молчать (Новые похождения Свидригайлова)
- Толкин, Джон Рональд Руэл: Фродо не дождался кораблей (Партизанская)
- Тимофеевский, Александр Павлович, Песенка крокодила Гены: Где чувак в голубом вертолете // Ждет дождичка, чтобы в четверг показать мне кино. (Дорога домой)
- Турнье, Элеазар, или источник и куст: (Элезеар)
- Фрай, Макс"Лабиринты Ехо": (Ехо)
- Хаксли, Олдос Леонард, О дивный новый мир: В дивный новый, новый миp (Ад)
- ABBA, Money, Money, Money: И песню про мани-мани бьют часы на Кремле (Бесплатно)
- Eagles, Hotel California: Уехать на отдых в отель Калифорния (Одиночество)
- Pink Floyd, Comfortably Numb: Комфортабельно и оцепенело (Чандала)
- Pink Floyd, The Wall: Just another brick in the wall (Одиночество; Всемирное государство)
- The Beatles, Lucy in the Sky with Diamonds: Продав любимый народ за Lucy in the Sky. (Нофутуристический блюз)
- The Beatles, Strawberry Fields Forever: Земляничные поляны навсегда под снегом (Земляничные поляны), …и разлюбили навсегда земляничные поля (От греха)
- The Doors, Spy: …а кто в доме любви — по жизни шпион (Поезд в город Весны)
- The Doors, The End: Только слишком поздно, слишком поздно // Синий автобус опоздал (Синий автобус)
Напишите отзыв о статье "Непомнящий, Александр Евгеньевич"
Примечания
- ↑ [www.thelira.ru/raznoe/diplomantyi-i-laureatyi-liryi-za-vse-godyi.html Официальный сайт фестиваля Оскольская Лира]
Ссылки
- [nepomn.ru Официальный сайт]
-
— блог в Живом журнале, который вёл Александр Непомнящий - [www.filgrad.ru/forum/rock3.htm Православие и рок-музыка], [yanka.lenin.ru/stat/nepomn.htm «Время колокольчиков» в свете церковного суда] — статьи А.Непомнящего
- [topos.ru/author/160/works Статьи на Topos.ru]
Интервью
- [www.filgrad.ru/texts2/nepomn2.htm Интервью журналу «ФАНограф»]
- [www.nneformat.ru/archive/?id=857 Интервью на сайте «Наш неформат»]
- [zavtra.ru/cgi/veil/data/zavtra/98/257/81.html Интервью газете «Завтра»]
- [www.7c.ru/Culture/1046.html Интервью агентству «Росбалт-Юг»]
- [www.on.oskol.ru/cgi-bin/newspaper?y=2002&i=31&ch=12 Интервью газете «Новости Оскола»]
- [toklanis.narod.ru/klanis_1/text/t6.html Заявление об аресте Анны Петренко]
- [kitezh.onego.ru/pobeg.html Интервью журналу «Иначе»]
О нём
-
— сообщество поклонников Александра Непомнящего - — сообщество памяти музыканта
- [www.vesti.ru/news.html?id=113552 Некролог на сайте Вести. Ру], [www.novoteka.ru/event/6348397 в «Новотеке»]
- [polnolunie.baikal.ru/articles/pered_26.htm Стенограмма передачи на «Радио-Пик»]
- [zavtra.ru/content/view/2007-05-2361/ Борис Усов. «Крест под гимнастёркой» Памяти Александра Непомнящего] // «Завтра», № 21 (705) от 23.05.2007
- [community.livejournal.com/ru_nepomn/4948.html Мария Махова: «На смерть друга»]
- Александр Тарасов. [magazines.russ.ru/october/1998/10/tarasov.html Чёрная кошка на красном фоне] // Октябрь, № 10, 1998 г.
- Тарасов А. Н. [www.screen.ru/Tarasov/Nepomn.htm «Каждому по вере пить из теплой лужицы…» Письмо Александру Непомнящему]
- [obydenkin.livejournal.com/8209.html Анатолий Обыдёнкин. «Произвольная космонавтика. Время колокольчиков, version 2.0».] Рязань: Край, 2006, 360 с.
- [newspaper.ryazan.ru/archive/2004/02/zag12.html Анатолий Обыдёнкин. Поэт бронзового века] // Новая газета — Рязань. 20 января 2004 г.
- [imperium.lenin.ru/LENIN/21lmdg/21lmdg.html] Статья М. Вербицкого об участии Непомнящего в конференции «Про-Контра».
Отрывок, характеризующий Непомнящий, Александр Евгеньевич
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
