Непослушное дитя биосферы

«Непослушное дитя биосферы» — научно-популярная книга Виктора Дольника по этологии человека. Она в популярной форме раскрывает биологические основы поведения человека — инстинкты.

История

Книга выросла из серии научно-популярных статей, напечатанных видным биологом Виктором Рафаэльевичем Дольником в журнале «Знание — сила», в которых он в увлекательной манере объяснил с позиции этолога некоторые странности в поведении человека. Эти статьи составили целую книгу, которая вышла в 1994 году в свет под названием «Непослушное дитя биосферы».

Эта книга — беседы перед зеркалом о нас самих в кругу птиц, зверей, детей, далёких пращуров и близких предков. Но не нравоучительные и назидательные, а как раз такие, какие и подобает вести непослушным, проказливым и строптивым. Темы недозволенные, предметы запретные, речи вольные, а случаи либо смешные, либо страшные, либо нелепые.

К 2007 году книга была переиздана 5 раз и в последнем варианте (2004 год) включает девять глав.

Содержание

Глава 1. Археология человеческих пристрастий

Рассматривает происхождение и значение некоторых загадочных человеческих пристрастий — страсти к коллекционированию, к охоте, любви к собакам, непреодолимой тяги к огню. В числе предков человека перечислены австралопитеки, питекантропы, неандертальцы и кроманьонцы. Инстинкты в процессе эволюции никуда не исчезли. Лишние отмерли, полезные сохранились. Любовь к Родине — один из них. Родина — это место, где прошло детство. Родина человечества — это саванна.

Глава 2. Путешествие в мир предков

Глава рассказывает о том, как выглядели древние люди, что ели и как добывали себе пищу, как выглядели и что общего у современных людей с каннибалами. Предком человека обозначен живший 18 млн лет назад проконсул. 3 млн лет назад появился прямоходящий афарский австралопитек. Ему на смену пришёл человек умелый, а затем прямостоящий человек, который 500 тыс. лет назад и населил Южную Азию. Автор разделяет точку зрения, что предки людей были трупоедами. Охоту освоил человек разумный 40 тыс. лет назад, причём охота на быков в то время весьма напоминала корриду. Автор критически относится к идее матриархата и полагает, что лунный календарь был известен еще древним охотникам. Привычные представления о дикарях фиксируют современное состояние деградировавших народов, а не тех, кто создал первые цивилизации. Корни эстетики Дольник находит в опасливой завороженности приматов перед леопардами. Человеческую мораль автор также отслеживает с животных времён, когда у животных вырабатываются запреты на убийство сородичей.

Глава 3. Такое долгое, никем не понятое детство

Посвящена привычкам и страхам человека, доставшимся человеку от его предков. Автор рассуждает о том, почему обезьяны смешны и приходит к выводу, что это следствие нашего сходства с ними. В природе это называется «этологическая изоляция». Примерами детских инстинктов автор называет сосательный, хватательный и собственнический. К животному миру восходят игры, которые делятся на три категории: «хищник-жертва», «брачные партнеры», «родители-дети».

Глава 4. Рок рока

Концерты и стадионы выражают потребность в единстве, которая имеет аналоги и мире животных, когда они своими криками и гомоном показывают силу своего сообщества. Эти явления автор называет «пошумелками». Также рассматриваются такие объединения как «клубы» (неиерархические игровые сообщества) и «банды» (иерархические промысловые сообщества). Подростковые субкультуры (беспризорники, хулиганы, стиляги, хиппи, панки) трактуются как «клубы». Молодые особи, вышедшие из родительской опеки, имеют тенденции объединяться в «банды» — в них срабатывает программа расселения. Для людей это может выражаться в дальних походах.

Глава 5. Об аистах, капусте и первородном грехе

Половое поведение также имеет инстинктивную основу. Любовь начинается с любви к родителям, которые фиксируют стандарт будущего полового партнера. Эротика лежит в основе разных форм искусства: от изготовления статуй, до создания ваз и снежных баб. Ухаживания в мире людей и животных обнаруживают разительное сходство. Танец аналогичен токованию. Рассматривая половое поведение обезьян автор замечает, что ухаживания, характерного для птиц, у них нет. Поэтому рецидивы изнасилований у людей — это атавизм. Семейная форма развивается из потребности иметь отца для воспитания детёныша. Первой формой является групповой брак.

Глава 6. Какая форма брачных отношений характерна для человека

В этой главе излагаются некоторые предположения о развитии брачных отношений у человека, с учётом данных этнографии, антропологии и экологии. Автор рассматривает 4 формы брака: групповой брак, полигиния, полиандрия и моногамия. Промискуитет как гипотетическая форма отношений отвергается. Отличительной особенностью человека является гиперсексуальность (необусловленность полового поведения размножением), тогда как у животных обыкновенно существует чётко заданный брачный период. Автор рассматривает такие формы спаривания как быстрое (без брачных игр) и поощрительное (за пищу). Формой последнего является проституция у людей. Тем не менее, Дольник полагает, что исходная семья людей была моногамной как у гиббонов. На это указывает сильный инстинкт ревности. Однако на каком-то этапе произошёл переход к групповому браку.

Глава 7. Этологические экскурсии по запретным садам гуманитариев

В этой главе автор излагает теории происхождение государства и власти, основанные на данных этологии и археологии. Автор описывает вслед за Лоренцом примеры агрессии в живой природе и приходит к выводу, что агрессия накапливается. При этом агрессия и страх оказываются неразделимыми. Также автор упоминает о «естественной морали» — программе, ограничивающей убийство во внутривидовом противостоянии. Агрессия обнаруживает иерархию, причём низы неизбежно деградируют. Для профилактики агрессии автор предлагает сосуществование множества иерархических сообществ. У приматов наиболее жёсткие иерархические сообщества образовывались на открытых пространствах (саванны), а менее жёсткие — в лесных чащах. Ближе всего к человеческому обществу построена иерархия павианов. Агрессивного вожака стаи автор называет автократом, уважаемых старых самцов — геронтами, а подчинённых — субдоминантами. В просторечии стадная иерархия выражается в оппозиции «пахан»/«шестёрки». Обращаясь к современности, Дольник критикует тоталитарные общества и социализм, у которого он обнаруживает «обезьянье лицо». Демократия, по мнению автора, является более совершенной и разумной формой организации, которая зародилась в обществах охотников и достигла своего наивысшего развития в английском парламентаризме. Истоки войн автор также находит в борьбе за территорию. Из этого делается вывод о естественном характере жизненного пространства для каждой особи. Автор заканчивает главу апологией частного собственника.

Этот раздел считается одним из самых спорных. Он вызвал критику со стороны представителей не только гуманитарных, но и естественных наук.

Глава 8. Пляски жизни и смерти на сцене большого театра природы и истории

Глава посвящена этологическим механизмам, влияющим на глобальные демографические процессы. Там же приведены варианты развития демографической ситуации в недалёком будущем. Автор показывает, что жизнь популяции подчиняется определённой закономерности. Сначала наблюдается взрывной рост численности (демографический взрыв), затем экологический кризис, после которого следует коллапс (падение численности популяции) и в итоге стабилизация. Автор предрекает сокращение населения на Земле до 500 млн человек. Механизм сокращения численности может быть жёстким (войны, эпидемии) и мягким (понижение качества питания, в результате чего возрастает «безынициативность, апатия и подавленность»). Фактором, ограничивающим рост народонаселения, Дольник называет урбанизацию, эмансипацию женщин и «показную эротизацию».

Глава 9. «От скотов нас Дарвин хочет до людской возвесть средины»

Название этой главы — строки из стихотворного послания А. К. Толстого председателю комитета по печати, наложившего запрет на опубликование книги Ч. Дарвина «Происхождение человека и половой отбор». Автор не противопоставляет разум и инстинкты, но настаивает на их взаимодействии. Разум необходим для коррекции врожденных программ. Вначале разум (интеллект, сознание) не слишком помогал человекообразным выжить, но речь поставила человека разумного на вершину мира природы. При этом речь и язык противопоставляются. Последний есть и у животных (например, у пчёл). Язык животных носит либо врождённый характер, либо формируется с помощью импринтинга (отличного от свободного обучения). Происхождение религии автор выводит из достраивания социальной иерархии, в результате которой формируется представление о божестве как о «сверхиерархе» — величественном повелителе хищников. Сама же религия состоит из ритуалов, табу и инстинктивных программ. Причём, подобно Вольтеру, автор соглашается с необходимостью сохранения религии, поскольку пророки просто удачно выражали подсознание.

Критика книги

Известный этолог, д-р биол. наук Евгений Панов считает, что В. Р. Дольник вообще не обладает должной компетентностью в сфере поведения человека.

Итог размышлений Дольника в этой области – создание мифа, не имеющего ничего общего с серьезным взглядом на сущность социального поведения человека. Е. Н. Панов, Мифология в этологии

Орнитолог, занимающийся этологией, канд. биол. наук Владимир Фридман критикует ненаучный стиль книги .

А в чужой области – в области этологии – он становится не способен выдержать те самые стандарты научной дискуссии академического рассуждения, которые он вполне умеет соблюдать в своей области. В. С. Фридман. В человеке самое интересное то, чем он отличается от животного…

Палеонтолог, канд. биол. наук Кирилл Еськов высказывается о книге положительно:

Книга Дольника – очень старая и считается классической, её многие читали и она многим нравится. Просто кое-кто говорит, что основные положения в этой книге следуют из классических работ К. Лоренца. Но я не считаю, что это отрицательная характеристика. Мне книга Дольника очень нравится, и я за нее болею... У него есть некоторое число его собственных заключений. Есть вещи не вполне проверенные, но они достаточно интересны. К. Еськов

Популяризатор науки, д-р биол. наук Александр Марков высказывает двойственное отношение к книге.

Он заставляет человека по-новому взглянуть на самого себя. Это – замечательное свойство книги, чего можно желать от каждой научно-популярной книги. При всем при том, что я считаю, что по конкретным утверждениям Дольник, возможно, ошибается на 70%. А. Марков

Историк науки, канд. биол. наук Алексей Куприянов называет книгу В. Р. Дольника вредной.

Я считаю, что книга В.Р. Дольника «Непослушное дитя биосферы», безусловно, вредная, её дальнейшее бездумное тиражирование и популяризация наносят прямой ущерб как самой науке, так и тому, что называют public understanding of science, а то, что она оказалась в коротком листе премии «Просветитель», не говорит ничего хорошего о состоянии российской научно-популярной литературы. А. Куприянов

Очень критически о книге отзывается канд. психол. наук Александр Невеев.

В общем, случай Дольника – это какая-то осложненная форма биологизаторства, биологического редукционизма. Дольник не только объявляет осмысленное, целенаправленное, культурно-обусловленное поведение инстинктивным, он объявляет плодами инстинкта и культурные объекты. А. Невеев

Литература

• Дольник В. Р. [www.hse.ru/data/2011/02/25/1208600978/Дольник%20Непослушное%20дитя%20биосферы.pdf Непослушное дитя биосферы. Беседы о поведении человека в компании птиц, зверей и детей.] — СПб.: Петроглиф, 2009. — 352 с., илл. — ISBN 978-5-98712-040-8.

Ссылки

• [coollib.com/b/92962 HTML-версия книги]
• [www.evolbiol.ru/dolnik02.htm Выдержка из книги «Такое долгое, никем не понятое детство»]
• [www.ethology.ru/persons/?id=10 Виктор Дольник в библиотеке сайта «Этология»]
• [scepsis.net/tags/id_167.html Коллекция критики материалов В. Р. Дольника на сайте журнала «Скепсис»]

Отрывок, характеризующий Непослушное дитя биосферы

– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.