Несломленный (фильм)

Несломленный
Unbroken
Жанр	военная драма фильм-биография
Режиссёр	Анджелина Джоли
Продюсер	Анджелина Джоли Мэттью Баэр Эрвин Стофф Клейтон Таунсенд
Автор сценария	Джоэл Коэн Итан Коэн Ричард Лагравенезе Уильям Николсон
В главных ролях	Джек О’Коннелл Miyavi Гаррет Хедлунд
Оператор	Роджер Дикинс
Композитор	Александр Деспла
Кинокомпания	3 Arts Entertainment, Jolie Pas, Legendary Pictures; Universal Pictures (прокат)
Длительность	137 мин.
Бюджет	65 млн $
Сборы	163 442 937 $
Страна	США США
Язык	английский
Год	2014
[www.unbrokenfilm.com/ Официальный сайт]
Выход фильма «Несломленный» (оригинальное название — Unbroken)

К:Фильмы 2014 года

«Несло́мленный» (англ. Unbroken) — американская военная драма режиссёра Анджелины Джоли. Действие основано на реальных событиях, произошедших с олимпийским призером и многообещающим спортсменом Луи Замперини (1917—2014), который во время второй мировой войны стал пилотом бомбардировщика и потерпел крушение над Тихим океаном. Его биографию описала Лаура Хилленбранд в книге «Несломленный». Сценарий для фильма был написан братьями Коэн, а также Ричардом Лагравенезе и Уильямом Николсоном.

В американский прокат фильм вышел 25 декабря 2014 года.

Сюжет

Фильм рассказывает реальную историю американца-легкоатлета Луи Замперини, принявшего участие в Олимпийских играх 1936 года в Берлине. Он не одержал победы в финальном забеге, но снискал расположение Гитлера, который пригласил его к себе в ложу. Предполагалось, что Замперини примет участие и в следующих Олимпийских играх, но из-за начала Второй мировой войны он был вынужден отправиться на фронт. Его самолет потерпел крушение над Тихим океаном, после чего Замперини вместе с двумя сослуживцами провёл 47 дней в дрейфе на плоту и попал в плен к японцам, где подвергся издевательствам и пыткам. Домой он вернулся уже лишь после окончания войны.

В ролях

Актёр	Роль
Джек О'Коннелл	Луи Замперини Луи Замперини
С. Дж. Валлерой	молодой Луи Замперини молодой Луи Замперини
Miyavi	Муцухиро Ватанабэ Муцухиро Ватанабэ
Гаррет Хедлунд	Джон Фицджеральд Джон Фицджеральд
Джай Кортни	Хью «Кап» Каппернелл Хью «Кап» Каппернелл
Донал Глисон	Расселл «Фил» Филлипс Расселл «Фил» Филлипс
Финн Уиттрок	Фрэнсис Мак Макнамара Фрэнсис Мак Макнамара
Алекс Расселл	Пит Замперини, брат Пит Замперини, брат
Люк Тредэвэй	Миллер Миллер
Трэвис Джеффери	Джимми Джимми
Джордан Смит	Клифф Клифф
Джон Магаро	Фрэнк А. Тинкер Фрэнк А. Тинкер
Маргарета Ишиале	Луиза Замперини, мать Луиза Замперини, мать
Морган Гриффин	Синтия Эплуайт, жена Синтия Эплуайт, жена
Саванна Лэмбли	Сильвия Замперини, сестра Сильвия Замперини, сестра
Софи Далах	Вирджиния Замперини, сестра Вирджиния Замперини, сестра

Производство

Как и любые съемки, эти были напряженными и сложными, и как на любых съемках, между людьми складываются отношения дружеские, возникает особый род близости, потому что кино – это совместная работа всех и каждого, а еще нам помогал тот, о ком мы рассказывали в ленте.
— Режиссёр ленты Анджелина Джоли
Мне Анджелина сказала в самом начале работы, что и мне, и ей придется выложиться без остатка, чтобы добиться нужного результата. Но она мне пообещала, что и отдача от усилий тоже будет значительной, и когда такие вещи говорит кто-то уровня Анджелины, обычно словам такого человека ты веришь и на них полагаешься.
— Исполнитель главной роли Джек О'Коннелл

В 2010 году автор книги «Seabiscuit: An American Legend» («Сухарь: легенда Америки»), по которой был снят фильм «Фаворит», Лаура Хилленбранд написала книгу—биографию Луи Замперини под названием «Unbroken: A World War II Story of Survival, Resilience, and Redemption» («Несломленный: История выживания, стойкости и искупления во Второй мировой войне»), ставшую номером 1 в топ-листе бестеллеров «The New York Times» и вошедшую в список лучших документальных книг 2010 года по версии журнала «Time».

В январе 2011 года кинокомпания Universal Pictures приобрела права на эту книгу. Задолго до этого, ещё в конце 1950-х годов, компания купила права на экранизацию автобиографии Замперини «Devil at My Heels» («Дьявол, наступающий мне на пятки»), написанной им в соавторстве с Хелен Итриа в 1956 году. Тогда Луи должен был сыграть Тони Кёртис, но до съемок дело не дошло.

Первый сценарий для фильма был написан Ричардом Лагравенезе и Уильямом Николсоном, а режиссёром должен был стать Френсис Лоуренс. После того, как была выбрана Анджелина Джоли, Джоэл и Итан Коэн переписали сценарий. Сам Луи Замперини одобрил фильм Джоли, сказав: «Я знаю, что она будет рассказывать эту историю правильно». На его роль был назначен молодой британский актёр Джек О’Коннелл, а на роль японца-садиста — японский же певец Miyavi, за 8 лет сумевший выучить английский язык.

30 сентября 2013 года Анджелина Джоли подтвердила, что съёмки фильма будут проходить в Австралии. Первоначально компания Walden Media должна была финансировать производство наравне с Universal, но вышла из проекта до съемок, а затем и вовсе была заменена на Legendary Pictures. Съемки начались 21 октября 2013 года в Австралии и проходили в основном в штатах Новый Южный Уэльс и Квинсленд, а также на студиях «Fox Studios Australia» и «Village Roadshow Studios». В частности, в течение четырёх дней съёмочная группа находилась в городке Веррис-Крик в штате Новый Южный Уэльс. Сцены после крушения самолёта в море снимали в бассейне студии «Roadshow» в Голд-Косте. Всего на производство фильма было потрачено 65 миллионов долларов США, из которых 20 миллионов были выделены федеральным правительством Австралии и правительствами штатов. Благодаря этому ещё до 30 июня 2014 года финансирование кино- и телепроизводства в Австралии достигло рекордных 737 млн в год, что на 11 процентов больше по сравнению с предыдущим годом.

Показы и прокат

16 февраля 2014 года трёхминутный отрывок из фильма был показан во время зимних Олимпийских игр 2014 года в Сочи. 10 июля был опубликован официальный трейлер картины, 13 ноября — новый трейлер. 14 ноября Анджелина Джоли вручила Джеку О’Коннеллу премию «New Hollywood», которую он посвятил Замперини.

Мировая премьера фильма состоялась вечером 17 ноября в Государственном театре Сиднея в Австралии. Картина была встречена тёплыми аплодисментами в присутствии Анджелины Джоли, Брэда Питта, Джека О’Коннелла и Miyavi. В широкий прокат в США фильм вышел 25 декабря, в Австралии — 15 января. В японском прокате фильм, возможно, не будет пользоваться популярностью из-за изображений зверств в японских лагерях для военнопленных, а в Китае, который был оккупирован Японской империей во время войны, он, вероятно, будет принят с распростёртыми объятиями — по той же причине. Реакция на фильм не заставила долго ждать, и 9 декабря активисты националистического «Общества по распространению исторических фактов» заявили, что издевательства японских солдат над американскими военнопленными основываются исключительно на расовых предрассудках, и создали петицию на сайте «Change.org» с требованием запретить показ фильма как «аморального», а актёра Miyavi объявить персоной нон-грата.

Критика

Джастин Чанг из «Variety» сказал, что «Джоли ранее рассматривала дегуманизацию войны в своём малоизвестном режиссёрском дебюте 2011 года „В краю крови и мёда“, запутанной, но провокационной драме о 1990-х годах в Боснии и Герцеговине. „Несломленный“ предлагает похожий беспощадный список военных бед — грязные условия, сокрушающий голод и жажда, непосильный труд, словесное и физическое насилие, отвратительные травмы, ритуализованные унижения и безнадежное знание того, что только победа союзников остановит уничтожение заключенных». Он добавил, что «эта экстраординарная история, немного забальзамированная в своём собственном благородстве, рассказана почтительным, неисключительным языком, что выражает страстное стремление всех вовлечённых к достижению редкого уровня воздействия на зрителей». Тод Маккарти из «The Hollywood Reporter» отметил, что «большая правдивая история в дальнейшем сбавляется к просто хорошей. После динамитного первого получаса опытный второй выход Анджелины Джоли в качестве режиссёра медленно теряет обороты, ведя хронику бесчеловечных страданий олимпийского бегуна Луи Замперини в японских лагерях для интернированных во время Второй мировой войны», и «отсутствие чрезмерного раздувания героизма или инъекций сентиментальных клише будет прочным мотивом для некоторых посмотреть эту картину, имеющую сильную привлекательность в качестве удивительной истории выживания».

Пит Хаммонд из «Deadline», отметив, что после показа фильма «некоторые зрители давали смешанные отзывы, хотя большинство, казалось, по крайней мере пришли, чтобы полюбоваться им», а «человек рядом со мной пожаловался на пытки, но эй, фильм-то называется „Несломленный“. Джоли, к счастью, не пыталась приукрасить насильственные аспекты истории», сделав «фильм в первую очередь не об ужасах войны. Их мы видели много раз. „Несломленный“ о гораздо большем. Он не просто о выживании этого человека, речь идет о силе воли и вере в себя. Невероятная история Замперини растрогала меня до слез, по крайней мере два раза, тем более за то, какую образцовую жизнь он вел после прохождения через отвратительные условия существования». Скотт Мендельсон из «Forbes» заметил, что Джоли «рассказывает историю, которая, по крайней мере на экране, не особенно кинематографическая или откровенно всё подчиняющая в повествовательном смысле», однако в целом «фильм визуально великолепен… и хорошо снят в основном с неизвестными актёрами… „Несломленный“ не очень „плохой“ фильм, но он также не очень и хорош».

Эндрю Палвер из «The Guardian» сказал, что в этой картине — «возвышенной с благими намерениями, а также зачатой в эпическом масштабе — есть что-то чуть-чуть нудное и в первую очередь стремящееся к безопасности», во многом благодаря «чьим-то клише, заполонившим большую часть начала фильма». Тим Роби из «The Telegraph» отметил, что «этот фильм с последовательностью бега от взрывов и минутами отдыха — это лучшая на сегодняшний день военно-приключенческая драма», как «сага американского мужества и выживания» с «до предела выдавленными образами христианского мученичества», и в итоге «Джоли сделала 137-минутный фильм, который заставляет нас пройти чуть-чуть дальше от плакатного мифа и О’Коннелла как мальчика с афиши».

Игорь Игрицкий из «Lenta.ru» сказал, что «две части картины противопоставлены друг другу: в первой, когда главного героя сбивают и он болтается на плоту в Японском море, „Несломленный“ — нечто среднее между „Огненными колесницами“ и „Изгоем“. Японский плен больше напоминает „Список Шиндлера“ или „Двенадцать лет рабства“, где чувствуется неминуемое приближение смерти. Правда, финал предсказуем, ведь зритель уже знает, что герой выживет». В то же время, Геннадий Устиян отметил, что «„Несломленный“ снят с такой старомодной старательностью, что если вы не поклонник военных фильмов о силе человеческого духа, смотреть его незачем. Джоли как будто сняла фильм специально для наград, но на недавно прошедшем „Золотом глобусе“ он не получил ни одной номинации, и это о чём-то говорит».

Награды и номинации

• 2014 — премия Национального совета кинокритиков США за лучший актёрский прорыв (Джек О'Коннелл), а также попадание в список десяти лучших фильмов года.
• 2015 — три номинации на премию «Оскар»: лучшая операторская работа (Роджер Дикинс), лучшее сведение звука (Джон Тэйлор, Фрэнк Монтаньо, Дэвид Ли), лучший монтаж звука (Бекки Салливан, Эндрю Декристофаро).
• 2015 — премия Гильдии киноактёров США за лучшую работу ансамбля каскадёров.
• 2015 — премия «Сатурн» за лучший боевик или приключенческий фильм, а также номинация за лучший монтаж (Уильям Голденберг, Тим Сквайрс).
• 2015 — номинация на премию Империя в категории «лучший актёр-дебютант» (Джек О'Коннелл).
• 2015 — номинация на премию Лондонского кружка кинокритиков в категории «лучший британский актёр года» (Джек О'Коннелл).

Ссылки

• [www.unbrokenfilm.com/ «Несломленный»]. Официальный сайт
• «Несломленный» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.allmovie.com/movie/v578472 «Несломленный»] (англ.) на сайте allmovie
• [www.boxofficemojo.com/movies/?id=unbroken.htm «Несломленный»] (англ.) на сайте Box Office Mojo
• [www.rottentomatoes.com/m/unbroken_2014/ «Несломленный»] (англ.) на сайте Rotten Tomatoes
• [www.metacritic.com/movie/unbroken «Несломленный»] (англ.) на сайте Metacritic

Отрывок, характеризующий Несломленный (фильм)

– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.