Неум
| Город и община
Неум
|
Не́ум (хорв. Neum, босн. Neum, серб. Неум) — город, центр одноимённой общины в Герцеговино-Неретвенском кантоне Боснии и Герцеговины, на побережье Адриатического моря. Население — 1 993 человека.
Содержание
География
Неум — единственный населённый пункт Боснии и Герцеговины, имеющий выход к Адриатическому морю. Он расположен в южной части страны в Герцеговино-Неретвенском кантоне Федерации Боснии и Герцеговины. На севере и юге граничит с хорватской жупанией Дубровник-Неретва. Протяжённость Неума до хорватских границ 9 км, но, благодаря тому, что от него в море вдаётся вытянутый, незаселённый, гористый полуостров Клек, длина береговой линии страны составляет 24,5 км.
Климат
Благодаря приморскому положению, Неум является самым тёплым местом страны (средняя температура января +9˚С, июля — +25˚С) с субтропическим средиземноморским климатом. Осадков более 1000 мм в год; выпадают, в основном, в зимний период. Галечные пляжи, чистое море и продолжительное лето превратили Неум в популярный курорт.
История
Территория, на которой расположен Неум, в античный и средневековый период в результате богатых исторических событий переходила от одной сильнейшей средиземноморской державы к другой. С XIV в. был в составе Дубровницкой республики, но в 1699 году, после неудачной для Турции войны, когда, согласно условиям Карловицкого мира, Далмация перешла под власть Венеции, Дубровник, чтобы не дать в будущем возможности венецианцам атаковать себя с суши, уступил Неум Османской империи, отгородившись тем самым от венецианских владений на суше. Неум остался единственным клочком некогда существовавшего боснийского Приморья. Турецким Неум оставался до оккупации (в 1878 году) и последующей аннексии (в 1908 году) Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией, после распада которой в 1918 году присоединился к Королевству сербов, хорватов и словенцев (Югославия с 1929 года). Во время Второй мировой войны Неум принадлежал усташской Хорватии, и окончательно боснийским стал в 1945 году, когда в составе Югославии были образованы союзные республики. С выходом в 1992 году Боснии и Герцеговины из СФРЮ, на севере и на юге Неума появились пограничные посты.
Экономика
Экономика Неума держится на туризме, причём доходы поступают не только от отдыхающих в местных отелях, но и от транзитных туристов, путешествующих по Хорватии в Дубровник и в Черногорию, и останавливающихся в Неуме, чтобы отовариться в местных магазинах, так как товары в Боснии значительно дешевле, чем в Хорватии, а по межгосударственному соглашению о свободном транзите Босния и Герцеговина разрешает свободный беспрепятственный транзит в Хорватию и из неё через «неумский коридор» людей, багажа, товаров и транспортных средств и никакие начисления, таможенные пошлины, налоги и иные аналогичные сборы в отношении транзитного движения не применяются. Этим пользуются и жители близлежащих хорватских населённых пунктов, приезжая в Неум за покупками. Но в связи с возможным строительством Пелешацкого моста, по которому в будущем, возможно, будет осуществляться непрерывное движение по всей хорватской Далмации и отпадёт надобность в проезде через соседнюю страну, «шопинг-транзитное» пополнение бюджета Неума, возможно, упадёт. В Неуме наряду с боснийской маркой к оплате свободно принимаются евро и хорватская куна.
Культура
С 1995 года ежегодным культурным событием стал проводимый в Неуме крупнейший за пределами Хорватии хорватский музыкальный фестиваль «Etnofest Neum».
Напишите отзыв о статье "Неум"
Ссылки
- [www.neum.ba/ Официальный сайт]
Отрывок, характеризующий Неум
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
