Василевский, Илья Маркович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Не-Буква»)
Перейти к: навигация, поиск
Илья Маркович Василевский

Фото из следственного дела, 1937 г.
Псевдонимы:

Не-Буква, А. Глебов, Феникс

Дата рождения:

28 декабря 1882(1882-12-28)

Место рождения:

Полтава

Дата смерти:

14 июня 1938(1938-06-14) (55 лет)

Место смерти:

«Коммунарка», Московская область

Род деятельности:

журналист, фельетонист

Илья́ Ма́ркович Василе́вский (псевдонимы: Не-Буква, А. Глебов, Феникс; 28 декабря 1882, Полтава14 июня 1938, «Коммунарка», Московская область) — российский журналист, фельетонист.





Биография

Родился в еврейской семье. Братья: поэт Лев Василевский и журналист Натан Василевский, сотрудник еврейских печатных изданий и депутат от Полтавы на 1-м Сионистском конгрессе в Базеле. Натан покончил жизнь самоубийством в 21 год. Сестра Роза вышла замуж за журналиста и издателя Льва Захаровича Марковича  (1867 — после 1918).

Первая литературная публикация — в «Журнале для всех». Публиковался в «Образовании», «Полтавских ведомостях», «Петербургских ведомостях», «Биржевых ведомостях», «Новостях», «Одесских новостях», «Южном крае», «Свободной мысли».

Редактор и издатель газеты «Свободные мысли». Здесь публиковались такие писатели, как Аркадий Аверченко, Саша Чёрный, Корней Чуковский, О. Л. д'Ор. «Свободная мысль» в результате преследования и постоянных закрытий сменила 11 названий: «Труд и свобода», «Свобода и жизнь», «Молодая жизнь», «Судьба народа», «Утро» и другие.

В 1915-1917 годах редактировал “Журнал журналов” в Петрограде. В 1918—1919 гг в Киеве издавал газету «Киевское эхо».

В 1920 году оказался в Одессе, откуда, в том же году, эмигрировал в Константинополь. Здесь начал издавать газету «Константинопольское эхо», но быстро разорился. Перебрался в Париж, где возобновил, с 20 сентября 1920 года, издание газеты «Свободные мысли». Среди авторов издания были А. Аверченко, А. Куприн, Тэффи. 

После встречи с Ю.В. Ключниковым принял предложение участвовать в работе сменовеховской газеты «Накануне» и в 1921 году переехал в Берлин.Этот поступок для многих в эмиграции был непонятен, т.к. Василевского всегда отличала непримиримость по отношению к большевистской власти. С 29 октября 1922 года в «Литературном приложении» к «Накануне» начинаются публикации Василевского. 

В 1922 году в Берлине были изданы его брошюры «Литературные силуэты», «Граф Витте и его мемуары» и «Николай II». Брошюра «Литературные силуэты» посвящена полемике с монархизмом И. Наживина и сменовеховством Н. Устрялова. Автор решительно возражал призыву Н.В. Устрялова к сотрудничеству с большевиками. Но, при этом, Василевский продолжал писать в газете «Накануне» резкие статьи против эмиграции: «Почему русская эмиграция так странно похожа на германскую марку? И та, и другая катятся одинаково, с какой-то, я бы сказал, — сладострастной, мазохистской и самоиздевательской быстротой». 

В августе 1923 года, на пароходе «Шлезиен», вместе с А.Н.Толстым, вернулся в Россию, в Петроград.

В 1923 году в издательстве «Петроград» выходит его книга «Белые мемуары», где отрицательно оцениваются воспоминания русских эмигрантов: Родзянко М.В., Деникина А.И., Лукомского А.С., Краснова П.Н., графини Клейнмихель М., Гиппиус З.Н., Наживина Ив., Суворина Б.А., Демьянова А.А. и др. . В 1924 году в берлинском издательстве «Накануне» издает брошюру «Генерал Деникин и его мемуары», так же написанную в критическом ключе. В 1925 году в Ленинграде издает книгу «Что они пишут? (Мемуары бывших людей)», в которой содержится резкая критика воспоминаний видных деятелей русского зарубежья: Керенского А.Ф., Бунина И.А., Вырубовой А.А., Брешко-Брешковского Н.Н., Амфитеатрова А.В., Шульгина В.В. и других.

В 1929 году переезжает в Москву, где становится главным редактором журнала «Изобретатель». Публикует брошюры и статьи по вопросам изобретательства под псевдонимом И. Полтавский.

В 1935 году уволен из журнала, в 1937 арестован. Приговорён по обвинению в участии в контр-революционной террористической организации 14 июня1938 года и в тот же день расстрелян[1][2]. Похоронен на «Коммунарке»[2]. Реабилитирован 14 февраля 1961 года[2].

Семья

В начале 1920-х годов его женой была балерина Любовь Евгеньевна Белозерская (1895—1987), ставшая позже второй женой М. А. Булгакова[3][4].

Библиография

«Житейское кабаре. Юмор, рассказы», Санкт-Петербург, 1910

«Нервные люди, Санкт-Петербург, 1911

«Героиня нашего времени», Петроград: Издание т-ва «Печать», 1916

«Литературные силуэты, Берлин, 1922

«Граф Витте и его мемуары», Берлин: Русское Универсальное издательство, 1922

«Николай II», Берлин, 1922

«В будуаре. Дамская литература до и после революции», Берлин: «Русское творчество», 1923

«Белые мемуары», Пг.-М.: «Петроград», 1923

«Романовы. Портреты и характеристики» — Пг.-М.: Издательство «Петроград», 1923

«Генерал Деникин и его мемуары», Берлин: «Накануне», 1924

«Что они пишут? (Мемуары бывших людей)», Ленинград: Издательство «Красная звезда», 1925

«Искатели и творцы. Очерки советского изобретательства». М., Изд-во народного комиссариата тяжелой промышленности, 1933

«Страна изобретателей», 1933 (на английском языке).


Адреса в Москве

Сверчков пер., д.8, кв.9. (1929-1.11.1937)

Напишите отзыв о статье "Василевский, Илья Маркович"

Примечания

  1. [mos.memo.ru/shot-54.htm Расстрелянные в Москве]
  2. 1 2 3 [www.memo.ru/memory/communarka/Chapter8.htm Захоронение в Коммунарке, список по годам], часть 8.
  3. [www.russianparis.com/litterature/Belozerskaya00.htm Белозерская-Булгакова] на сайте «[www.russianparis.com/ Русский Париж, веб-сайт русских во Франции]»
  4. [www.belousenko.com/wr_Belozerskaya_Bulgakova.htm Любовь Евгеньевна Белозерская (Булгакова)] в [www.belousenko.com/ «Электронной библиотеке Александр Белоусенко»]


Отрывок, характеризующий Василевский, Илья Маркович

Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.